Александр Прозоров - Совесть вне памяти

Он открыл дверь, вышел в коридор. Психологи курили, усевшись на подоконник. Саша направился к ним.

– Так как, Александр? – погасил сигарету Сергей Сергеевич.

– Доставайте свои скальпели, – вымученно усмехнулся Борисов, – Я согласен.

–…штабные крысы уверены, что война кончилась. Раз они отрапортовали, то боевых действий уже быть не может. И санитарная машина просто заблудилась. Скоты безмозглые. – Лейтенант не устроил построения, он просто пришел в курилку, засмолил сигарету, стряхивая пепел на бетонный пол, глядя на ослепительно-голубое, жаркое небо и негромко ругая привыкших к очковтирательству генералов: – По их мнению, нам достаточно прогуляться туда, и показать пальцем водителю, куда ехать надо. – Он кинул окурок в закопченное ведро посреди курилки и перешел на серьезный тон. – Слушай меня, ребята. Госпитальный Газ-66 заметили с вертолета в поселке «Путь к коммунизму». Я так полагаю, что сквозняком его туда задуть не могло. А потому – оружие проверить, морды лица раскрасить, боекомплект получить; каски, бронежилеты, аптечки, – все по полной программе. Вылет через час.

Ми-8 высадил их на узкой полоске между виноградником и редкими посадками плодовых деревьев – саженцы еще до плеча не доросли. С этой стороны поселка был виден только длинный одноэтажный кирпичный дом и глубоко вросший в землю каменный амбар перед ним. Санитарный фургон стоял немного левее амбара: колеса накачены, двери закрыты, с виду – целый и невредимый.

Они рассыпались в цепь. Трое – слева от лейтенанта, четверо справа. Борисов, как всегда, оказался правофланговым.

В поселке не заметно было ни малейшего движения, ни радости, ни проклятий, и Саше это страшно не нравилось.

Отделение двинулось вперед – глаза настороженно шарили вокруг, ноги бесшумно касались земли. Только приглушенное дыхание слышалось в знойном воздухе. Все ребята, даром что мальчишки девятнадцати лет, были уже опытными воинами, и легко могли заметить мину или засечь снайпера. Все они давно чуяли засаду, и когда с легким стуком упала прикрывавшая окно амбара дощечка, все успели залечь еще до того, как прозвучал первый выстрел.

Но легче от этого не стало. Пули свистели над самой травой, чиркали по спине, обжигали близким дуновением. Крупнокалиберный пулемет бил непрерывно. Умело бил, сволочь, профессионально. Не давал даже носа поднять, не то что отстреливаться.

Борисов вжимался в пыль за крохотной, незаметной нормальному человеку кочкой, стараясь стать маленьким, незаметным и плоским как фольга.

– Лейтенант, вертушку вызывать надо, не то хана нам всем! – Грохнул пулемет, донесся вскрик. Саша представил себе, что может сделать с человеком пуля крупнокалиберного пулемета и на душе стало муторно. Надо заткнуть глотку этому гаду, но как? Он попытался поднять голову – кочка тут же дрогнула от вошедших в нее нескольких пуль.

Земля русская, мать наша, кормилица и заступница, спаси меня и защити…

Но должны же патроны у этого гада кончиться!

Пули зашлепали где-то в стороне, стрельба на миг смолкла, и он, вырываясь из смертельной безнадежности, вскочил, метнулся вперед, давя на спусковой крючок автомата, а глазами выискивая кочку, ямку, деревцо, хоть травинку, за которой можно залечь, спрятаться, скрыться, чтобы потом подобраться еще ближе к этой сволочи… Ничего…

А хищный черный ствол уже повернулся к нему, уже начал выплескивать смерть… Никакой бронежилет не спасет. Он упал, пули просвистели над головой. Ствол немного опустился, фонтанчики от попаданий крупнокалиберных пуль, извиваясь змейкой, побежали к нему. Ровная, как блин земля, и он, беззащитный, как карась на сковородке.

– А-а-а… – вырвался из глотки предсмертный крик…

Но в этот миг он, холодея от восторга и надежды, заметил краем глаза, как лейтенант поднялся на колено, хладнокровно прицелился… Какие у него были шансы? Один выстрел метров со ста в цель размером с тарелку… Гулко рявкнул подствольный гранатомет, почти сразу ухнуло эхо разрыва… И смертоносная змейка остановилась, не добежав до Борисова считанные сантиметры. С юркостью ящерицы он дополз до амбара, встал на ноги, заглянул в окошко. Оттуда едко пахнуло порохом и кровью.

Но отделению не дали подняться – из-под санитарного грузовика нестройно затрещали два автомата. Лейтенант опять ткнулся носом в траву, ребята стали огрызаться короткими очередями.

Только Борисова старый прочный амбар надежно закрывал от огня. Лезть под пули Саша не стал. Он лег и быстро пополз к дому. Метров десять. Ерунда. В окне мелькнула тень. Не дожидаясь смертоносных выстрелов, он кинул туда гранату. Обиженно звякнуло, рассыпаясь, стекло, и оглушительный взрыв вынес наружу осколки вместе с рамами. Саша рыбкой нырнул туда, в густой дым, ощутил под собой дергающееся в судорогах тело, вскочил на ноги. Дым быстро развеивался. Дверь в комнату снесло с петель, за ней виднелся проем входной двери, в котором невероятно четко светилась мирная картинка – голубое небо с одиноким снежно-белым облаком, зеленые кроны усеянных персиками деревьев, оранжевый штакетник, оплетенный горохом, приоткрытая калитка, усыпанная желтым песком дорожка к ней. За тонкой стенкой послышались торопливые шаги – Борисов наугад выпустил туда длинную очередь, метнулся в дверь, точным одиночным выстрелом снес бородатую голову в зеленой тюбетейке, мелькнувшую сбоку и выскочил на улицу.

Бревенчатый некрашеный сарай в конце штакетника, кипа сена. Никого.

Он пробежал вдоль дома и осторожно выглянул из-за угла. Санитарный фургон уже стоял на ободах – ни одного целого колеса. Зато оба бандита были как на ладони; лежали всего метрах в пяти, прячась за изрешеченными колесами. Один, бородатый, в полевой форме, другой в белой рубашке, но оба в зеленых тюбетейках. Спины мокрые от пота – устали, сволочи, от убийств. Легкий ветерок доносил от них липкий запах сырого мяса и мочи.

Борисов поднял «Калашникова» и аккуратно выстрелил в затылок бородатого. Тот ткнулся лбом в черную ребристую резину и быстро-быстро засучил ногами. Второй рывком повернулся на спину, глаза его округлились от ужаса. Щенок еще, а туда же лезет – стрелять. Щенок вскинул автомат, Саша нажал на спусковой крючок и превратил грудь бандита в кровавое месиво.

Настала тишина. Неправдоподобная звенящая тишина.

Из травы под саженцами поднялись ребята. Семеро. Коля Харитонов остался лежать, над телом его уже хозяйственно вились толстые темные мухи. Нет больше земляка. Скрючившись, стонал Серега Белов, над ним хлопотал Гернович.

Борисов подошел к фургону, открыл дверь. Густо пахнуло тухлятиной. По полу растекалась липкая черная лужа. Четверо раненых лежали на своих койках. Головы их отделяли от тел темно-бордовые раны. Саша резко, с хрустом позвонков, отвернул лицо. В душе билась бешеная ярость. Как же так? Раненых?

– Лейтенант… – позвал Лебедев из сада. Саша побежал следом за офицером.

– Срочной службы… – мрачно заметил Лебедев. Обнаженное тело лежало на компостной куче. Гениталии были отрезаны и засунуты в рот. – Где-то еще врач должен быть.

Врач нашелся в том же усыпанном персиками саду. Он был привязан к столбу посреди кострища, ноги обуглены, тело закоптилась…

– Подонки… Какие же сволочи, – бешенство жгло Сашу кипятком, он готов был кидаться с голыми руками на танки и рвать их на части, уничтожать, стирать с лица земли… От дома донеслись крики, и они побежали туда.

Шорох.

Борисов остановился. Вскинул автомат. Холодная ярость заплясала в груди. Сейчас они получат… Борисов рванул дверь сарая, метнулся внутрь. За мешками у стены мелькнула тень. Он шагнул туда и выволок за волосы из сарая чернявую девчонку. Рывком поставил на ноги.

– Что прячешься, с-сука? Паленым запахло?

Девушка испуганно закрывалась руками. «Тамара!» – ахнуло где-то в глубинах сознания, но сильные руки сорвали с нее легкое летнее платье, трусы.

– Нравится? А ребятам нашим как было? – и мощный удар кулака отбросил легкое тело к стене сарая. «Нет! Не трогай!» – рвалось изнутри, но невыносимое бешенство захлестнуло малейшие огоньки сознания, – Кто это сделал? Кто?

– Я только приехала… – пролепетали разбитые губы, но очередной удар заглушил шепот.

– Где эти ублюдки?! Говори!

«Нет! Не трогай! Не надо! Это же она!..» – но руки наносили и наносили удары: за зарезанных раненых, за сожженного доктора, за убитого Колю Харитонова, за Серегу Белова, за бабулек на коленях, за слезы матерей, за огонь из крупнокалиберного пулемета, за вечный страх смерти, за вечный недосып, усталость, боль. Он выплескивал на это обнаженное тело всю ярость, скопившуюся в душе, он стремился не обезвредить, а заставить страдать, он бил ее в грудь, в живот, в лицо, вопя от злости, и далекое воспоминание из будущего было бессильно хоть что-то изменить.

– Борисов, прекратить! – бежал от дома лейтенант. – Идиот! Смирно! Прекратить!