Джойдип Рой-Бхаттачарайа - Сказитель из Марракеша

Я не знал, что и думать. Прикосновение девушки было проникнуто нежностью, чистой, как вода. Бесконечное сострадание тронуло меня до глубины души. Я понял, что стал свидетелем проявления жалости, внезапной и всепоглощающей. То была сама любовь; я не заметил в поступке прекрасной девы ничего, кроме желания исцелить ишака. Конечно, такое поведение нельзя было назвать загадочным. Напротив, оно служило примером для каждого из нас. Ничто в нем не наводило на мысль о сверхъестественном или таинственном.

Наконец, утешенный ласками прелестной пери, ишак побрел дальше. Пери смотрела ему вслед, и в темных очах сверкали слезы. Затем она обернулась к своему спутнику — я только теперь его заметил. Он был стройный, с сильными мускулистыми руками, с задумчивым тонким лицом. Он взял ее за руку. Я молчал, и они молчали; молчание имело неуловимый оттенок благости. Не сознавая моего присутствия, они постояли немного и пошли прочь. Я мысленно попрощался с ними. Мелькнула и скрылась кошка. Я словно очнулся ото сна.

Мохаммед помедлил. Голос его до сих пор был тих и нежен от пережитой встречи. Он оглядел наши лица одно за другим и мягко, едва шевеля губами, произнес:

— Я ношу их чары в себе. Когда ты заговорил, Хасан, я опечалился и потому попросил дозволения рассказать свою историю.

Его серые глаза блеснули, и он продолжал более громким голосом:

— О вы, потерявшие дар речи! Друзья мои, эти два чужестранца — не из плоти и крови. Они — высшие существа. В них нездешняя невинность, неземная чистота. Подобные встречи питают душу, как дождь питает землю. Каждый носит в себе Вселенную, но чтобы понять мир и наше в нем место, нужно направить взгляд вовне.

Мохаммед повел плечами и стал смотреть поверх голов. После секундного размышления он добавил:

— Вот и весь мой рассказ.

Пылкие слова Мохаммеда прозвучали как оправдание всем дурным знакам, отметившим тот вечер; помню, какой они сопровождались тишиной.

— Твои воспоминания озарили ночь, — сказал я тогда. — Они выше любопытства или плотского желания. Мы привыкли всякого чужестранца считать не похожим на нас, а женщина, описанная тобой, — поистине существо иной природы.

Я секунду помедлил и обратился к Мохаммеду, который также присутствовал в моем кружке — сидел, внимательно слушая, как я передаю его давние слова.

— Верно ли, Мохаммед, я изложил твой рассказ о происшедшем в тот вечер?

Он улыбнулся и в знак согласия наклонил голову.

— Совершенно верно, Хасан. Я бы и сам лучше не сумел. Я тогда был очень тронут чистотой этой пары, на меня снизошли мир и покой.

— Вот и хорошо, — сказал я и хотел было продолжать, но тут прозвучал новый, более глухой и гулкий голос:

— По-моему, история твоя подобна стеганому одеялу, сшитому из разноцветных лоскутов.

Я взглянул на говорившего. Передо мной был туарег, с юга. Это племя еще называют синими людьми, ибо их ладони и лица, постоянно скрытые тканью цвета индиго, с годами окрашиваются в этот оттенок. В осанке и жестах туарега сквозила спокойная отчужденность, присущая всем обитателям Сахары.

Со сдержанным изяществом он отвернул свой тагильмуст — полоску ткани, что, по обычаю туарегов, закрывает лицо.

Он простер руки к Мохаммеду. В голосе звучало эхо безлюдных равнин.

— Прости мне, брат, эти слова, только во всякой влюбленной паре есть непонятное очарование, ты же своим рассказом скрыл ровно столько же, сколько явил.

— Что ты имеешь в виду? — вскинулся Мохаммед.

Туарег казался смущенным.

— Только это, — отвечал он. — Порой, под влиянием событий, нам непонятных, мы теряем способность верно оценивать реальность. Я выслушал твой рассказ, и вот что я думаю: ты был слишком потрясен чужеродностью этой пары, и потому истинный смысл их присутствия здесь от тебя укрылся. Я тоже встретил чужестранцев, о которых ты говорил столь красноречиво. Увы, женщина не произвела на меня впечатления, а вот прекрасный юноша, ее спутник, носил на лице отпечаток трагедии. Вместе же они вызвали мысль о бездне, которая есть наша жизнь; объяснить свое ощущение я могу лишь посредством аналогии из личного опыта.

За отправную точку я возьму твое сравнение женщины с райской птицей. Чтобы проиллюстрировать мысль, я стану говорить о другой птице, впрочем, по-моему, не менее восхитительной.

Вам всем, конечно, доводилось видеть лысых ибисов? Это крупная черная птица с довольно короткими лапами, массивными крыльями и ярко-красным крючковатым клювом. В полете лысый ибис неизящен, даже неуклюж, и только на земле его черные перья приобретают металлический пурпурный блеск, придающий этой птице своеобразную красоту. Вероятно, поэтому наш марабут называет их священными птицами, и мы часто наблюдаем этих обитателей бесплодных равнин, в других местах почти истребленных. У нас же, на скалах, окаймляющих русла и устья ручьев, лысые ибисы встречаются до сих пор.

Прошлым летом у нас обосновалась колония этих птиц. Они, как обычно, построили гнезда прямо на голых камнях. То было во время ежегодного праздника лучников, благодаря которому наше селение широко известно. Это моссем в память одного святого — он скончался много лет назад, а прославился способностью исцелять эпилепсию. Поскольку в дневное время на реке кормятся ибисы, состязание лучников начинается с наступлением темноты, когда ибисы летят к скалам на ночлег. Вдоль основного русла на одинаковом расстоянии устанавливают мишени в виде тлеющих деревяшек. По сигналу лучники со всего Сахеля выпускают в них зажженные стрелы. Тем и славится наш праздник.

Насколько мне известно, нет свидетельств, чтобы хоть одного ибиса сразил случайный выстрел. Но прошлым летом нарушился привычный ход вещей. Лучники прибыли из отдаленных северных районов, из Тетуана, а также с Рифа, с юга, из Тимбукту, Уалаты и Агадеза. Праздник был в разгаре, когда в колонии ибисов появилась новая пара птиц. Без сомнения, они состояли с ибисами в близком родстве — сходство бросалось в глаза, — но были изящнее наших ибисов и имели более длинные шеи и крылья. А самое главное — от клюва до хвоста они были алого цвета, лишь кончики крыльев поражали блестящей чернотой. Эти птицы произвели неизгладимое впечатление, так что даже самым упрямым скептикам — таким как ветераны войны — пришлось признать: их красота бросает вызов нашей суровой доле.

Сначала мы терялись в догадках, откуда эти посланцы, но вскоре один наш соплеменник, более образованный, чем мы, разузнал об их происхождении и заявил, что это алые ибисы и прилетели они из далеких земель, из-за океана. Мы сразу почувствовали, каким опасным искушением станут ибисы для пришлых лучников. Чтобы предотвратить беду, мы организовали патруль из наших юношей. Юноши должны были охранять скалы и следить за парой алых путешественников.

Первые три дня праздника — обычно он продолжается неделю — не были отмечены ничем дурным. Все мы следили за птицами. Даже малые дети каждый час докладывали родителям: все в порядке. На четвертый день случилось страшное. Пропал один из алых ибисов. Мы удвоили патруль и после многочасового совещания решились обыскать гостевые шатры. Взбешенные поступком, который они сочли позорным нарушением традиций гостеприимства, лучники из Гурма-Рарус собрали вещи и покинули деревню. Нам было все равно. Мы хотели защитить оставшегося алого ибиса. Наши юноши постоянно придумывали новые способы день и ночь держать птицу под наблюдением. Они патрулировали оба берега реки, весьма полноводной в это время года, а несколько человек даже по ночам дежурили в песках, что лежат за желто-серыми скалами.

К предпоследнему дню мы ослабили надзор, ибо птица осталась цела, хоть атмосфера праздника была испорчена. Лучники-гости хмурились и ко всему придирались; им не по нраву были подозрения и тем более обыск.

Наши усилия пошли прахом. Трагедия случилась в последний день, несмотря на предосторожности. А может, она была послана в качестве знака, что все в мире предрешено. На рассвете разыгралась песчаная буря, каких и старожилы не припомнят. Буря бушевала целый день, и все, в том числе патрульные, были вынуждены сидеть по домам. Правда, один-два юных смельчака вышли из шатров, но колкий, рвущий кожу песок оказался сильнее их отваги. Смирившиеся, хотя и полные дурных предчувствий, мы поняли: ничего не поделаешь, придется пережидать бурю.

Увы, когда буря наконец утихла и в прояснившееся небо занозой впился желтый месяц, мы не нашли бесценной птицы. Мы прочесали скалы и берега реки, но не обнаружили следов. Не осталось ни единого перышка, которое намекало бы на ее судьбу. Птица исчезла, будто никогда и не существовала.

В ту ночь мы не нашли в себе сил устроить гостям пышное прощание, и наутро они разъехались с громкими проклятиями и угрозами более не возвращаться. Мы равнодушно смотрели им вслед. Ни у кого не повернулся язык просить их приехать в следующем году. Наш старинный праздник больше никогда не будет прежним.