Ассия Джебар - Нетерпеливые

Все звуки дома, которые словно дожидались этой внезапной тишины, — плач маленькой Анисы внизу, «Трек» Си Абдерахмана, шаги Фарида на лестнице-вдруг донеслись до меня чрезвычайно отчетливо. Шаги Фарида сами собой стихли. Только искаженное лицо Леллы не было неподвижным. Его медленно заливало волной страха-и краской. В этот миг, Лелла, ты едва не разжалобила меня.

Но Фарид приближался. Он уже звал тебя, словно и не было у него жены, чтобы его ждать. Я подошла к порогу, откинула полог навстречу умирающему дню. Появилась Зинеб. Я оставила вас и, счастливая, удалилась… Ведь отныне мое одиночество будет населено не бесформенными мечтами, а льдистой ненавистью.

Через Мину, которая пришла ко мне наутро, я послала Салиму записку: хочу, мол, встретиться с вами сегодня же. За обедом я перешла в наступление; игнорируя Леллу, обратилась к Фариду:

— Я хотела бы днем выйти. Надо вернуть в библиотеку книги.

— Иди, только не задерживайся.

Фарид ответил рассеянно. Я увидела, как он взглядом ищет у Леллы подтверждения, но та поднялась и направилась на кухню. Я проводила ее задумчивым взглядом. С почти бессознательной уверенностью я сыграла на ее молчании. Она ничего не скажет Фариду; она, столько говорившая о чести, об ответственности, ничего не скажет, и я знала почему.

Я оглядела знакомые лица сидевших за столом. Фарид вновь замкнулся в привычном молчании, и Зинеб краем глаза наблюдала за мужем, готовая упредить малейшую его прихоть. Внизу все было тихо. Каждая семья обедала в своей комнате. Вот-вот Си Абдерахман пересечет двор и выйдет на улицу; мой зять Рашид включит радиоприемник, чтобы послушать монотонный речитатив новостей; сестра насильно уложит детей после четверти часа слез. Пока же стояла тишина, усталость насытившихся тел перед усталостью от жары.

Для всех близилось время послеобеденного отдыха; мне же придавала силы мысль о том, что через час я сбегу.

* * *

Сидя за привычным столиком в облюбованном нами кафе, я рассматривала Салима, одержимая стремлением во что бы то ни стало проникнуть сквозь его бесстрастное лицо за эти волнующие часы моего последнего дня. Он был нужен мне в моем бунте.

Мы были одни; с моего места был виден бульвар, море. Со скрежетом, от которого дребезжали окна, подкатывали трамваи, на минуту останавливались и удалялись.

— У тебя какие-то новости?

Салим подавал признаки нетерпения. Я повернулась к нему, не зная, что сказать. К счастью, подошел гарсон с заказом; мне хотелось по возможности оттянуть момент, когда придется объяснять, зачем я его позвала.

Со вчерашнего вечера, лежа в кровати, я на протяжении многих часов пестовала свой гнев. Беззвучно выкрикивала все тот же вопрос, который в одиночестве превращался в вызов: «Так, значит, ты мне не доверяешь?» Отныне Салим становился моей отдушиной. Я твердо решила снова увидеться с ним. Лелла больше не даст захватить себя врасплох, как сегодня; она сделает все, чтобы воспрепятствовать мне выйти из дому. Но я выйду.

Впервые в моем сознании замаячил призрак скандала. Я уже видела, как принимаю бой, вооруженная лишь решимостью, волей и глубокой убежденностью в своей свободе. Я знала, что рассчитывать мне не на кого. Салиму в этой новой игре отводилась роль инструмента. Но, по правде говоря, тогда я была далеко не так прозорлива. В минуты одиночества образ Салима возникал передо мной как никогда явственно, не то что вначале, в смятении первых волнений. Несомненно, если бы я осмелилась произнести слово «любовь», то сказала бы себе, что готова его полюбить. Это было лишь моим отражением в нем, моим вторым лицом, которое я находила более привлекательным.

— Так что же нового?

На этот раз нужно было отвечать. Я досадовала на него за настойчивость. С виду спокойный, он ждал. Я неторопливо допила свой стакан, еще с минуту понежилась в такой уютной душевной пустоте и неохотно ответила:

— Позавчера моя мачеха ходила на свадьбу. От вашей кузины Дуджи она узнала, что из дому я уходила под вымышленным предлогом. Она потребовала от меня объяснений.

Нахмурясь, он некоторое время помолчал, глядя куда-то вдаль. Потом неприятно полоснувшим меня тоном спросил:

— И что это был за предлог?

Вы полагаете, что я уходила, ни слова не говоря? — возмутилась я. — Поскольку я раз-другой бывала на тех собраниях, которые организует ваша кузина, то на них я и ссылалась.

Я произнесла «ваша кузина» с такой же иронией, с какой он спрашивал меня о «предлоге». Мной овладело отчаяние: не видать мне в своем бунте его поддержки.

С самого начала этой нашей встречи я чувствовала, что между нами встает, бесцеремонно вторгаясь в запретную для него область, мое второе «я», которое по возвращении домой предавалось сомнительному удовольствию плести небылицы. И вот Салим вытаскивает меня оттуда, где, как я надеялась, он никогда не появится. Это было так тягостно, что я чуть не разревелась. Чтобы скрыть от него, сколь глубоко мое разочарование, я решила разыграть нервическую вспышку. Возмутиться тем, как несправедлива его непонятливость, было легко, вот я и выпалила:

— А что, вы предпочли бы, чтобы я сказала своим, что встречаюсь с вами?

Впрочем, я знала, что от него не укроется наигранность моего выпада. Чувствуя двусмысленность своего положения, я не осмелилась атаковать его в лоб.

— Вашей кузине следовало бы быть поосторожней, — заметила я тоном упрека.

Свою ошибку я осознала слишком поздно. В ответ я получила сухую реплику, которая вонзилась в меня кинжалом:

— Дудже неведома ложь.

Я не ответила. Еще час мы просидели друг перед другом, на разных берегах непроницаемого молчания. За этот час во мне рождалась целая гамма чувств: от злости до ненависти, включая острую, пьянящую обиду от того, что тебя не понимают.

Снаружи по-прежнему громыхали трамваи. Казалось, передо мной останавливается и затем трогается один и тот же вагон-специально чтобы усугубить мое одиночество зрелищем бесчисленных угрюмых лиц. Едва я забывала их молчаливые мрачные насмешки, как они появлялись вновь. В конце концов я закрывала глаза, отдаваясь этому току мертвящих взглядов. И сколько ни впивалась я в Салима мстительным взором, чтобы он вызволил меня из этого, он хранил безразличный вид.

Мы расстались на улице, на том же месте, не проронив ни слова. Когда он повернулся и пошел прочь, я на миг дрогнула: меня обуяло желание побежать за ним, позвать, наконец, снова обрести его. Он шел уже по другому тротуару. Давясь слезами, я помчалась домой. На полпути я остановилась, прислонилась к стене. Какой-то прохожий, поравнявшись со мной, присвистнул. Понурясь, я снова пустилась в дорогу, увлекаемая уличным потоком.

Этим утром я открыла глаза раньше обычного. Донесшийся из окна голос Тамани омрачил ясный день. Я услышала на лестнице ее шаги. Ее звала тетя Зухра, словно предупреждая о чем-то. Но Тамани со своим гаденьким смешком приближалась. Вот она толкнула дверь.

Я не удивилась ее вторжению. Со вчерашнего вечера я, опустошенная, провалялась в постели. Остальные сновали по дому. Производимые ими звуки долетали до моих ушей какими-то нереальными. Уже целую вечность, казалось мне, я едва воспринимала окружающее из кокона своей лености. Я укладывалась в постель, когда на меня накатывал страх или чувство ужасного одиночества. Я приучала себя спать, закрывать глаза, чувствовать лишь гибкость своих вытянутых рук и ног, чересчур полных жизни для такой неподвижности, и подобное насилие над своей природой доставляло мне какое-то мстительное удовольствие.

Тамани уселась у меня в изголовье. Вуаль она откинула назад, верх корсажа расстегнула. Тяжко вздыхая, она согнулась в три погибели, чтобы поднять до колен свои пышные шаровары. Раздвинув ноги и скрестив руки на груди, она какое-то время, постанывая, отдыхала в этом положении, и ее потемневшее сало лоснилось от пота. Ее скрипучий голос окончательно разбудил меня.

— Ну что, — сказала она, — похоже, ты заболела?

— Нет, я здорова.

Пальцем она подняла мой подбородок, вперила взгляд мне прямо в глаза и сочувственно проскрипела:

— Да нет, ты какая-то желтая, увядшая… это дурной знак.

— Это просто жара.

— Я догадываюсь, — с хитрой улыбкой заявила Тамани, — упадок духа… дело обычное… В твои годы тебе пора бы и замуж. Тебе нужен мужчина!

— Так ты это пришла мне сообщить? — холодно спросила я.

— О! Не сердись… меня-то уверяли, что ты совсем плоха…

Не желая завершать разговор, она принялась рыскать взглядом по всем уголкам комнаты, утирая лоб и облегченно икая.

— Так ты спишь здесь со своей мачехой?..

Я ждала продолжения. По тому, как глумливо она выговорила «со своей мачехой», я, кажется, догадалась о цели этого утреннего визита.