Питер Бигл - Тихий уголок

– В этом треклятом месте надо бы устроить взлетную полосу, – буркнул он. В когтях у него был небольшой жареный говяжий язык.

– Приветствую тебя птица! – провозгласил Майкл. Ворон на него не отреагировал.

– А где Ребек?

– Наш общий друг, – сказал Майкл, – удалился под ручку с леди.

– Я так и думал, что это он, – сказал Ворон. Он уронил лакомство в траву. – Скажи ему, вечером я притащу немного молока. Если смогу раздобыть, – он уставился на Майкла. – Что тебя гложет?

– Я остался один, – сказал Майкл. – И ты тоже. Мы оба осиротели. Ты – из плоти, я – чистый дух, но нас теперь сплотила общая скорбь, горечь печали, Weltschmerz, [ 3 ] и гнусное проклятое одиночество. Я снова тебя приветствую, мой крылатый одинокий брат.

– Говори сам за себя, – дружелюбно ответил Ворон. – Я уже позавтракал.

Мистер Ребек и миссис Клэппер брели по дорожке мимо ив, похожих на застывшие фонтаны. Миссис Клэппер говорила о доме, где она живёт, о старухе, которая сидит в тёплые дни на улице у своей двери, о племяннице, которая такая красавица, о мяснике, который не подкинет вам плохое мясо, только если вы с ним друзья, о муже, который умер. Она остановилась, чтобы взглянуть на высокие пустые сооружения и восхититься ангелами и детишками, которые за ними присматривали, и мечами да сфинксами, которые их охраняли. Потом мужчина и женщина пошли дальше, и время от времени мистер Ребек сам что-то говорил, но большей частью слушал свою спутницу и получал удовольствие от её речей. Он удивлялся, с чего бы это, почему ему так приятно слушать всё, что ни говорила бы эта женщина, особенно вещи, которые он едва ли понимает. Он хорошо знал, что большинство людских разговоров бессодержательно, человек может провести почти все свои дни, давая стандартные ответы на стандартные вопросы. Он подумал, что раз уж встрял в эту игру, то может вести её с помощью набора хмыканий. Прислушивайся люди друг к другу, ничего бы не вышло, но они же не прислушиваются. Они знают, что в этот самый момент никто не собирается сообщить им ничего важного и волнующего. Что-нибудь важное появится в газетах, а потом его ещё и перепечатают, дабы никто не пропустил. Никто по-настоящему не желает знать, как чувствует себя сосед, но всё-таки спрашивает об этом из вежливости, и потому что знает, что сосед, конечно же, не расскажет, как он себя чувствует. То, что говорим друг другу мы с этой женщиной, вовсе не важно. Мы просто издаем звуки, которые нам приятны.

Миссис Клэппер говорила о маленьком мальчике, который живет в её квартале.

– Ему одиннадцать лет, – сообщила она, – и всякий раз, когда я встречаю его и его маму, у него написано новое стихотворение, и она всегда говорит ему: «Герби, прочти миссис Клэппер свои новые стихи!» И упрашивает его до тех пор, пока он не прочтёт. Да, ему исполнилось одиннадцать в марте месяце.

– И хорошие у него стихи? – спросил мистер Ребек.

– А что я понимаю в стихах, чтобы иметь об этом какое-то мнение? Все они – о смерти и о похоронах. Всегда. И это – у мальчика, которому одиннадцать лет. Мне иногда хочется ей сказать: «Послушай, избавь меня, пожалуйста, от его некрологов. Он пишет то о смерти собачки, то о смерти птички. Да объясни ты ему, что так нельзя». Но я ей ничего такого не говорю. Зачем мне задевать чувства мальчика? Когда я их вижу, я перехожу на другую сторону, – затем она сказала: – Вот мы и пришли, – и мистер Ребек, подняв глаза, увидел чёрные ворота.

Ворота были из литой стали и держались на башеннообразных бетонных столбиках, выкрашенных в песочный цвет. Их покрывал тёмно-зеленый плющ, который вился несколько гуще, чем обычно, и литые стальные змеи с терпеливыми глазами покорно пробивали себе дорогу через его толщу. Ворота, увенчанные рядом тупых пик, были открыты. За ними мистер Ребек увидал улицу.

– Да, вот мы и пришли, – поразилась миссис Клэппер. – Дорога так коротка, когда с кем-нибудь разговариваешь.

– Да, – согласился мистер Ребек.

Он подумал, что ворота хорошо перенесли эти девятнадцать лет, куда легче, чем он сам. Чёрная краска потрескалась в нескольких местах, и сквозь неё проглядывал ржавый металл. Но всё же это были крепкие ворота. Он тряс их однажды ночью и оцарапал себе руки о ржавчину, но прутья не дрогнули, замок не задребезжал. И было это… Да как давно? 12 лет? 15? Всё, что он помнил – это как он хотел уйти с кладбища, а ворота оказались заперты, потому что была поздняя ночь. Он всю ночь тряс ворота и здорово повредил себе руки. Но когда настало утро, и ворота открылись, он не вышел. Он спрятался в туалете и принялся лить холодную воду на свои кровоточащие руки. Затем вернулся к своему мавзолею и уснул.

– Так что же? – заговорила миссис Клэппер, – вам на метро?

Он пробормотал нечто наподобие подтверждения, подумав, что ему не надо с ней идти. Как я могу ей объяснить, что мне не пройти через ворота, что я здесь живу? Она мне не поверит, она решит, что я прикидываюсь или сошёл с ума. Я совершил ошибку, предложив ей идти вместе, не знаю, зачем я это сделал.

– Так идите же, – сказала миссис Клэппер. Она топнула ножкой и улыбнулась ему. – Чего же вы ждёте? Чтобы вам поезд прямо сюда подали?

Да, это была бы прекрасная идея. Если бы поезд подали сюда, я бы сел в него, мы укатили бы под землю, и я больше не увидел бы ворот; я знал бы, что покинул кладбище ещё до того, как мы вскарабкались бы по вырубленным в земле ступеням, и вокруг оказались бы люди. Всё это удалось бы, подойди поезд прямо сюда, и если бы кто-то был рядом.

Взглянув на свое тонкое запястье, он придумал, что делать. Он согнул перед собой левую руку и воскликнул:

– Ой, я же потерял часы!

– Что случилось? – спросила миссис Клэппер. – Вы что-то потеряли?

– Мои часы, – он попытался разочарованно улыбнуться, но зашевелился только один уголок рта, да и то дернулся резко, словно от боли. – Конечно, они были на мне, когда я пришёл, а теперь их нет. Не иначе, как я их где-то обронил.

Миссис Клэппер выразила подобающее сочувствие.

– Надо же, какая неприятность. И они были очень ценные, ваши часики?

– Нет, – сказал он, решив слишком не завираться, – но они у меня уже давно, и я к ним привязан. Они хорошо шли.

– Скажите человеку вон там, – предложила миссис Клэппер, указывая на сторожку. – Дайте ему ваш адрес, и он вам сообщит, когда пропажа отыщется.

Мистер Ребек покачал головой.

– Лучше бы мне вернуться и поискать их. А не то их кто-нибудь подберёт. Или пойдёт дождь.

– Ох, но вы же не будете ходить по всему кладбищу? Это не час и не два займет… Вы себе шею сломаете. Хотите, я пойду с вами?

Скажи «нет». Скажи «нет». Или опять придется ей лгать. А ты – никудышний лжец. У тебя 19 лет нет практики.

– Не беспокойтесь, – сказал он. – Не стоит того. Кажется, я знаю, где обронил их. Это довольно далеко отсюда.

– Ну, я надеюсь, что вы их там найдете, – сказала миссис Клэппер. – И обратитесь к сторожу, чтобы помог, если не сумеете найти сами.

Они пожали друг другу руки.

– Очень мило было с вами побеседовать, – сказал мистер Ребек. – Как жаль, что пора прощаться.

Миссис Клэппер пожала плечами.

– Так может быть, мы снова увидимся? Вы сюда часто приходите?

– Да. Я люблю здесь бродить.

– Я тоже. И уж всяко время от времени я прихожу проведать Морриса, так что, возможно, мы с вами ещё и наткнемся друг на друга.

– Вероятно, – согласился мистер Ребек. – Прощайте.

– Прощайте. Надеюсь, что вы отыщете ваши часики.

Он не стал ждать, пока она скроется. Вместо этого он поспешно повернул и пошел прочь по широкой дорожке, глядя на землю, как глядел бы человек, потерявший что-то маленькое и ценное. Только на вершине холма он обернулся и посмотрел назад. Она уже исчезла.

«Терпеть не могу лгать и прощаться, – подумал он. – Потому что и то и другое у меня выходит неважно».

Три человека, которые ещё не ушли с кладбища, стояли над могилой. Один из них – более полный, чем остальные. У женщины – широкие ногти, покрытые молочного цвета лаком.

– Она была такой хорошей девушкой, – сказала женщина хриплым голосом. Мужчины кивнули.

– Не совсем так, – заметила Лора Дьюранд. Она села на траву рядом с Майклом и посмотрела на тех троих. – Я просто устала.

– Хорошая, – единственное подходящее для неё слово, – сказал молодой мужчина. У него был ясный и четкий голос. – Единственное, что о ней можно сказать.

– Всю мою жизнь, – сказала Лора и кивнула.

– Умереть такой молодой, – сказала женщина. Она слегка пошатнулась, и старик её тут же обнял.

– Мне было двадцать девять, – сказала Лора. – Почти пятьдесят. Я говорила людям, будто мне тридцать три, поскольку это избавляло меня от вопросов, почему я люблю книги.

– И такая хорошенькая, – сказал молодой мужчина голосом, похожим на стук пишущей машинки. – Такая живая, такая резвая.

– О, Гэри, – немного печально пробормотала Лора и обернулась к Майклу. – Я выглядела как учительница начальной школы.