Дэвид Митчелл - Сон №9

– Тогда ее отец просто дерьмо, боров-сифилитик,– говорит Дебюсси, опускаясь на колени, чтобы подобрать свои зубы.– А госпожа Имадзё – исключительная женщина. Скажите ей, чтобы ехала! У меня слабость к азиаткам.

Я в парке Уэно, среди кустов и палаток, где живут бездомные. Мне кажется, что это не очень подходящее место для интервью, но Джон сам предложил пойти сюда.

– Джон, о чем в действительности поется в «Tomorrow Never Knows»?[146]

Джон принимает позу мыслителя.

– Я никогда этого не знал.

– Мы беспомощно смеемся.

– Но ведь ты ее написал!

– Нет, Эйдзи, я никогда…– Он смахивает с глаз слезы.– Это она меня написала!

В эту секунду Дои приподнимает полотнище, закрывающее вход в палатку, и вручает нам пиццу. Открываем коробку – в ней лежит прессованная марихуана. Дама с фотографиями – похоже, что мы у нее в гостях,– достает нож для пирогов с отполированным черепом горностая на рукоятке. Всем достается по тонкому ломтику – на вкус это как зеленый чай.

– Какую песню Джона ты любишь больше всего, Эйдзи-кун?

Я вдруг понимаю, что Дама с фотографиями – это Кодзуэ Ямая, работающая под прикрытием,– нам всем становится очень смешно.

– «Сон номер девять»[147],– отвечаю я.– Это настоящий шедевр.

Джону нравится мой ответ, и он изображает жестами индийского божка, напевая «Ah, bowakama pousse pousse». Даже дельфин из прозрачного пластика перед научным музеем посмеивается. Мои легкие наполняются смехом, мне становится действительно трудно дышать.

– Дело в том,– продолжает Джон,– что «Сон номер девять» произошел от «Норвежского леса». И там и там рассказывается о привидениях. «Она» в «Норвежском лесу» проклинает тебя, обрекая на одиночество. «Две души, танцующие так странно» в «Сне номер девять» даруют благословенную гармонию. Но люди предпочитают одиночество, а не гармонию.

– А что означает это название?

– Девятый сон начинается всякий раз, когда что-нибудь заканчивается.

Появляется какой-то разъяренный гуру:

– Почему ты забросил поиски нирваны?

– Если ты такой глубокий мыслитель,– фыркает Джон,– сам знаешь, почему!

Я смеюсь с таким надрывом, что…

– Я просыпаюсь. И вижу свою мать в дверях чайного домика.

Аи выключает музыку.

– Ты проснулся от смеха? Что она подумала?

– Потом она призналась, что подумала, будто у меня припадок. А еще позже она сказала, что Андзю часто смеялась во сне, когда была совсем маленькая.

– Вы долго говорили?

– Три часа. Пока не спала жара. Я только что вернулся в Миядзаки.

– И ни ты, ни она не испытывали особой неловкости?

– Не знаю… Мы будто заключили молчаливое соглашение. Она отбросила роль матери, а я отбросил роль сына.

– Судя по твоим рассказам, вы и раньше не играли эти роли.

– Это так. Я хочу сказать, что я согласился не судить ее как «Мать», а она согласилась не сравнивать меня с образцом «Сына».

– И… как вы поладили?

– Я думаю, мы можем стать, э-э, в каком-то смысле…

– Друзьями?

– Не буду притворяться, что праздник любви и мира в самом разгаре. Мы словно шли по минному полю, избегая касаться взрывоопасных тем, на которые когда-нибудь нам все же придется поговорить. Но… Она мне почти понравилась. Она – живой человек. Настоящая женщина.

– Даже я могла бы тебе это сказать.

– Я знаю, но я всегда думал о ней как о журнальном персонаже, который делает то-то и то-то, но который никогда ничего не чувствует. А сегодня я увидел в ней женщину, которой уже за сорок и у которой была не такая уж легкая жизнь, как расписывали якусимские сплетники. Когда она говорит, чувствуется, что ей можно верить. Не то что ее письмам. Она рассказала мне об алкоголизме, о том, что алкоголь может сделать с человеком. Не сваливая все на алкоголь, а просто как ученый, который исследует болезнь. А угадай, что я узнал про свою гитару? Оказывается, когда-то гитара принадлежала ей! Все эти годы я играл на ее гитаре и даже не знал, что она тоже умеет играть.

– А этот гостиничный магнат из Нагано там был?

– Он приезжает раз в две недели, на выходные, сегодня его не было. Но я обещал, что приеду еще раз, в следующую субботу.

– Здорово. Убедись, что у него благородные намерения. А как же твой настоящий отец?

– Это была одна из взрывоопасных тем. Может, как-нибудь в другой раз. Она спросила, понравилось ли мне в Токио и много ли у меня друзей. Я похвастался, что одна моя подруга – гениальная пианистка.

– Ну просто клуб для элиты. Где ты будешь ночевать?

– Доктор Судзуки предложила разложить футон где-нибудь в уголке, но я сяду на поезд до Кагосимы и остановлюсь у дяди.

– У дяди Толстосума, так? А завтра утром сядешь на паром до Якусимы и навестишь могилу своей сестры?

– Откуда ты знаешь?

По киноэкрану неба несется поток торопливых облаков.

– Я, знаешь ли, действительно слушаю тебя, когда ты рассказываешь про Андзю. И про свои сны. У меня идеальный слух.

Заскучавший горизонт широко зевает. Эта береговая полоса, что скрывается под водой при каждом приливе, тянется до самого моря Хюга-Нада к югу от пролива Бунго, куда плыл мой двоюродный дед в своем последнем путешествии на борту «1-333». Если бы существовал бинокль, достаточно мощный, чтобы поймать в фокус сороковые годы, мы могли бы помахать друг другу рукой. Может быть, он мне тоже приснится. Может быть, время и есть та сила, которая отводит каждому моменту реальности свое место, но сны не подчиняются его правилам. До меня доносится запах осенних фруктов.

– Боже, как тесен мир,– говорит госпожа Хурма.– Здравствуй, еще раз. Можно присесть?

– Конечно.– Я закидываю рюкзак на багажную полку.

Она садится осторожно, будто боится поставить себе синяк.

– Тебе понравилась моя хурма?

– Э-э, она была очень вкусной. Спасибо. А как вам мой сон?

– Бывали и получше.– Странная старуха вынимает свое вязанье.

– Можно спросить, что вы делаете со снами, которые, э-э, собираете?

– А что ты делаешь с хурмой?

– Я ее ем.

– Старухам тоже нужно чем-то питаться.

Я жду объяснения, но госпожа Хурма ничего не объясняет. Мимо проносятся атомная электростанция, фрегат на якоре, одинокий серфингист. Мне кажется, что вежливость обязывает поддержать разговор.

– Вы едете в Кагосиму?

– Просто в ту сторону.

– Собираетесь навестить родственников?

– Я еду на конференцию.

Я жду, что она скажет мне, на какую конференцию можно ехать, когда тебе восемьдесят один год,– по выращиванию фруктов? по рукоделию? – но она поглощена вязанием. Я думаю о распаде атомов.

– Вы как бы толкователь снов?

В ее глаза, которые совершенно лишены радужной оболочки, опасно долго смотреть.

– Моя младшая сестра, которая занимается деловыми вопросами, описывает нашу профессию словом «канализационщики».

Кажется, я ослышался:

– Канализационщик. Это ведь, э-э, в каком-то роде инженер?

Госпожа Хурма трясет головой в пароксизме легкого гнева:

– Говорила я сестре. Эта словесная путаница сбивает людей с толку. Раз мы ведьмы, говорила я ей, «ведьмы» – то самое слово, которым мы должны себя называть. Придется снова с ней скандалить. Это шарф для моей бабушки. Она изведет меня, если найдет в нем хоть один изъян.

– Извините, вы сказали, что вы – ведьма?

– Почти на пенсии, с тех пор, как мне исполнилось пятьсот. Я считаю, что нужно уступать дорогу молодым.

Или она меня очень умело разыгрывает, или совершенно сошла с ума.

– Никогда бы не подумал.

Она хмурит брови над своим вязаньем.

– Конечно нет. Твой мир освещен телевидением, унизан спутниками, запечатан молчанием. Сама мысль о каких-то женщинах, которые черпают жизненную энергию в снах, является, как ты сказал, совершенно безумной.

Пытаюсь найти достойный ответ.

– Не беспокойся. Неверие – добрый помощник в нашем деле. Когда на эти берега пришла Эра Разума, мы первые вздохнули с облегчением.

– Как же можно, э-э, есть сны?

– Ты слишком дитя своего времени, чтобы «понять. Сновидение – это слияние сущности и формы. Слияние высвобождает энергию – потому-то сон, если он со сновидениями, так бодрит. На самом деле, если бы ты не видел снов, то не смог бы сохранить здравый рассудок больше недели. Такие старухи, как я, живут, питаясь снами молодых здоровых людей, как ты.

– Зачем же вы рассказываете все это первому встречному?

– А почему нет? Любого, кто станет настаивать на том, что это правда, запрут в лечебнице.

Я смутно жалею, что съел ту хурму.

– Я, э-э, мне нужно в уборную.

Когда я иду в туалет, мне кажется, что поезд стоит на месте, а пейзаж за окном и я вместе с ним летим с одинаковой скоростью, раскачиваясь в разные стороны. Моя попутчица начинает меня пугать – не столько тем, что она говорит, сколько тем как. И как к этому относиться? Но когда я возвращаюсь на свое место, то обнаруживаю, что она исчезла.