Герман Де Бетс - Искусство говорить на суде

Дайте волю увлечению. Если вы чувствуете, что враг поддается, идите на приступ.

В огне вы оцените силу ваших отрядов.

Не заготовляйте вперед заключения вашей речи. Как можете вы знать сегодня, у себя в кабинете, настроение аудитории, в унисон которому вы должны будете кончать вашу речь завтра? Обстоятельства должны дать материал для вашего заключения, если бы оно понадобилось, подобно тому как они же должны были сделать это для вступления.

Если обстоятельства не дают этого материала, значит заключения не нужно: кончайте вашу речь римским «dixi» – «я сказал», и сядьте. Не надо бесполезных фанфар. Когда нечего сказать, молчите! При этой системе речь не может показаться тусклой, безвкусной, утомительной. Она внушена тем, что происходит перед судьей.

Ему не преподносят повествования о какой-то истории, которая произошла неведомо где между какими-то неизвестными ему людьми. Он видит перед собою живой, активный бой, турнир, битву. Много раздается жалоб на судей, которые или спят в заседании, или если и не спят, то предаются своим мечтам или болтают. Но давайте, рассудим добросовестно, с человеческой точки зрения, возможно ли оставаться прикованным в течение трех часов к своему креслу и слушать речь, приготовленную вчера в тиши кабинета и вертящую, как бобина в аппарате Морза или в цилиндре фонографа, вчерашние мысли, вчерашнюю игру остроумия, вчерашние чувствования, нанизанные, подобранные вчера в кабинете? Возможно ли, чтобы между адвокатом, передающим при обстоятельствах сегодняшнего дня мысль, формулированную при условиях вчерашнего дня, и судьею образовался тот ток, та индукция, которые могли бы породить в мозгу судьи органическое, живое возбуждение, когда последнее живет лишь как воспоминание в мозгу адвоката?

Но пусть лишь судья заметит в habitus адвоката, в его слове, жесте, взгляде живое возбуждение энергичной деятельности, и взгляд слушателя прикуется к взгляду оратора. Между ними образуется с вполне ощутимой явственностью умственная связь, своего рода ток высокой силы.

Произнося речь, вы почувствуете, вы увидите ясное действие ее на судью; вы тотчас заметите, идет ли его умственная работа в унисон с вашей. Взгляд судьи сделается вашим помощником; вы прочтете в его глазах, ясна ли ваша речь; вы испытаете впечатление настойчивого допроса, принуждающего вас выяснять возможно лучше вашу мысль, выражая ее как можно понятнее и точнее. Вы будете вместе работать, как я уже говорил; это будет совместный труд в поисках за точными и живыми идеями.

Испытайте эту систему. Судья не будет болтать во время вашей речи; он устремит на вас свой взор, как вы на него, до тех пор, пока вы оба не убедитесь, что известный аргумент принял окончательную форму, получил полную силу, и тогда лишь ваше сотрудничество кончится; вы опустите свой взгляд, судья отвернется от вас, и если вы дадите ему минуту отдыха, он пошепчется с соседом, но вы не жалуйтесь на это: он усвоил ваши аргументы, он говорит за или против них, но он говорит о них, он размышляет о ваших словах.

Начинайте вновь вашу речь: индукция возобновится. И заметьте, когда вы поставите себя таким путем в общение с судьей, когда вы будете вместе работать над уяснением ваших мыслей, станет невозможным для вас не быть искренним в выражении вашего мнения, и само собою у судьи образуется убеждение в вашей искренности. Ведь легко приготовить заранее в холодном размышлении разные хитрые доказательства и затем повторять их; но невозможно рассуждать вслух, при возбуждении от публичного заседания, не сжимая при этом рассуждения до такой степени, чтобы заставить выскочить разные и тонкие хитросплетения между идеями.

Скажите мне, возможно ли, чтобы при этой системе речь не была ясной?

Лиувилл написал относительно ясности речи следующие прелестные строки, полные милой наивности: «Стыдно адвокату, который не умеет быть ясным. Что сказать о нем, чтобы поразить его проклятием? Что его просили открыть окно, а он хочет закрыт ставни? Этого мало, – что он похож на обезьяну в басне, показывавшую волшебный фонарь, не засветив его? И этого мало. Нет, надо сказать, что, будучи дан в проводники судье, он начинает путь с обмана и сбивает его с пути».

Речь обязательно должна быть ясной, и я охотно присоединяюсь ко всем проклятиям Лиувилля.

Но какие для этого существуют средства, кроме самого точного, детального знания дела? Я не понимаю, как можно ясно излагать то, чего сам ясно не понимаешь. Но я также мало понимаю возможность запутанного, неясного изложения дела, когда хорошо усвоил себе предмет. Какое может быть другое средство кроме подвижности, гибкости плана речи, получения его из рук слушателя? Но бывает ясность и ясность. Речь может быть совершенно ясной сама по себе, особенно для вас самих, и не давать никакого ясного представления о деле слушателю. Ведь судьи не знают ни одного факта из тех, которые вам известны в совершенстве, и как бы они ни были специально образованы, они хуже вас знают юридические вопросы, относящиеся к данному делу, так как вы пользуетесь преимуществом недавнего изучения этих вопросов.

Итак, будьте осторожны. То, что само по себе и вполне ясно, то, что для вас кажется очевидным, для них может казаться непонятным. Не открывайте сразу и быстро фонарь, освещающий процесс. Этот фонарь содержит в себе целый пук лучей. Выпускайте эти лучи постепенно. Рассуждайте аналитически, и для этого поступайте так, как я вам говорил: станьте в тесное общение с судьями. Наблюдайте за приспособлением их глаз. Смотря по тому, хорошо или дурно освещены для них предметы, удаляйте или приближайте ваш фонарь, убавляйте огонь или освещайте полным пламенем. Отнюдь не давайте вашим слушателям вполне готовых выводов, излагайте их постепенно, разлагайте их на основные элементы, в быстрой или медленной последовательности, смотря по обстоятельствам дела.

Дайте судье время самому связать в один логический узел воспринятые мысли и усвоенные данные дела. Выводите заключение в тот самый момент, когда и он умозаключает вместе с вами.

Не торопите мысль судьи, иначе вы утомите его. Но и не отставайте от нее, иначе вы наскучите ему. В обоих случаях вы потеряете его внимание. Дайте ему то удовлетворение ума, когда он чувствует, что сам пришел к известному выводу в тот именно момент, когда и вы подходите к нему. Судья будет считать вас самым приятным спутником, а вы будете в восторге от него; идя ровным шагом, вы оба пойдете бодро, без утомления.

То же правило, которое служит средством к ясности, приводит и к краткости. Нужно говорить перед судьей именно до того момента, пока внутренно он умозаключает вместе с вами, и раз этот момент наступил, нужно перестать говорить, не надо настаивать на том, что ясно для судьи.

Повторяю еще раз, что этот результат возможен только при двойном условии: при хорошем знании того, к какому именно выводу желают привести слушателя, и при живом, полном, тесном внутреннем общении с ним, при умении читать в глазах судьи, что он «схватил», усвоил мысль.

Что же сказать об единстве речи? Ведь оно неминуемо будет достигнуто при этих условиях. Если адвокат ясно представляет себе строгие выводы, которые могут привести его к главному, основному выводу процесса, и если он настойчиво, постоянно рассуждает с судьей в мысленной беседе с ним, то он никак не может заблудиться в отступлениях; стараясь рассуждать с судьей, делать все свои выводы вместе с ним, он не может уклониться от своего предмета, иначе он принужден будет сам громко заявить, что он пустился в отступления. Но ведь не сознаются перед судьей, что произносят речь для того, чтобы говорить о предметах, чуждых делу; не признаются, что говорят для публики, не заявляют же громко, что выпрашивают аплодисменты у толпы.

Более не нужно будет правил относительно стиля, произношения, жестов, размера речи. Единственное ораторское правило относительно этих четырех предметов – это приличие в относительном смысле этого слова, приличие относительно предмета дела, аудитории и обстоятельств, при которых слушается дело. Остальное – дело общего образования. Конечно, если я прихожу в заседание без другого приготовления, кроме весьма старательного анализа моего дела и построения аргументов, на началах строгого размышления о годности каждого из них; если относительно самой речи я предоставлю дело вдохновению минуты; если я в самом заседании составляю мой план, всю систему моей защиты, то какая мне надобность в правилах для стиля, произношения, жестов, манеры речи? Я ни одной минуты не стану задумываться об этих вещах; я не стану отделывать ни моего стиля, ни произношения, ни жестов, ни размера речи: их дадут мне аудитория, дело, окружающая среда. Я не стану придумывать тон, в котором следует вести дело: я получу его в свое время.