В. Новиков - Все шедевры мировой литературы в кратком изложении.Сюжеты и характеры.Зарубежная литература XVII-XVIII веков

В Новой гавани стоят корабли из далеких стран да из западных провинций Японии, и матросам, и торговым людям с тех кораблей продают свою любовь монахини из окрестных сел. Снуют взад-вперед гребные лодки, на веслах молодцы, за рулем какой-нибудь убеленный сединами старик, а в середине принаряженные монахини-певички. Монахини щелкают кастаньетами, юные монашки с чашами для подаяния выпрашивают мелочь, а потом без всякого стеснения на глазах у людей переходят на корабли, а там уж их ждут заезжие гости. Получают монахини монетки по сто мон, или охапку хворосту, или связку макрели. Конечно, вода в сточной канаве повсюду грязна, но монахини-потаскушки — особенно низкое ремесло. Сговорилась я с одной старой монахиней, что стояла во главе этого дела. У меня еще оставались следы былой красоты, и меня охотно приглашали на корабли, платили, правда, мало — всего три моммэ за ночь, но все равно три моих поклонника разорились вчистую и пошли по дорогам. Я же, не заботясь о том, что с ними стало, продолжала распевать свои песенки. А вы, ветреные гуляки, уразумели, как опасно связываться с певичками, да еще с монахинями?

Недолго выдержала я такую жизнь и занялась другим ремеслом: принялась причесывать модниц и придумывать наряды щеголихам. Нужно иметь тонкий вкус и понимать быстротечность моды, чтобы делать такие вещи. На новой службе в гардеробных известных красавиц я получала восемьдесят моммэ серебра в год да еще кучу нарядных платьев. Поступила я в услужение к богатой госпоже, собой она была очень красива, даже я, женщина, была покорена. Но было у нее на душе горе неизбывное, еще в детстве лишилась она от болезни волос и ходила в накладке. Хозяин же ее о том не подозревал, хоть и трудно было сохранить все в тайне. Я не отступала от госпожи ни на шаг и всяческими ухищрениями сумела скрыть ее недостаток от мужа, а не то упадет с головы накладка — и прощай любовь навсегда! Все бы хорошо, но позавидовала госпожа моим волосам — густым, черным, как вороново крыло, и велела сначала остричь их, а когда они отросли — повыдергать их, чтобы лоб оплешивел. Вознегодовала я на такую жестокость госпожи, а та все пуще злится, из дома не выпускает. И вознамерилась я отомстить: приучила кошку прыгать ко мне на волосы, и вот однажды, когда господин в нашем обществе наслаждался игрой на цитре, я напустила кошку на госпожу. Вскочила кошка ей на голову, шпильки так и посыпались, накладка слетела — и любовь господина, что пять лет горела в его сердце, угасла в один миг! Господин совсем охладел к ней, хозяйка погрузилась в печаль и уехала к себе на родину, я же прибрала хозяина к рукам. Это совсем нетрудно было сделать.

Но и эта служба скоро мне прискучила, и стала я помогать на свадьбах в городе Осака, там люди живут легкомысленные, свадьбы устраивают чересчур пышные, не заботясь о том, сведут ли концы с концами. Свадьбой хотят удивить весь свет, а потом сразу дом начинают возводить, молодая хозяйка шьет себе наряды без числа. А еще приемы гостей после свадьбы, а подарки родственникам, так что деньгами сорят без удержу. А там, смотришь, раздался крик первого внучка: у-а, у-а! Значит, тащи новорожденному кинжал и новые платья. Родным, знакомым, знахаркам — подарки, глядь! — а кошелек пуст. Прислуживала я на многих свадьбах, и уж я-то нагляделась на людское чванство. Только одна свадьба была скромная, но этот дом и сейчас богат и славен, а где другие — тю! разорились и не слыхать о них больше.

Сама не знаю где, выучилась я хорошо шить платья по всем старинным установлениям, известным еще со времени императрицы Кокэн. Рада я была переменить свой образ жизни, расстаться с ремеслом любви. Целый день проводила я в кругу женщин, любовалась ирисами над прудом, наслаждалась солнечным светом у окна, пила душистый красноватый чай. Ничто не тревожило моего сердца. Но однажды попало ко мне в руки платье молодого человека, атласная подкладка его была искусно расписана любовными сценами, да такими страстными, что дух захватывало. И проснулись во мне прежние мои вожделения. Отложила я иглу и наперсток, отбросила материю и весь день провела в мечтах, ночью ложе мое показалось мне очень одиноким. Очерствевшее мое сердце исходило печалью. Прошлое казалось мне ужасным, я думала о добродетельных женщинах, что знают только одного мужа, а после его смерти принимают монашеский постриг. Но былое любострастие уже проснулось во мне, да еще тут во двор вышел челядинец, что прислуживал самураям, и стал мочиться, сильная струя вымыла ямку в земле. И в той ямке закружились и утонули все мои думы о добродетели. Ушла я из богатого дома, сказавшись больной, сняла маленький домик и на дверях написала «Швея». Залезла в долги, а когда приказчик торговца шелком пришел взыскивать с меня должок, я разделась догола, и отдала ему свое платье — будто ничего больше у меня нет. Но приказчик обезумел от моей красоты и, навесив на окна зонт, заключил меня в объятия, и ведь обошелся без помощи сватов. Бросил он думать о наживе, пустился во все тяжкие, так что по службе дела его пошли совсем плохо. А мастерица по шитью ходит и ходит повсюду со своим ящичком с иголками и нитками, долго ходит и монетки собирает, но ни одной вещички так и не сошьет. Но нет на той нитке узелка, долго она не прослужит.

А старость моя уже была близко, и я опускалась все ниже и ниже. Целый год я работала посудомойкой, носила грубые платья, ела только черный неочищенный рис. Всего два раза в год отпускали меня в город погулять, и однажды увязался за мной старик прислужник и по дороге признался мне в своей любви, которую он давно лелеял в глубине своего сердца. Отправились мы с ним в дом свиданий, но, увы, прежний меч стал простым кухонным ножом, побывал в горе сокровищ, но вернулся бесславно. Пришлось бежать в дом веселья в Симабара и срочно искать какого-никакого молодого мужчину, и чем моложе, тем лучше.

Ходила я по многим городам и весям и забрела как-то в городок Сакаи, там нужна была служанка стелить и убирать постели в знатном, богатом доме. Думала я, что хозяин дома крепкий старик и, может быть, удастся прибрать его к руками, глядь! — а это крепкая и вострая старуха, и работа у нее в доме кипела. Да еще по ночам пришлось старуху ублажать: то поясницу разотри, то москитов отгони, а то как начнет забавляться со мной, как мужчина с женщиной. Вот попала! Каких только господ в моей жизни не было, в какие только переделки я не попадала.

Опротивело мне ремесло потаскушки, но делать было нечего, выучилась я уловкам певичек из чайных домиков и снова пошла торговать собой. Гости ко мне приходили самые разные: бонзы, приказчики, актеры, торговцы. И хороший гость и дурной покупают певичку для недолгой забавы, пока паром не причалит к берегу, а потом — прости-прощай. С любезным гостем зела я долгие разговоры, питала надежды на прочный союз, а с противным гостем считала доски на потолке, думала безучастно о посторонних вещах. Иногда жаловал ко мне сановник высшего ранга, с холеным белым телом, потом я узнала, что был он министром. Да ведь и чайные домики разными бывают: где одними медузами да ракушками кормят, а где подают роскошные блюда и обхождение соответственное. В домиках низкого пошиба приходится иметь дело с деревенщиной неотесанной, что смачивает гребень водой из цветочной вазы, скорлупу от орехов кидает на табачный поднос, да и с женщинами они заигрывают грубовато, с солеными шутками. Пробормочешь песенку, проглатывая слова, а там только ждешь нескольких серебряных монеток. Какое жалкое занятие изводить себя за сущие гроши! К тому же от вина я подурнела, последние остатки моей красоты исчезли, я белилась, румянилась, а все равно кожа стала, как у ощипанной птицы. Потеряла я последнюю надежду, что какой-нибудь достойный человек пленится мной и возьмет к себе навсегда. Но мне повезло: приглянулась я одному богачу из Киото и он взял меня к себе в дом в наложницы. Видно, не очень разбирался в красоте женщин и польстился на меня так же, как покупал без разбору посуду и картины, подделку под старину.

Банщицы — самый низкий разряд потаскушек, они — женщины крепкие, сильные, руки у них сдобные, по вечерам накладывают белила, румяна, сурьму и зазывают прохожих. О, прохожие и рады, хотя им далеко до прославленных гетер, они для хорошего гостя все равно что для пса — тончайший аромат. А простушки-банщицы рады угодить, массируют поясницу, обмахивают дешевыми веерами с грубо намалеванными картинками. Сидят банщицы развалясь, лишь бы удобно было. Но при гостях держатся деликатно, чарочку подносят сбоку, на закуску не кидаются, так что сойдут при случае за красоток, если других под боком не найдется. Спят они на тощих матрасах, по трое под одним одеялом, а разговоры у них о постройке канала, о родной деревне, да всякие там толки о разных актерах. Я тоже упала так низко, что стала банщицей. увы! Один китайский поэт сказал, что любовь между мужчиной и женщиной сводится к тому, чтобы обнимать безобразные тела друг друга.