Олег Гор - Просветленные не ходят на работу

– Но у них нет осознания, – робко напомнил я.

– Есть, но настолько омраченное инстинктом, что его можно не принимать в расчет, – монах поцокал языком. – У них шанса на освобождение нет, а у нас, людей, имеется. Помнишь, мы говорили о страдании?

Я кивнул.

– Страдание присуще тому потоку восприятия, которым мы на самом деле являемся, присуще до тех пор, пока мы от него не избавимся, не вырвем те корни, на которых оно держится.

Я вспомнил дерево, выкорчеванное в первый день, и невольно глянул на свои руки, ставшие с тех пор куда более мозолистыми.

– Но чтобы корни ослабели, их надо перестать поливать, – продолжил брат Пон. – Если постоянно лить на них воду, они будут отрастать заново, и все наши усилия пойдут прахом.

– А что в этом случае «вода»?

– Наши желания. Начиная с обыденных, бытовых привязанностей к удовольствиям и заканчивая самой жаждой существования, что привязывает нас к колесу Сансары крепче стального троса. Победишь желания – станешь свободным, воспаришь подобно дыму. Небеса воспримут тебя как божественное существо, – монах говорил нараспев, речитативом, – только не смогут удержать, и ты просочишься сквозь них, как вода через решето…

– Но если я уничтожу в себе жажду существования, не захочется ли мне покончить с собой? – спросил я.

– Самоубийцами движет жажда не-существования, а не отсутствие желаний.

– Но как жить, если ничего не хочешь? – я поскреб в затылке, провел ладонью по голове, на которой начали понемногу отрастать волосы.

– С огромным удовольствием, поверь мне, – сказал брат Пон. – С ними куда хуже. Вспомни-ка свою жизнь! Ну?

И, словно повинуясь его возгласу, из памяти один за другим начали являться эпизоды: гнусная ссора с братом по поводу того, кому будет принадлежать отцовская машина, старые «Жигули»; то, как я проснулся утром после корпоратива и с ужасом вспомнил, как затащил вчера нашу бухгалтершу к себе в кабинет; текущие слюни при виде роскошного торта, после пары кусков которого я просидел «на горшке» всю ночь.

– Ну да, порой от желаний случаются неприятности, – признал я без особой охоты. – Только ведь они же и придают жизни вкус…

– Вкус чего? Разочарования и неудовлетворенности?

Это был удар не в бровь, а в глаз.

Исполненное желание, достигнутая цель никогда не радовали меня так, как об этом мечталось. Возникало ощущение, что меня обманули, подсунули фальшивку, что я вовсе не этого хотел, а чего-то другого, вот если бы еще удалось как-нибудь понять, чего именно…

– Нет, счастья и удовольствия! – сердито отозвался я.

Брат Пон заухмылялся, точно облапошивший простака торговец.

– С сегодняшнего дня ты будешь холить и лелеять свои желания, – сказал он. – Всякий раз, когда тебе начнет чего-то хотеться, жареной рыбы, новых знаний или того, чтобы в следующей жизни воскреснуть богом, ты станешь осознавать это стремление. Никакого самоосуждения, порицания своей низости, лишь бесстрастная регистрация. Наблюдение за тем, как под лучами твоего внимания желание извивается, чахнет и гибнет. Только после того, как оно утихнет, ты возвращаешься к прочим делам.

– Понятно, – отозвался я без энтузиазма.

Мало мне внимания дыхания, теперь еще и это.

– А сейчас пора проверить, как там наши раки, – и брат Пон вскочил на ноги с проворством юноши.

Сколько ему на самом деле лет, я не знал, но, судя по оговоркам, он хорошо помнил конфликт во Вьетнаме. Двигался он при этом куда ловчее, чем я, а выносливостью мог похвастаться даже не лошадиной, а верблюжьей.

Первая корзина явилась из воды совершенно пустой, даже без куска мяса внутри. Зато вторая оказалась набита шевелящимися усами, закованными в панцирь телами и щелкающими клешнями.

– Замечательно! – воскликнул брат Пон и, перевернув корзину, принялся ее трясти.

Раки со шлепками и плеском посыпались в реку.

– Эй! Куда?! Как?! – растерянно воскликнул я.

Но монах вытащил третью корзину и поступил с ней так же, как и со второй.

– Я же сказал, что мы пойдем на реку и наловим раков! – сообщил он, когда вся наша добыча перекочевала обратно в Меконг. – Никто не обещал, что мы будем их есть. Вспомни-ка.

– Но я… но вы… я подумал… – заблеял я, словно изображая растерянную овцу.

– Вот-вот, – брат Пон кивнул. – Какое там желание существования, ты о чем? Справься для начала с вожделением собственного брюха!

С желаниями дело у меня пошло с большим скрипом.

Обычно я просто не замечал, что хочу: возжелав пожевать чего-нибудь, я начинал поглядывать в сторону нашей кухни, где один из молодых монахов варил рис; при возникновении тяги вновь поглядеть на заснеженную вершину я пытался немедленно вызвать ее образ; при воспоминании о делах в Паттайе руки чесались от желания взять сотовый.

Зато брат Пон непонятным образом фиксировал, что со мной происходит, и привлекал к этому мое внимание, причем не самым гуманным образом – с помощью длинной бамбуковой палки. Лупил он ею меня по плечу или спине, не сильно, но всегда так неожиданно, что я вздрагивал и с трудом удерживался от ругательства.

Это тоже не ускользало от внимания монаха, и меня удостаивали неодобрительного покачивания головой и какого-нибудь «легкого» задания вроде вырубки колючего кустарника или выкапывания новой выгребной ямы.

Именно от возни с лопатой меня одним особенно жарким днем и оторвал брат Пон.

– Сделай-ка перерыв, – сказал он, появившись на краю ямы, достигшей к этому времени почти двух метров в глубину. – Инструмент возьми с собой, он тебе понадобится.

Я не стал спрашивать зачем, поскольку знал, что монах сообщит мне все, когда сочтет нужным, и ни минутой раньше.

Прогулка по джунглям оказалась короткой и закончилась около выкорчеванного мной дерева.

– Разровняй участок земли, – велел брат Пон. – Достаточно большой…

И он неопределенно развел руками, показывая, какой именно.

Я почесал в затылке и принялся за дело, сопя, потея и отгоняя назойливых комаров.

Лопата, которой я к этому моменту владел как профессиональный землекоп, с хрустом вонзалась в почву. Корни лопались, кусты трясли ветками, летели облачка пыли и клочья высохшей травы, при попадании в нос вынуждавшие меня остервенело чихать.

Потратив едва ли не час, я получил ровную площадку два на два метра.

– Отлично, этого нам хватит, – сказал брат Пон. – Теперь садись и наблюдай.

И с помощью все той же бамбуковой палки он начал рисовать прямо на земле. Изобразил несколько вложенных друг в друга кругов и самый маленький разбил на три части.

– Смотри, – продолжил монах. – Здесь у нас корни привязанности к страданию. Невежество мы изобразим в виде черной свиньи… – он ограничился тем, что нарисовал пятачок, напоминающий электрическую розетку, – ненависть в облике зеленой змеи, а алчность как синюю курицу, – извилистая линия и нечто похожее на гребень петуха. – Следующий круг показывает шесть миров Сансары, от ада внизу до божественных обиталищ вверху… Животные, голодные духи, асуры-полубоги, а также мы, человеки.

Отступив на шаг, брат Пон полюбовался делом рук своих, покосился на меня – внимаю ли? – и вновь принялся за дело.

– Дальше у нас двенадцать секций, этапов того, о чем мы с тобой еще не говорили, но обязательно будем: слепой, горшечник с горшками, обезьяна, человек в лодке посреди океана, дом с запертыми окнами и дверями, мужчина и женщина, слившиеся в объятиях, человек со стрелой в глазу, человек с чашей вина, другой человек, срывающий плоды с дерева, курица, несущая яйца, рожающая женщина и старик, несущий на спине мертвеца.

Я слушал, стараясь запомнить, понимая, что это все не просто развлечение, а имеет смысл, пусть пока еще не проникший в мое сознание.

– И всю эту конструкцию держит в пасти колоссальное чудовище красного цвета, – и брат Пон добавил нечто вроде ряда зубов сверху и снизу от внешнего круга и парочку глаз с узкими, змеиными зрачками.

– И что это? – не утерпел я.

– Бхавачакра, колесо судьбы, карта, которой ты будешь пользоваться на пути к свободе. А чтобы она работала, тебе предстоит ее нарисовать, изобразить во всех деталях и подробностях, которые придут тебе в голову, украсить понятными тебе символами. Делать это будешь прямо вот тут.

– На земле? – с ужасом спросил я.

– Холста и кистей у нас в храме нет, – брат Пон с показным сожалением развел руками. – Зато есть много песка разных цветов, который так красиво смотрится, если его насыпать в ямки и канавки.

– Но я не художник! У меня вообще руки кривые! – продолжал возражать я. – Помню, по рисованию всегда тройки в школе были!

– Никто не требует от тебя шедевра. Никто, кроме меня и тебя, не увидит рисунка.

– Но зачем это надо?!

Честно говоря, я думал, что брат Пон проигнорирует этот вопрос, но он неожиданно ответил:

– Это самый простой и наглядный способ упорядочить твои представления о мире сознания, успокоить тот хаос желаний и устремлений, что продолжает, несмотря на все наши усилия, бушевать внутри тебя. Легкое средство обезвредить семена негативных аффектов.