Тьюсдей Рампа - Я верю

Председатель и другие члены Совета чинно шествовали впереди.

«Будто школьники на прогулке, — подумал Алджернон. — Что-то мне невесело от такой прогулки!»

Затем, бросив косой взгляд на доктора, он спросил:

— Вас приставили ко мне тюремным надзирателем?

Доктор ничего не ответил. Вместо этого он лишь еще крепче взял Алджернона за руку, и так, вместе, они проследовали дальше.

Вскоре они подошли к другому зданию. При виде него Алджернон воскликнул:

— О, Альберт-Холл![14] Неужто мы опять вернулись в Лондон?

Доктор рассмеялся. Это его действительно позабавило.

— Это не Альберт-Холл, — сказал он. — Обратите внимание на разницу в архитектуре. Эта Галерея ПРЕКРАСНА!

Вместе они вошли в Галерею. Как и говорил доктор, она действительно была прекрасна. Председатель вел их в дальнюю часть Галереи. Судя по времени, в течение которого они находились в пути, Алджернон догадался, что они сейчас были в самом центре здания. Вдруг открыли какую-то дверь, и на мгновение Алджернону стало трудно дышать. Он отскочил от двери с такой прытью, что натолкнулся на доктора, который рассмеялся и сказал:

— О нет, это не край Вселенной, и вы не упадете. Все совершенно нормально. Ну-ка успокойтесь! Ничего опасного не произойдет.

Председатель обернулся к Алджернону и сказал:

— Пройдите вперед, молодой человек, пройдите — вы узнаете, где следует остановиться. И будьте очень внимательны.

Какое-то мгновение Алджернон стоял как вкопанный, и впрямь опасаясь, что он споткнется о край Вселенной и растянется посреди звезд, что были сейчас у его ног. Вдруг, ощутив сильный толчок пониже спины, он двинулся вперед и, сделав шаг, понял, что уже не сможет остановиться.

Алджернон шел вперед, движимый какой-то неведомой силой, природа которой была ему непонятна. Постепенно тени становились все плотнее, пока наконец он не наткнулся на некую явную преграду. Он остановился и замер, хотя понимал, что опять действует вопреки своей воле. Он оглянулся по сторонам, пребывая в некотором замешательстве, и тут чей-то голос сказал: «Приступим». И опять, без всяких сознательных усилий со своей стороны, Алджернон подался вперед и прошел сквозь то, что казалось ему непреодолимой стеной. У него вдруг возникло жуткое, леденящее душу ощущение, будто он куда-то падает. Затем Алджернону показалось, будто его освободили от телесной, материальной оболочки. Откуда-то сверху он стал наблюдать за возникшей перед ним сценой. Вот кормилица прижимает к себе младенца, которого только что принесли от его матери. Какой-то свирепого вида джентльмен взглянул свысока на младенца, а затем, резким движением принявшись крутить свой ус, обратился к кормилице:

— Хм-м, отвратительное маленькое существо, не так ли? Он скорее напоминает мокрую крысу, чем того, кого, я надеюсь, можно будет назвать человеком. Ладно, нянька, заберите его.

Сцена закружилась вихрем, а затем Алджернон увидел себя в классной комнате, где с ним занимался репетитор. Алджернон увидел себя, строящего низкие и подлые каверзы своему наставнику, который не мог пожаловаться его отцу, поскольку тот был чрезвычайно деспотичным аристократом. Он считал наставников и гувернанток, как и всех работавших у него людей, своими холопами, которые, по его мнению, были недостойны даже его презрения. Алджернон с ужасом взирал на поступки, которые он некогда совершил и которые теперь заставляли его краснеть.

Затем появилась другая картина. Ему сейчас лет четырнадцать — как он сам определил — где-то между четырнадцатью и пятнадцатью. Он увидел себя, украдкой наблюдающего через щель дверного проема той части их фамильного дома, которая обычно была пустынна. Вот появилась хорошенькая молодая служанка, и Алджернон отпрянул назад. Но как только она прошла мимо двери, он выскочил из своего укрытия, обхватил рукой служанку за горло и поволок ее в комнату. Он быстро запер дверь на ключ и, все еще держа служанку за горло, чтобы она не кричала, сорвал с нее платье. Сейчас Алджернона бросило в жар при мысли о том, что он совершил.

И вот уже новая сцена. Он стоит в кабинете отца. Здесь же находится плачущая служанка. Отец Алджернона крутит усы и слушает то, что говорит ему девушка. Затем он смеется и резко говорит:

— Боже мой, женщина, неужто ты не понимаешь, что юный джентльмен интересуется вопросами секса. А ты думаешь, для чего мы тебя нанимали? Если тебя не устраивают подобные мелочи, то изволь убираться вон из моего дома!

Властным жестом он вскинул руку и ударил девушку по лицу. Она повернулась и рыдая выбежала из комнаты. Отец обратился к Алджернону и сказал:

— Х-мм! Так значит, она окропила тебя своей кровью, и теперь ты уже не девственник, а? Молодец. Так держать! Тебе нужно больше практиковаться. Я хочу увидеть множество своих внуков до того, как покину этот мир.

Сказав это, отец жестом позволил Алджернону удалиться.

Одна картина сменялась другой. Итон — студенты на реке занимаются греблей. Оксфорд, армия, солдаты выполняют упражнения, а затем — зарубежный поход. Война с бурами. Алджернон с ужасом всматривался в мелькавшие перед ним эпизоды. Он видел себя отдающим приказы своим солдатам и требующим расстрелять беззащитную перепуганную семью. Эти люди не сделали ничего плохого и были повинны лишь в том, что не понимали по-английски, поскольку говорили на языке африкаанс. Он видел тела, брошенные в придорожную канаву, и себя, жестоко смеявшегося в тот момент, когда юную девушку ударили штыком в живот и отшвырнули в сторону.

Картины шли чередой. Алджернон обливался холодным потом. Его тошнило, и ему сильно хотелось вырвать, но он не мог. Он видел общее число своих жертв: семьдесят, семьдесят четыре, семьдесят восемь. Семьдесят восемь смертей, а затем, в то самое время, когда он собирался убить свою семьдесят девятую жертву, другой человек — снайпер — вскочил и выстрелил в Алджернона, который после этого перестал быть мужчиной.

Картины все еще мелькали перед его глазами, но Алджернон уже не мог вникать в их смысл. Он пошатнулся и оперся о стену, а затем, сам того не осознавая, без всякого изъявления собственной воли, он вновь оказался в компании доктора и членов Комиссии. Они насмешливо смотрели на него, и лишь на какой-то момент тень сострадания пробежала по лицу председателя. Но он просто сказал:

— Хорошо, давайте вернемся к нашему обсуждению.

Он повернулся и повел присутствующих за собой — из Галереи Воспоминаний обратно в Зал Заседаний.

Когда все вернулись туда, председатель сказал:

— Вы просмотрели фрагменты своей жизни. Вы видели, что, независимо от того, голубая или алая кровь течет в ваших жилах, вы совершили множество преступлений, последним из которых стало самоубийство. Теперь нам предстоит решить, или, вернее, мы должны помочь вам решить, занимаясь каким ремеслом, вы могли бы искупить те преступления, которые совершили во время войны, как и то преступление, что называется суицидом. Есть ли у вас какие-либо мысли по поводу того, кем бы вы хотели быть?

Алджернон испытывал угрызения совести. Он ощутил всю шаткость своего положения. Ему никогда еще не было так тошно. Он обхватил голову руками и облокотился на стол. В зале воцарилось безмолвие. Полное безмолвие. Алджернон сидел и бесконечно долго перебирал в памяти все, что он увидел. Но больнее всего ранили его мысли о том, что он совершил. Он размышлял над тем, кем ему быть. Ему подумалось, что он мог бы стать священником, духовником, а возможно, даже епископом. Тогда, благодаря чьей-либо поддержке, он мог бы даже дорасти до архиепископа. Но вдруг непонятно откуда к нему пришло такое сильное чувство отвращения, что он поспешил изменить ход своих мыслей.

Может, ему стать ветеринаром? Но нет — он не настолько сильно любил животных. Да и так ли это почетно — быть ветеринаром? Для человека его круга, думалось ему, стать ветеринаром означало бы упасть в глазах общества.

Вдруг ему показалось, что он слышит тихий смех. Кто-то явно насмехался над ним. Этот смех намекал на то, что он все еще находится на ложном пути. И тогда он решил, что станет врачом, светским лекарем. Он станет пользовать знатных людей, и, возможно, за время своей карьеры ему удастся спасти семьдесят или восемьдесят жизней. И тогда, после этой надвигающейся на него жизни, последует другая, которую он начнет с чистого листа.

И тут впервые заговорил один из мужчин:

— На нашем шаре мы можем видеть ваши мысли, — и он указал на придвинутый к столу хрустальный шар, которого Алджернон до этого не видел, поскольку тот был скрыт от его взгляда. Теперь же шар сиял и выявлял все мысли Алджернона. И когда Алджернон покраснел, увидев, что все его мысли очевидны, — вместе с ним покраснел и шар.

Председатель сказал:

— Да, я бы настойчиво рекомендовал вам стать врачом, только отнюдь не светским доктором. Вот такой план я рекомендовал бы принять в вашем случае.