Елена Кузнецова - Аяуаска, волшебная Лиана Джунглей: джатака о золотом кувшине в реке

Позже мне довелось прочитать статью одного из адептов аяуаски, где описывался его опыт, похожий на мой собственный и тоже вулканического характера — правда, с одной существенной разницей: ощущения пережитого на уровне органов чувств оказалось у нас с ним прямо противоположными.

Во время церемонии, — говорилось в его статье, — я чувствовал, как каждая клеточка тела была завернута во всепроникающую целебную вибрацию, и что сам воздух вокруг меня вибрировал в акустическом резонансе с песней-икаро, которую пел шаман.

Здорово ему, видно, было при этом. Может быть, потому, что некоторым настройку на мировой узор приходится начинать издалека да изглубока, de profundis да через вулканы?… а вот некоторым — автору вышеупомянутой статьи, например, — песня-икаро уже изначально несет не грохочущую перестройку, а гармонию и мир.

Еще через какое-то время после поливания водой я уже смогла пошевелиться, и тогда поднесла руку с часами к глазам. Было около трех утра: это означало, в реальном мире с начала церемонии прошло уже около семи часов.

Дальше я поняла, до чего же мне хотелось спать, и тогда я с вожделением посмотрела на мягкий матрас, положенный под приветливую белую москитную сетку, на покрывающее его чистое голубое одеяло. Но подняться с лавки и постоять, не говоря о том, чтобы пройти несколько шагов к матрасу — до таких свершений все-таки еще было далеко. Так что, посмотрев на спящих — а действительно ли они спят? — я по возможности элегантно пересекла комнату от деревянной лавки к далекому матрасу на четвереньках и быстро нырнула под москитную сетку. Опять пробудившийся Вилсон принес свечку, зажег ее и поставил неподалеку от матраса.

Свет от нее уже был мягкий и ровный; он не распадался на фракции, не метался по комнате и не жил отдельной от своего источника жизнью. Со светом горящей рядом свечи стало хорошо и по-домашнему уютно, и вскоре я забылась легким сном и слышала, как вверху по-прежнему копошились летучие мыши, и время от времени, после резкой команды авторитетного руководителя, они дружно и синхронно сбрасывали что-то тяжелое вниз, и оно плюхалось к подножью моей москитной сетки, но вопрос: что же именно они могли сбрасывать? — меня уже не волновал никак.

Проваливаясь уже глубже в сон, я подумала, что все-таки смогла переплыть эту загадочную хрустально-сепиевую реку, и темная ночь осталась позади. И что теперь я стояла на другом берегу реки, с интересом оглядываясь по сторонам.

Здесь раскинулся громадный сад, сплошь заросший деревьями, травами да цветами. Корнями все они уходили в землю; она их держала и питала. Пчелы над ними гудели, оплодотворяди их и собирали мед. Птицы пели и радовали душу. Цветы пьянили своим ароматом. Вот он тут тебе, живой Абсолют, из которого все исходит, и тут же тебе и привязанная к нему относительность с ее причинно-следственными связями. Все упорядочено, все находится в симбиозе, во всепроникающем взаимодействии.

Как потом выяснилось, на этом новом берегу и цветы были ярче, и пение птиц слаще, и желания исполнялись быстрее. И я невольно задумалась: не отсюда ли именно все мои синхронистичности, пробившиеся в день сегодняший, и стартовали?

Еще не было и шести утра, а Вилсон уже принялся опять мести пол в комнате, готовясь к уходу. Я от его деятельности проснулась, но молча лежала, не двигаясь, и смотрела на него через полупрозрачную москитную сетку, сопровождая взглядом каждое его движение… что это за страсть у него такая к подметанию полов… потом выползла из-под сетки и осторожно выпрямилась. Ноги казались не особо связанными с самим телом, а пол подо мной слегка накренился вбок.

— Вода из ручья поможет, — посоветовал размахивающий веником Вилсон, который понял мое состояние, даже не глядя на меня. — Утром, после приема аяуаски первым делом нужно облиться холодной водой из ручья.

Я с сомнением посмотрела на высоченную приставную лестницу, потом слегка пошевелила ватной ногой, опробуя ее на деле. Дядечка благородно пришел на помощь: не зря, оказывается, я в нем вчера заприметила офицерские мотивы. Он прочно обхватил мою правую руку выше запястья, а левой рукой я как клешней зацепилась за перекладину на лестнице. На середине лестницы вера в свои силы вернулась, и дальше уже все было просто. Я пересекла поляну, добралась до знакомого бревна, перешла по нему ручей, разделась и стала обливаться свежей водой из хрустального ручья.

Утренние водные обливания действительно оказались живительными, и подорванные ночным бдением силы, как и обещано, возвращались незамедлительно. Я оглядела свое тело. Тут, в сельве, я провела почти всю ночь без москитной сетки. И где же были те комары, которых я так панически боялась еще с самой Панамы? Хоть бы один за ночь укусил!

Я бросила прощальный взгляд на дом, на речку, на лужайку, где во вчерашнем вечере остался хрустально-сепиевый столб, на непролазную чащу, которая резко начиналась в том месте, где просека заканчивалась… я знала, что сюда никогда больше не вернусь. И от этой мысли становилось грустно.

Ранним утром мы снова вошли в сельву. От одного воспоминания об осе начинало морозить. Вилсон выдал мне свои запасные носки — я их одела, и пусть защита была условной, но вот чувство защищенности — оно как раз было настоящим.

Когда мы зашли чуть глубже в сельву, я обратила внимание на странное освещение. Сегодня я видела, что там было вроде бы и не светло, но в то же время и не сумеречно. Несмотря на то, что уже рассвело, свет с неба к нам просачивался слабо, потому что деревья были высокие, стояли близко, и их вершины перекрывали друг друга. Так что было не совсем ясно, откуда появлялся свет. Но как только мои глаза немного привыкли к меньшей интенсивности света, чем на полянке с домом, я с удивлением заметила, что призрачный свет исходил от самих деревьев. Вокруг их стволов висело мягкое и нежное свечение — надо было только к нему приглядеться. Оно выходило за пределы ствола на сантиметров двадцать, не больше, и было прозрачное, салатно-перламутровое.

Сказать: увидела — будет не совсем точно. Потому что я и видела этот эфемерный свет, и чувствовала его одновременно. И без того, чтобы чувствовать, я бы его, наверное, и не видела. Все это было как-то странно. То ли мой угол зрения изменился, то ли диапазон восприятия расширился… неужели так вот сразу из-за аяуаски? А если не из-за аяуаски, то почему раньше такое не замечала?

Свечение вокруг каждого дерева было едва заметным, но совместное свечение, исходящее от многих деревьев, наполняло джунгли изнутри легким светом. Их коллективный свет был совсем не такой, как солнечный или лунный: в нем был объем и прозрачная глубина, он был призрачный и каким-то образом делал все вокруг себя эфемерно-волшебным. Он гипнотизировал, зачаровывал, околдовывал… а потом опутывал своими волшебными лианами… как будто сам Сача Руна, верховный дух растений-учителей, стоял за всем этим таинством, шелестел в листьях и ветвях и говорил: остановись… оглянись вокруг… теперь ты — моя дочь, а сельва — твой дом… и этот мир — он весь теперь твой… не уходи… ведь даже если сегодня уйдешь — ты все равно ко мне непременно вернешься…

Тропа была узкая, и мы опять шли по ней гуськом. Я следовала в фарватере сразу за Вилсоном. Он оглянулся назад, убедился, что я на предназначенном мне месте, и продолжил свою просветительскую миссию.

— Еще девять дней после приема аяуаски будет продолжаться ее действие. Поэтому в течение девяти дней надо соблюдать диету — не есть свинину, не есть жареного, не есть…

Список того, что нельзя, грозил быть длинным.

— Ты лучше скажи, что можно есть, — предложила я. — проще будет. И быстрее. — По логике, чем длиннее список «нельзя», тем короче должен быть список «можно». А то ведь мясо и жареные продукты я и так не ела.

— Фрукты, соки — это употреблять лучше всего. Но рыбу и курицу тоже можно. А вот секс — нельзя.

Дался ему этот секс, опять он про него, уже не в первый раз, кстати. Видимо, перестройка сознания ему непросто давалась. Но Вилсон эту тему развивать дальше не стал, а перешел к моим видениям. Он еще раньше пару раз спросил меня, были ли у меня накануне видения.

— Нет, не было, — неизменно отвечала я.

Вилсону в это было почему-то трудно поверить, и он решил переспросить меня, в последний, контрольный раз, очевидно, в надежде, что я показания изменю. Но я твердо стояла на своем. Нет, — говорила я, — нет как нет. Не было.

Хотя если бы я не упорствовала в своем отрицании, была вероятность, что он прямо тогда поведал бы мне что-то внятное о том немногом, что мне удалось-таки увидеть — а так пришлось до всего своим умом доходить, да еще столько времени на это ушло. А молчала я про них потому, что видения лиц и водной глади были такими для меня неожиданными, что требовалось какое-то время, чтобы сжиться с ними и внести их в категорию видений полноправных. Значит, на данный момент получалось, что видений-таки не было.