Эжен Канселье - Алхимия

«Эта скала покрыта множеством древ, чья живая, свежая зелень источает юность» (Иной мир. Государства и Империи Солнца).

Экстравагантные высказывания, встречаемые у Сирано, заставляют порою вспомнить о влиянии Декарта и Гассенди. Но все учёные теории этих великих людей, равно как и Коперника или Клавдия Птолемея, для нашего философа есть лишь оболочка его собственных умозрений, оформленных на бумаге так, что мы можем говорить о них как о высочайшей традиционной алхимии. Но именно такая оболочка и дала Сирано возможность сохранить равновесие обеих потенциальных состояний Естества: пустоты и наполненности.

Некоторые места в произведениях Сирано, где он проявляет свой юмор и фантазию, благоприятствующие высказыванию трансцендентных истин, породили в умах поверхностных нелепую мысль поместить Сирано в лагерь вольнодумцев его времени. Это значило бы недооценить широту и всеохватность его мысли. Даже если речь идёт об отрывке, в котором Сирано не без некоторой вольности рассказывает о том, как он повстречал змею, столь любезную авторам алхимической словесности и иконографии! В рукописи, хранящейся в Национальной Библиотеке, мы встречаем это описание, сопровождаемое изящной авторской иллюстрацией, линии которой, чёткие и утончённые, дают представление о характере, исполненном твёрдости и гибкости, решительности и осмотрительности, чувства вкуса и меры.

В любом случае Фонтенель, родившийся чрез два года после смерти Сирано и проживший почти столетие в несокрушимом здравии, обнаружил в рукописях тогда ещё неизвестного герметика многие собственные посылы. Однако, будучи последовательным картезианцем, он не стал в своих Беседах делать далеко идущих выводов из поистине переворачивающих сознание умозрений о движении миров и их множественности, до публикации Государств Луны и Солнца не имевших широкого хождения: осторожный и робкий Гассенди хранил все бумаги в своём кабинете на замке.

Через учеников мудрого эпикурейца Савиньён свёл знакомство с Мольером, который, как и Корнель из Смерти Агриппины, не постеснялся заимствовать из Обманутого педанта две знаменитые сцены для своих Проделок Скапена; похищение Леандра Турком и пронизанный ха-ха-ха-хи-хи-хи рассказ игривой и пронырливой Зербинетты, в котором она хвастается Геронте, как надула Леандра на пятьсот экю[156]. Есть там и восклицание Гранже, повторяемые отцом Леандра:

«Кой чёрт понёс его на эту галеру?»

XLV. Древо Пикольпасси (Arbre de Piccolpassi)

Так в бесплодной земле, на голой скале, вдали от всякой растительности, высится древо. Камень, благодаря искусству художника и естества, оказывается охваченным жизнью, призобилующей и не вызывающей подозрений.

А иероглиф этой жизни — сухое древо.

Сопроводительный текст:

Я помещу вас туда, где окончились мои труды, в землю Длительности (de Durante), моё отечество благоустроенное Гийомом Дюраном (Guillaume Durand), герцогом Шпретерским. С двух сторон эту землю омывает поток Абеляра, по крайней мере в одной миле от которого можно увидеть Парк, окруженный стенами, за которым гуляют различные животные. Там делают тонкие вина и выращивают вкусные плоды. Воздух — умеренной теплоты. С двух сторон простирается прекрасная равнина, одним краем переходящая в аппенинские предгорья, а другим — в Адриатику.

И хотя всякий автор более или менее обязан предшественникам, своеобразие Бержерака столь очевидно, что у него не было нужды заимствовать что-то у других. Сам же он, по свидетельству его друга Ле Бре, автора предисловия к посмертному изданию Государств и Империй Луны, не читал современных ему книг с иною целью, кроме поисков в них плагиата, «за который, будь он судьёй, он наказывал бы строже, чем за разбой на большой дороге».

Но каким содроганием гнева и возмущения исполнилось бы уже полусгнившее тело парижского философа под надгробною плитою церкви в Саннуа, если бы жителей иного мира ещё волновало земное! Уже через два года после смерти друга Анри Ле Бре выпустил Государства и Империи Луны, до неузнаваемости искромсав текст и подвергнув его значительным сокращениям.

Разумеется, печатать нечто в подобном роде было чрезвычайно опасно в годы правления Анны Австрийской; да и в наши дни не всё можно возглашать открыто. Но у каждого века свои законы. Сегодня, в пору безудержной свободы, вдруг оказывается необходимым получить особое разрешение на хранение пистолета-пугача; а вот перед вами перечень вооружения, оставленного своим наследникам, согласно нотариальным записям, Авелем де Сирано, предком нашего Савиньёна, в квартире на улице святого Иакова: «алебарда, три аркебузы, в том числе типа винтовки и с зубчатыми колёсиками для высекания огня, карабин, две шпаги и доспехи, защищающие шею».

Если говорить о первом издании Государств и империй Луны[157], то в нём отсутствовали многие, зачастую пространные авторские эпизоды, как впрочем и в последующих изданиях вплоть до начала этого века, когда оно вышло с иллюстрациями Рабида, впрочем, тоже очень несовершенное по сравнению с изначальным текстом[158]. Сама же рукопись, по-видимому, авторская, была обнаружена книголюбом-эрудитом Луи Монмерке близ Сен-Сюльпис, 18 апреля 1833 г., и именно по ней Клод Меттра и Жан Сауё сверяли своё откомментированное издание, вышедшее в издательстве Жан-Жака Повера — очень изящный том, украшенный рисунками различного формата на прекрасной, отливающей синевой, бумаге.

Вслед за Рабле и подобно ему, под видом ложных притязаний на создание дерзких теорий, полных живости и странности суждений, играя вздыбленным и клокочущим стилем, Сирано Бержерак оставил нам два труда, составившие его славу и манящие мерцающим и соблазнительным светом вечной молодости. Под свободным, чарующим вихревым потоком, сокрыты глубоко традиционные принципы совершеннейшего эзотеризма, против которого вкупе с отцом Мерсенном ополчался Гассенди в связи с замечательным трудом Роберта Флудда, которого, кстати, называли Fluctibus.

Как и знаменитый английский алхимик, своею насмешливой кличкой напоминавший о волнах и водных потоках, Сирано с первых строк указывает на ночную звезду, влияющую на влажное начало и управляющую его тайнами.

«Было полнолуние и незатверстое небо, и пробило девять вечера…»

Это сказано о крайне активном воздействии ночной звезды на предельно сгущённого под воздействием огня меркурия мудрецов, именуемого также философской луной. Отсюда многое можно понять о жжёной росе (rossée cuite), с которой прямо связано невидимое вселенское братство Розы и Креста (Rose-Croix). Перефразируя Экклезиаста, анонимный автор Текста об Алхимии обращается к розенкрейцерам, высказывая им своё полное повиновение.

«И всё у вас, и всё от вас, и всё вернётся к вам».

XLVI. Две страницы рукописи Сирано Бержерака

Собранная в изобилии, предельно сгущённая, роса, ρῶσις, rosis, сила — возносит Сирано на гору магнезии (гору веселия), кабалистически соединённую с именем правителя Новой Франции, Господина Магнитной Горы (Monsieur de Montmagnie).

Разделяя своё восхождение на две части, Савиньён настаивает на различении меркуриальной росы и искусственного огня, вместе образующих физико-химическую загадку, о которой гласит упоминаемый лучшими авторами старый латинский афоризм:

«Azoth et ignis tibi sufficiunt».

Меркурия и огня тебе достаточно.

Опускаясь на более низкий уровень разумения, удивимся вновь: не замечательно ли, что Бержерак, описав летающую машину, предсказал современное воздухоплавание, используемое, однако, нашим несчастным человечеством в утилитарных и погибельных целях? Что же до искусства огня, используемого для самых что ни на есть мирных намерений, то не побывала ли у него в руках рукопись Джорджа Старкея, служившего аптекарем в варварски колонизуемой тогда англичанами Америке и водившего близкую дружбу с Иренеем Филалетом? — между прочим, знаменитый Адепт совершил свои небывалые превращения именно в лаборатории своего друга. Трактат этого художника, впрочем, более спагириста, нежели философа, был издан в 1658 году в Лондоне, и нам удалось ознакомиться с двумя его переводами, немецким (Франкфурт, 1712) и французским, принадлежащим перу Жана Ле Пеллетье и отпечатанном в Руане в 1706 году под двойным названием: