Фридрих Юргенсон - Радиоконтакт с потусторонним миром

После небольшой паузы стало слышно имя Черчилль, и тут внезапно другой мужской голос начал говорить по-немецки. Хотя акцента не было, но фразы были построены грамматически неправильно. Голос произнес буквально: «Царь-страна мы должны весной поговорить».

«Царь-страна» — не странно ли это? Я сразу подумал об Анастасии.

«Фридрих, за тобой наблюдают», — добавил тот же голос с глубокой выразительностью.

Прежде чем передача закончилась, раздалась быстро произнесенная фраза: «Фридрих, — голос назвал мое имя. — Когда ты в течение дня переводишь на немецкий, попробуй найти истину каждый вечер с кораблем во тьме».

Эта похожая на шараду фраза сразу разожгла мою фантазию. Хотя она меня озадачила, было ясно, что послание предназначено мне лично.

В тот же день я зафиксировал на пленке звук, который напомнил мне вибрирующий свист приближающегося снаряда. В самой середине этого свистящего звука высокий голос сказал: «Федерико» (мое имя по-итальянски), а затем тремоло произнесло: «Посмотри».

Чем можно объяснить этот голос? Чтобы мне никто не мешал, я забрал оборудование на мансарду, которая была свободна. Здесь я не потревожу сон жены, кроме того, здесь совершенно тихо и спокойно, и мне не надо ни о ком и ни о чем беспокоиться.

Когда полумесяц поднялся высоко над липами, я положил микрофон у открытого окна и включил магнитофон. В этот раз прошло чуть больше времени, прежде чем лампочка начала вспыхивать.

Странное, неведомое доселе чувство охватило меня при мысли о возможности получить новое личное послание откуда-то из космоса. В нашем абсолютно рациональном мире, где все кажется разумным и прозаичным, подобно товарному составу, ползущему по намеченному курсу, в этом мире вряд ли найдется место для столь загадочных приключений. Когда вспыхивание контрольной лампы прекратилось, я один раз прослушал запись и, уставший, но довольный, отправился спать.

На следующий день я раздобыл наушники и польский словарь. То, что я собирался предпринять, было суровым испытанием терпения и требовало большого нервного напряжения. Понимать новые записи было особенно трудно, потому что голоса говорили по-шведски, по-русски, по-немецки, по-польски и по-итальянски одновременно.

Единственное, в чем я уверен, это то, что голоса упоминали Анастасию и сообщали о драматическом спасении царской дочери двумя мужчинами.

Снова тот же звук! — Звонит Моника. — Карино слушает. — Я что-то чувствую.

В один из последующих дней около 10 часов вечера я стоял возле магнитофона, включал и выключал его, когда внезапно услышал знакомый шипящий звук. На мне были наушники, и я очень внимательно слушал голоса, которые сначала были совсем слабыми, но затем начали разворачиваться в таинственную передачу, которую вел невидимый и неведомый разум. Я слышал голоса, звуки, музыку, комментарии, когда внизу вдруг зазвонил телефон, сразу вернувший меня на землю. Я неохотно снял наушники и, оставив магнитофон включенным, поспешил вниз. Карино, наш пудель, следовал за мной по пятам.

Звонила моя жена, и я в спешке начал рассказывать ей о своих записях. Она хотела знать больше и задавала вопросы, но я был весь как на иголках, опасаясь, что запись может закончиться. В этот момент мое внимание привлекло странное поведение Карино. Вопреки своей привычке, пудель внезапно выскочил из комнаты, побежал вверх по ступеням, и через некоторое время начал, лая, бегать вокруг стула, на котором я сидел, делая записи. Все эти звуки должны были записаться на пленку. Я повесил трубку и, озабоченный, поспешил наверх в мансарду,

Карино со счастливым видом сидел на моем стуле, виляя коротким хвостиком. Я взял его, посадил на свою кровать, снова надел наушники и начал внимательно слушать. Помехи усиливались, я смог разобрать только несколько невнятных слов, и затем передача оборвалась.

А теперь о том, что я обнаружил, прослушивая пленку. Я услышал приглушенный барабанный бой, а затем мужской голос несколько сдавленно сказал: «Звонит Моника». Я продолжал внимательно слушать. Затем зазвонил телефон, и я с шумом снял наушники. В тот момент, когда я положил их на стол, передача «из ниоткуда» внезапно закончилась. На пленке можно слышать, как я с шумом выскочил из комнаты, когда телефон зазвонил во второй раз, как хлопнули двери, и затем в комнате стало тихо.

Мой телефонный разговор внизу не был слышен. Слышно было лишь, как медленно вращается пленка. Мой разговор с Моникой продолжался 6 минут. После этого слышно было, как я снова вошел в комнату и надел наушники. В это время опять раздался вибрирующий свистяще-шипящий звук, и передача возобновилась, но я уже не смог ничего разобрать. Наконец звук смолк, и я выключил магнитофон.

Позже мне пришла в голову идея прослушать запись тех 6 минут, когда я разговаривал по телефону с женой, хотя, как было сказано выше, звук исчез после того, как я снял наушники, и я предположил, что передача закончилась. Тем не менее, я решил проверить. В самом начале я услышал высокий голос, который словно бы позвал: «Карино». Я вспомнил о странном поведении Карино, и с этого момента начал слушать более внимательно.

После восклицания «Карино», произнесенного высоким голосом, наступили две минуты тишины. Затем приятный мужской голос начал, к сожалению, без слов напевать первые такты известной итальянской песни «Volare» («Летать»).

Я думаю, это было очень к месту, потому что, если кто — то и мог летать, то это были мои невидимые друзья!

«Ах, Карино», — внезапно прошептал мужской голос, и сразу вслед за этим стало слышно, как пес бежит вверх по ступеням. Постукивание его лапок становилось все громче, и в следующий момент он распахнул дверь, которая стояла полуоткрытой. «Карино, ты меня слышишь?» — приглушенно спросил приветливый мужской голос. Затем пудель вскочил на стул, который начал стучать и качаться.

«Карино, вот аппарат», — прозвучало в тишине, а затем последовал ясный вопрос: «Карино, ты меня знаешь?» В ответ Карино издал причмокивающий звук, словно хотел смочить пересохшее горло.

На этом разговор окончился, потому что в этот момент я с шумом поднялся по ступеням, открыл дверь, быстро прошел к столу, затем посадил Карино на кровать и надел наушники. В это же мгновение вернулся шипящий звук. Прослушивая пленку снова и снова, я обретал уверенность и надежду. Чем больше я пропускал через себя звуки и слова своих невидимых друзей, тем спокойнее и радостнее мне становилось. Я, наконец, обрел внутреннюю уверенность и предчувствие того, что все, что происходило до сих пор, это лишь скромное начало грядущих больших событий.

Хит с комментарием. — Собака лает 5 раз. — Кто-то слышит и видит меня. — Начинается что-то новое и удивительное.

Как-то мы взяли у наших соседей Ингрид и Леннарта Р. запись, которую я собирался переписать на пленку. Песня называлась «Марионетки» и Леннарт Р., получивший главный приз на музыкальном фестивале в Пезаро, сам написал к ней музыку.

Мелодия мне понравилась, и слова тоже оказались очень хорошими. Я проиграл пластинку на портативном проигрывателе и записал музыку через микрофон. Затем я прослушал запись. Когда смолкли последние звуки, мужской голос произнес: «Это подходящее место, чтобы поставить точку».

В один из последующих дней после обеда я снова был занят записью, как вдруг на расстоянии послышался собачий лай. Животное было на другой стороне озера, метрах в двухстах от меня (220 ярдов), и его пятикратный лай должен был записаться на мою пленку. Когда позже я воспроизвел запись на скорости 3 3Л дюйма (9 см в секунду), т. е. медленнее, чем обычно, я вместо лая собаки услышал следующую фразу на немецком языке: «Моэлнбо… главный блок… двенадцать двенадцать».

Еще одна магическая метафора, которой предстоит быть разгаданной во время будущих парапсихологических исследований. Прошло 4 года, прежде чем эта магическая и, казалось бы, лишенная значения фраза «Моэлнбо. главный блок. двенадцать двенадцать» обрела для меня смысл. После моей первой пресс — конференции летом 1963 года в Моэлнбо начали приезжать посетители, чтобы встретиться со мной, и оказалось, что те, кто садился на поезд в Стокгольме, прибывали в Моэлнбо в 12 час. 12 мин. (Моэлнбо — маленький город примерно в 60 км. к югу от Стокгольма). Многие из тех, кто общался со мной в 1964–1965 годах, получили записи, очень похожие на мои.