Луис Хамон - Энциклопедия хиромантии. Искусство толкования судьбы от древности до наших дней

«Значит, все в порядке, Кайро?» – спросил он, всматриваясь в мое лицо. Я задумался, так как среди всех знаков заметил один знак, который говорил о том, что слава его величества вскоре рассыплется в прах.

«Если и существует опасность, – дипломатично ответил я, – то она связана с системой пищеварения».

«Нет, нет, – энергично парировал он. – Вы, Кайро, ошибаетесь. Я могу съесть что угодно».

Я ничего не сказал и продолжал свое дело, но через два года, а именно 17 декабря, смерть настигла короля в его дворце. В официальном бюллетене было указано, что кончина монарха наступила в результате полного отказа пищеварительных органов и от непроходимости кишечника.

Как-то днем мне нанес визит Марк Твен, и, я думаю, известный юморист в жизни не выглядел таким серьезным. Раньше мы никогда не встречались, мне даже не попадались его портреты, и сначала я даже растерялся, когда увидел перед собой пытливое, с резкими чертами лицо незнакомого человека, решившего обратиться ко мне за консультацией.

Рассматривая отпечаток правой руки выдающегося американского юмориста, нельзя не заметить, что линия головы почти горизонтально пересекает всю ширину его ладони. Подобную характеристику можно обнаружить на кистях тех, кто отличается способностью «видеть обе стороны» всего того, что их интересует.

Этот особый дар отчетливо проявился у Марка Твена во всем его творчестве. Мечтателем и мистиком его никак нельзя было назвать, наоборот, он был яростным скептиком, оперируя в своей жизни только фактами, подтверждающими его взгляды и идеи.

Фото 7. Кисть правой руки Марка Твена

Когда я перешел к системе определения дат, указывающих на важные события в жизни моего посетителя, он принялся отмечать года, на которые я указывал, и затем попросил меня объяснить ему, каким образом я пришел к такому заключению.

«То, что прошлое может оставлять следы, я согласен, – заметил он, – и характер можно установить в самых мельчайших деталях, тут я тоже с вами соглашусь… но мне совершенно непонятно, как, хотя бы приблизительно, можно говорить о будущем».

Я возразил ему, объяснив, что наше подсознание может заранее предугадывать то, что мы попытаемся предпринять и где нас ждет неудача, что в мире ничто не подчиняется воле слепого случая и что наши неудачи в равной степени необходимы нам для нашего развития, как и наши успехи. Заметив, что мои слова звучат малоубедительно, я решил коснуться вопроса наследственности и принялся истолковывать Марку Твену значение соответствующих отметок.

Я положил перед ним отпечаток правой и левой рук одной женщины и отпечатки рук пяти ее детей, из которых мы выбрали один, где правая рука ребенка в точности совпадала с отметками на правой руке матери. Затем я сказал, что он может убедиться в том, что все этапы в жизни девушки повторяют этапы жизни матери, вплоть до важных дат, хотя по времени их разделяют двадцать лет.

Фото 8. Страница из книги посетителей с подписью Марка Твена

Девушка переболела теми же болезнями, которые перенесла в ее годы мать; в том же возрасте она вышла замуж; у нее также было пятеро детей; и, наконец, обе овдовели в одно и то же время. «Таким образом, – продолжал я, – зная события, произошедшие в жизни матери, и видя одинаковые отметки на ее руках и руках ее ребенка, даже, к примеру, в шестилетнем возрасте, можно предсказать наступление всех событий, которые рок уготовил ее дочери».

Это настолько заинтересовало моего посетителя, что он взял отпечатки, которые я показал ему, и мы вместе стали разглядывать под микроскопом линии на кончиках пальцев матери и одной из ее дочерей, судьбы которых оказались на удивление схожи, и установили, что даже завитки на всех кончиках их пальцев одинаковы.

Уже уходя, Марк Твен сказал: «Самое смешное в этой ситуации то, что я шел сюда, будучи совершенно уверенным, что из-за своей глупости потеряю деньги, а получил тему для рассказа, который с лихвой все окупит».

Через несколько лет он опубликовал рассказ «Грязнуля Вильсон», посвященный отпечаткам пальцев, который имел грандиозный успех.

Когда писатель собрался уходить, я попросил его оставить отзыв в моей книге посетителей, и вот что он начертал (фото 8):

«Кайро обнажил мой характер с унизительной точностью. Мне следовало бы не согласиться с ним, но сделать это я не вправе.

Приблизительно в то же время я был представлен миссис Г.М. Стэнли, жене известного исследователя Африки, и вскоре попал на завтрак к самому Стэнли, который с супругой проживал в доме на Ричмонд-Террейс.

Должен признаться, что я страшно боялся встречи со знаменитостью, так как хорошо знал, что Стэнли любит «отшивать» тех, кто пришелся ему не по вкусу, и опасался, как бы меня не постигла та же участь.

К счастью, я совершенно заблуждался; правда, за завтраком он не проронил ни слова, но, когда дамы удалились и мы остались одни, он протянул мне свои руки, и через несколько минут мы уже болтали как старые друзья.

Стэнли не торопясь принялся рассказывать мне о своем прошлом, сетуя на то, как заблуждался на счет тех, кто, вероятно, взвесил не все обстоятельства, в которых он очутился. Из его уст я услышал о знаменитом долгом и утомительном путешествии пешком через всю Черную Африку. Этот человек как бы заново переживал все те моменты, говоря с волнением об ответственности за порученное ему дело, ни разу не упомянув о грозивших ему многочисленных опасностях.

Я на всю жизнь запомнил тот день, и рад добавить, что имел честь еще не раз побывать у человека, который врезался мне в память как «великий Стэнли».

Во время моего второго визита на Ричмонд-Террейс, к моему удивлению, он предложил мне встретиться с Глэдстоуном, прибавив: «Миссис Стэнли все организует, если хотите». Я ответил согласием, и миссис Стэнли тут же села за письменный стол и написала письмо бывшему премьер-министру Англии. По почте я вскоре получил открытку Глэдстоуна с приглашением прибыть к нему в Хаварден-Касл на следующий день. В тот же вечер я сел на поезд, идущий до Честера, и ровно в три часа дня был в его особняке.

Августовский день выдался жарким, а накануне мистер Глэдстоун произнес, как мне кажется, свою последнюю публичную речь, выступая перед городским обществом садоводов. Миссис Глэдстоун встретила меня в холле, и мое сердце упало, когда она заявила, что мистер Глэдстоун настолько устал, что она не может волновать его ни под каким предлогом.

Я выразил ей сожаление по поводу недомогания мистера Глэдстоуна, и сказал, что с удовольствием еще раз приеду из Лондона в любое время, когда он пожелает, и повернулся, чтобы уйти.

Но тут дверь его кабинета отворилась, и «великий старик» произнес: «Дорогая, это тот самый джентльмен, которому была назначена встреча на три часа?» – «Да, но ты сегодня никого не должен принимать», – ответила миссис Глэдстоун. «Но, моя милая, – заметил он, – человек проделал долгий путь по моему приглашению. Он – друг семьи Стэнли, и мне будет интересно поговорить с ним».

«Сэр, – сказал я, – пожалуйста, не считайтесь со мной. Я приеду в любой день, когда вы будете себя чувствовать лучше». – «Я приму вас сейчас, – отрезал Глэдстоун и как-то печально прибавил: – Возможно, лучше, чем сегодня, мне уже не будет».

Мы прошли в его кабинет, так хорошо известный многим. Жестом он указал на стул у окна.

Одна из моих книг лежала у него на столе, и я с удивлением подумал, что, очевидно, он решил ознакомиться с моими исследованиями, прежде чем принять меня. (Позднее я узнал, что Глэдстоун взял себе за правило заранее вникать в предмет, который ему предстояло обсуждать.)

«Ну а теперь, – продолжал он, – будьте любезны, изложите ваши теории по этому вопросу, в котором, как Стэнли говорил мне, вы очень хорошо разбираетесь. Говорите медленно и ясно, чтобы я мог поспеть за вами, насколько это в моих силах». Доброта и мягкость этого удивительного человека, который так часто влиял на судьбы целых народов, чей высокий интеллект признавали даже его враги, совершенно покорили меня. От прежней нервозности не осталось следа, и я, удивляясь собственной смелости, принялся рассказывать ему о хиромантии. Сначала я изложил теорию моих исследований, подкрепив их отпечатками рук, на которых были отчетливо видны знаки наследственности и другие отметки. В конце аудиенции Глэдстоун позволил снять отпечатки с его рук для моей коллекции, а примерно за год до своей кончины подарил надписанный слепок (фото 9).

Фото 9. Кисть правой руки Глэдстоуна

Его кисть в точности соответствует разработанной мною концепции. Необычно длинная линия головы пересекает почти всю ладонь – верный признак исключительного интеллекта и силы ума.