Олег Гор - Просветленные не ходят на работу

Поняв, что в таком состоянии я могу рассчитывать лишь на «ласковый» прием, я остановился и устроился в теньке под деревом. Лучше потратить немного времени и в конечном итоге остаться без обеда, чем вернуться в Тхам Пу с искусанными руками и ногами.

Начав считать вдохи, я перешел к «это не я, это не мое» и понемногу успокоился. Подавить нервозность до конца я не сумел, но хотя бы перестал трястись и смог думать о постороннем.

Я продолжил путь и вскоре выбрался на дорогу.

Рычание в кустах дало понять, что меня заметили и рады будут со мной поиграть.

– Тихо, – сказал я, в этот раз обращаясь уже не к собакам, а к себе, к собственному сознанию. – Неужели все это было зря? Или брат Пон потратил кучу времени впустую?

Из зарослей без спешки выбрался черный вожак, вроде бы еще выросший за эти месяцы. За ним показались другие собаки: сплошь оскаленные клыки, полные раздражения глаза.

Нужно было попытаться разложить их на элементы, представить каждую как набор частей, но в этот момент я забыл о той практике, что принесла мне успех в прошлый раз. Я застыл, точно парализованный.

Вожак зарычал, одна из псин раздраженно гавкнула, еще миг, и они вцепятся в меня…

И тут мир завращался.

Потек, распался на многие тысячи крохотных фрагментов обоняния, осязания, мысли, слуха, что вспыхивали на мгновение и тут же исчезали, уступая место другим. Цельная картина реальности, к которой я привык с детства, исчезла и в то же время осталась на месте.

Я очутился в центре исполинского колеса, что вращалось вокруг меня неспешно и бесшумно, а я двигался то ли внутри него, то ли вместе с ним, но в пространстве с куда большим количеством измерений, чем три.

Да, в нем имелись некие оснащенные зубами существа, находившиеся рядом, но они обладали не большей значимостью, чем все остальное – небо, деревья и трава, земля под ногами, размышления о том задании, что мне нужно выполнить в деревне, жужжащие в зарослях насекомые.

Состояние это во всей его полноте продлилось несколько мгновений, потом все опять стало как раньше.

За одним исключением – мохнатый вожак дружелюбно вилял хвостом и уже не скалился, а улыбался по-собачьи, прочие же барбосы поскуливали и бегали вокруг с игривым видом.

– Хорошие собачки, – сказал я, гладя черную густую шерсть.

И в этот момент я знал, что свора меня больше не тронет никогда, что я могу ходить мимо, даже забираться в кусты, где животные прятались от полуденного зноя, и ничего мне не будет…

Похлопав вожака по холке, я зашагал дальше.

Собаки еще некоторое время бежали следом, а потом отстали.

В деревне я не встретил никого, но сумка для подношений оказалась крайне необходимой в тот момент, когда хозяин магазинчика принялся выставлять на прилавок небольшие бутылки с яркими этикетками.

Внутри каждой плескалась черная густая жидкость, напоминавшая соевый соус. Этикетки украшали надписи на тайском, рисунков не имелось, так что это могло быть что угодно, от приправ к рису до средства от насекомых.

Но я не испытал даже тени любопытства.

Еще через полчаса я вернулся в Тхам Пу, избавился от груза и рассказал брату Пону, что со мной было.

– Ну вот теперь я точно могу сказать, что мы с тобой работали все это время не зря, – проговорил монах, с удовлетворенным видом покачав головой. – Обучение закончено. Нет, не целиком, но первый этап… Теперь ты можешь считать себя вступившим на путь. Осталось всего лишь пройти его до конца.

И он рассмеялся, хлопая себя по коленям.

Возможность задать вопросы представилась только в сумерках, после того как я закончил пропалывать наш крохотный огород. Вечер выдался просто жарким, а не изнурительно душным, и в ветерке, что дул со стороны Меконга, обнаружились необычные для этого времени года нотки свежести.

– Что значит «вступивший на путь»? – осведомился я, когда мы уселись под навесом.

– А то, что ты твердой стопой встал на дорогу, ведущую к освобождению.

– И я обязательно пройду ее до конца?

– Это очень вероятно, – сказал брат Пон. – Но ответить на этот вопрос невозможно.

– Но как так? – удивился я. – Ведь вы знаете методику, обучали по ней других… Результат должен быть гарантирован.

– Вовсе нет, – он покачал головой. – Смотри, однажды к Просветленному, когда тот уже возглавлял процветающую общину, явился некий брахман и начал задавать вопросы. Ведомы ли почтенному Готаме этапы пути, ведущего к нирване? «Да», – ответил Будда. Много ли учеников ныне упражняются в добродетели под руководством почтенного Готамы? «Много», – ответил Будда. А все ли они обретут полное освобождение? Догадайся, что ответил Просветленный.

Я почесал в затылке:

– Понятно, что «нет». Но почему?

– Точно такое же «почему» озвучил и брахман, хотя намного более велеречиво. Тогда Просветленный вопросил его в ответ – знает ли почтенный гость дорогу в Бенарес? «Да», – ответил брахман. И если сто человек спросят у почтенного гостя об этой дороге и каждому почтенный гость даст подробные и точные указания, все ли доберутся до цели? И что ответил брахман?

– Нет, – уже более уверенно ответил я. – Каждого ведь за руку не отведешь. Обязательно кто-то заблудится, другой услышит все неправильно, третий увлечется какими-то делами и свернет.

– Теми же словами, только более подробно, и воспользовался почтенный брахман, – сказал брат Пон. – И еще добавил, что он всего лишь указывает путь, и не более того. Сейчас же я лишь повторю то, что некогда озвучил Будда – и мы всего лишь указываем путь, а пройти его каждый должен сам, своими ногами.

Намек выглядел более чем понятным, но мне все равно хотелось более четкого ответа, хотелось знать, через сколько лет и каким именно образом я достигну цели, если достигну вообще.

Желание это я осознавал, как и порожденную им неудовлетворенность, но это пока не помогало.

– Пойдем, – сказал брат Пон, поднявшись. – Надо прогуляться.

Я двинулся следом за ним без единого возражения, хотя было уже темно и джунгли сливались в единую массу, из которой высовывались усаженные шипами ветки, а корни сами бросались под ноги.

Вскоре стало ясно, что мы идем к тому месту, где я медитировал и чертил колесо судьбы. К моему удивлению, там обнаружились двое молодых монахов, а между ними – ведро с водой.

Неужели они захотели снова показать мне смерть? Но зачем?

– Здесь ты некогда обнаружил в себе корни привязанностей, – сказал брат Пон, остановившись. – Тут же мы должны попробовать выкорчевать их из твоей души. Созерцанием жизни называют этот ритуал, и братья согласились помочь нам его провести. Садись, закрой глаза и спокойно дыши, стараясь ни о чем не думать.

Я выполнил его указания.

Я был совсем не тот, что несколько месяцев назад, и вскоре дыхание мое стало ровным, волнение улеглось, уступив место осознаванию звуков ночного леса, ощущений моего собственного тела и тех реплик на тайском, которыми обменивались брат Пон и его подручные.

А потом кто-то или что-то вцепилось мне в правую руку, чуть пониже локтя.

Я дернулся и открыл глаза, ожидая увидеть по меньшей мере бешеную собаку, но не обнаружил ничего!

– Глаза закрыть! – рявкнул брат Пон, и я повиновался.

За первым укусом последовал второй, в макушку, потом сразу несколько, и я ощутил, что меня рвут на части. Громадные челюсти сомкнулись на бедре, острые клыки вцепились в плечо, выдирая его из сустава, нечто вроде пилы начало елозить по левой лодыжке.

И это они называют «созерцанием жизни»?

Меня буквально рвали на куски, и хотя я понимал, что тело мое остается целым, легче от этого не было, скорее даже хуже, поскольку один и тот же участок тела мог пострадать неоднократно…

– Ты должен увидеть за этим свет, – прошептал брат Пон, склонившись к самому моему уху.

Свет? За болью и страданием?

– Можешь счесть это посвящением, – добавил монах. – Ну же, постарайся…

Очередной укус словно раздробил мне голову, другой пришелся на весьма деликатный орган. Все силы мои ушли на то, чтобы остаться бесстрастным, не закричать, не выдать того, как мне плохо, и не поддаться эмоциям, что вполне естественны для человека в такой ситуации.

И в один момент под опущенными веками забрезжило призрачное сияние.

Облегчения оно не принесло, и наслаждался я его переливами всего лишь мгновение, а затем упал в бездну, наполненную стенаниями, тьмой и скрежетом зубовным…

Очнулся я у себя в хижине и обнаружил, что уже утро, а все тело болит так, словно меня на самом деле искусали.

Откровенно говоря, я ждал, что мне объяснят смысл произошедшего вечером. Но никто о «созерцании жизни» даже и не вспомнил, и после завтрака меня нагрузили обычными поручениями.

Я воспрянул духом, когда брат Пон через некоторое время позвал меня к себе.

– Ну что, узнаешь? – спросил он, и только тут я обратил внимание на вещи, лежавшие перед ним на циновке.