Олег Гор - Просветленные не ходят на работу

Бэкпекеры простояли рядом с нами две ночи, а потом как-то тихо и незаметно, без прощаний, исчезли. По этому поводу я не ощутил вообще ничего, ни горя, ни радости, ни облегчения, мелькнула только мысль, что они вполне могли не уйти своими ногами, а раствориться, остаться где-то в другой реальности.

Но ее пришлось отвергнуть, когда выяснилось, что гости не озаботились убрать за собой мусор.

Сделать это за них пришлось нам.

Пять статуэток стояли в ряд и, глядя на них, я испытывал настоящую гордость.

Рисунок на земле может изобразить кто угодно, даже ребенок, а вот вырезать такое под силу далеко не каждому. А если еще учесть, что у меня нет ни таланта, ни художественного училища за плечами…

– Закончил, выходит? – спросил брат Пон, отрываясь от созерцания бодхисаттв.

– Да, они все тут, – сказал я и отбарабанил, точно на уроке буддоведения: – А могхасиддхи, Вайрочана, Амитабха, Акшобхья и Ратнасамбхава.

Нет, я не обольщался – те фигурки, которые послужили мне образцами, выглядели намного лучше, каждая из них вполне могла занять место в музее или в алтаре пагоды, дацана или вата. Мои же были не более чем искусными поделками, но я бы не постыдился показать их кому угодно из знакомых и признать авторство.

Не зря терпел порезы и выкинул не один десяток испорченных заготовок.

– Неплохо, очень даже неплохо, – и брат Пон взял желтокожего Ратнасамбхаву, повертел, оглядывая с разных сторон. – Не скажу, что все по канону, но выглядит достойно. Наступил момент сделать то, ради чего ты с ними возился.

Я вздрогнул от радостного предвкушения.

Наверняка то, что я закончил работу, станет вехой на моем духовном пути, я узнаю некую истину или научусь делать что-то новое…

Брат Пон напрягся, побагровел, его пальцы изогнулись, точно превратились в когти. Раздался хруст, по бокам Ратнасамбхавы побежали трещины, рука с зажатым в ней драгоценным камнем отломилась.

Через миг наземь упала груда щепок.

– Нет… – прохрипел я.

Этого не может быть, это не более чем страшный сон, я сейчас проснусь.

– Да, – сказал брат Пон, с ласковой улыбкой берясь за Акшобхью.

Вновь мгновение страшного напряжения, когда словно все его тело превратилось в раму, обтянутую сухожилиями, прочными, как металлические струны, и рядом с первой кучкой щепок образовалась вторая.

Я сглотнул, открыл рот, но сказать ничего не смог.

А потом сидел и только смотрел, как монах одну за другой уничтожает статуэтки. Горечь заполняла меня изнутри и почти шла горлом, словно желчь, сердце билось с перерывами.

Я пытался считать вдохи, напоминал себе, что «это не я, это не мое», но ничего не помогало.

Ради чего я горбатился над фигурками бодхисаттв вечера напролет?

Ради того, чтобы они вот так, в один момент превратились в труху?

– Ну вот, – сказал брат Пон, разделавшись с Вайрочаной, который оказался последним. – Понял?

– Нет, – ответил я, испытывая желание придушить наставника голыми руками.

Обида и злость, о существовании которых я вроде бы давно забыл, в этот момент очень ярко напомнили о себе, и на миг я словно вернулся в те времена, когда еще не был знаком с неправильным монахом…

Невозможно достичь чего-то нового, не избавившись от старого.

Нам дан некий ограниченный «объем жизни», и помимо него мы пространством не располагаем. Так что если есть желание обзавестись чем-то, чего мы ранее не имели, вроде мудрости, уравновешенности или силы воли, то придется выкинуть нечто, не столь необходимое.

На самом деле такого добра много в жизни каждого – и в первую очередь это привычки, необязательно те, что общество признает «дурными», въевшиеся в кровь шаблоны поведения, прилипшие словечки и фразочки, бытовые ритуалы, нелепые страхи и суеверия.

Если стряхнуть с себя хоть что-то из этой шелухи, то идти будет намного легче.

Практика полного осознавания, именуемого еще смрити, формируется в четыре этапа.

Первый состоит в том, чтобы отдавать себе отчет во всех физических действиях и ощущениях: ритм и глубина дыхания, сокращение мускулов, положение тела в пространстве и его перемещения, окружающая среда.

Начинать можно с небольших отрезков времени, но в конечном итоге такое осознавание должно стать постоянным, оно обязано присутствовать вне зависимости от того, чем вы заняты.

Второй этап – добавляется постоянная классификация ощущений на приятные, неприятные и нейтральные, причем не в оценочном смысле, а исключительно в телесном.

Третий – наблюдение за собственной мыслью, постоянный контроль над тем, какими качествами она обладает: эмоциональная или спокойная, разорванная или связная, относящаяся к прошлому, будущему или настоящему.

Четвертый – осознавание желаний, любых, даже самых низменных, которые иногда появляются у любого человека, кроме разве что просветленных. Их нужно не подавлять и не осуждать себя за их появление, а бесстрастно регистрировать, и тут же переходить к следующему, не задерживаясь на пережитом.

Идеал – полное исключение автоматизма из процесса функционирования организма, а также «объективизация» потока восприятия, отстранение его от личностных оценок и вообще от идеи личности.

Излишнее старание, напряжение, самоизнурение – верный путь к неудаче.

Нет, усилия прикладывать необходимо, но процесс этот должен быть легким, приносить в первую очередь радость.

Если же мы вынуждены принуждать себя, то мы делаем что-то не то или не так.

Осознавать не забываешь? – спросил меня брат Пон.

– Что именно? – чтобы выдавить из себя эти два слова, я приложил столько сил, что даже вспотел.

Внутри бушевала настоящая буря, онемение языка прошло, и на него просились совсем другие сочетания звуков, очень-очень эмоциональные.

– А все подряд, – ответил монах как ни в чем не бывало. – Чувства, для начала.

– Да я… – я споткнулся. – Да мне… вы… зачем так?

– А ты надеялся владеть этими предметами вечно?

– Ну не вечно…

– А сколько? – перебил меня брат Пон.

– Ну, до смерти…

– А когда она наступит? – он наклонился вперед и требовательно заглянул мне в глаза. – Не забывай, что прямо сейчас она парит над твоими плечами и может забрать все! Через минуту, через секунду!

Я вздрогнул, накатила волна паники, показалось, что холодное черное облако уже опускается мне на затылок, что еще миг, и сердце замрет в леденящем объятии, а свет в глазах померкнет.

И что тогда?

То единство, которым я считал себя много десятилетий, распадется, перестанет существовать, а поток энергии, порожденной моими деяниями, вызовет следующее воплощение – если повезет, то в виде человека, а если нет, то животным, голодным духом или вовсе в аду.

– Испытывать страх перед смертью так же глупо, как бояться захода солнца, – брат Пон, как обычно, читал мои чувства. – Она придет, неизбежно явится за нами, заберет все.

– Это-то и пугает! – воскликнул я.

– Если считать это «все» своим, – поправил меня монах. – Своей собственностью.

– Но разве это не так?

– Конечно, нет, и ты должен это понимать. На самом деле ты не владеешь ничем. Все, начиная с тела, дано тебе лишь взаймы на сравнительно короткий промежуток времени. Семь-восемь десятилетий, ну максимум век, и все будет отобрано у тебя, а многое и еще ранее. И какой смысл привязываться к тому, что столь недолговечно? Понятно, что тебе с детства внушали – вот они, твои ручки, вот они, твои ножки, и ты привык к этой идее… Но пора отвыкать, ведь единственное, что у тебя есть – это сознание, это восприятие, и если приковать его к бренной плоти толстыми цепями, то о какой свободе можно говорить?

Тут брат Пон замолчал и даже глаза прикрыл, давая мне время немного подумать. Заговорил он лишь в тот момент, когда я «переварил» услышанное и задумался, какой вопрос задать первым:

– Ты должен всегда, в любых обстоятельствах быть готов расстаться со всем, даже с жизнью, ведь и она на самом деле не является твоей, а лишь дана во временное пользование.

И он рассказал мне о юной монахине, так ревностно служившей учению, что она решила отправиться в путешествие, чтобы выслушать проповедь из уст самого Просветленного. В лесу ей повстречался юноша-охотник, с первого взгляда воспылавший к красавице страстной любовью.

Он шел за ней, громко восхищаясь ее прелестями и пытаясь склонить девушку к тому, чтобы она нарушила обет целомудрия.

Поняв, что юноша не отстанет, монахиня спросила, что именно в ее внешности больше всего поразило парня. И тот забормотал о прекрасных глазах, синих, точно небо над Гималаями, ясных, как вода горного озера.

– И тогда… – брат Пон хитро глянул на меня. – Она вырвала собственный глаз. Вручила его охотнику со словами «вот, держи этот комок слизи и утоли свое влечение»…