Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле

Легко установить: это и есть интеллектуальная элита Красноярска и Красноярского края. Потому что еще в 1920-е годы других научных учреждений в Красноярске попросту не было. О «качестве» собравшихся говорит хотя бы такое обстоятельство: большинство из названных здесь состоялись как ученые международного класса. Даже сегодня наследие И. Т. Савенкова и А. С. Елинева представляет вовсе не только историческую ценность. Имена Б. О. Долгих, А. Я. Тугаринова, В. Г. Карцова известны всякому археологу и этнографу… и не только в России. Коллекции птичьих яиц М. Е. Киборта выставлялись и в Европе, и в США. А. Я. Тугаринов с 1926 года по 1948, до своей физической смерти, трудился в Зоологическом институте АН СССР в Петербурге, написал 87 работ, в том числе 3 монографии.

С тех пор роль музея – интеллектуального центра, – конечно, очень ослабела, потому что в 1930-е годы в Красноярске стали открываться институты, а в 1960-е так и вообще появился Красноярский филиал Сибирского отделения Академии наук СССР.

Музей остался посланцем эпохи… скажем так, посланцем «довоенного» времени. Довоенного – в смысле, эпохи до Первой мировой войны. Удивительным образом время строительства здания в египетском стиле совпало с эпохой, когда в Красноярске и не было других научных учреждений. Судите сами: здание музея построено по проекту Леонида Александровича Чернышева. Архитектор Л. А. Чернышев всю жизнь мечтал побывать в Египте, своими глазами увидеть египетские древности. Проект, в котором он воплотил свою мечту, признали самым лучшим на конкурсе 1912 года, и в апреле 1914 года начались работы. В августе 1914 года строительство здания приостановилось из-за войны. Строили здание долго, с трудом, а в 1920 году почти достроенное здание музея сгорело во время пожара.

Только в 1927 году были отпущены средства, и в 1930 году здание наконец достроили. Как прикажете объяснить это без участия высшего промысла?! Только кончилось строительство Музея, как тут же появились институты, возникла возможность заниматься наукой и в других местах.

В одном Музей был и остался уникален: до сих пор это единственное научное учреждение, которое десятилетия собирало и хранило комплексную информацию о Красноярском крае как особой территории. Подчеркиваю – научным учреждением! За последние годы у меня появилась привычка консультироваться с сотрудниками Музея по самым разным поводам. О хакасском шаманизме, о судьбе А. С. Елинева, о времени освоения русскими Ангары, о… Впрочем, всего не перечислишь. Действительно, зачем держать в памяти множество деталей, если есть кому их сообщить и у этого «кого-то» можно справиться?! Так же поступают довольно многие из знакомых мне ученых Красноярска.

Я отношусь к поколению, которое росло еще «с музеем»: в 1960-е годы Краеведческий музей был такой же частью моей детской жизни, как двор, поездки в Петербург, книги или как замерзавший зимою Енисей. Между прочим, и у старших восприятие музея было куда как серьезное: примерно такое же, как к Краевой библиотеке или к институтам Академии наук.

Для меня же Музей навсегда – это старое здание, потемневшее от времени и красноярской копоти. Это в 1967 году, после того как построили Красноярскую ГЭС, Енисей перестал замерзать. До того он исправно замерзал, и это тоже память о детстве – замерзший Енисей без дурацкой дымки испарений, ясные-ясные, на десятки километров видные пространства. Горы за Енисеем просматриваются так, что заметно чуть ли не каждое отдельное дерево. Тут же и Музей, от которого буквально исходит аромат солидности, научности… За счет ли необычного стиля, «египетских» росписей? Действовали ли пушки на крыльце? Не знаю, не берусь судить. Но особая обстановка Музея начиналась уже возле самого здания, это совершенно точно.

В вестибюле начинался еще запах… Особый аромат, который я просто не знаю, как описать. Запах, который чувствуется только в старинных зданиях, предназначенных для занятия наукой и для хранения древностей. Такого запаха нет ни в здании МГУ, ни в Институтах Академии наук в Новосибирске и в Красноярске… Но этот запах есть в лабораториях Института археологии, в музее Института геологии, в запасниках Эрмитажа, в рабочих помещениях Исторического музея. Надо, чтобы здание было старинное, чтобы с самого начала в нем только занимались наукой и хранили бы древности. Тот, что побывал в том, старом Краеведческом музее, очень хорошо знает, о каком запахе я говорю.

Еще в самом начале стоял скелет мамонта. Не самый большой из известных, не самый знаменитый, но самый настоящий, и в той же комнате – кости животных – современников мамонта. Запомнился почему-то бивень нарвала (как раз этот – в числе самых длинных в мире). И с этого места начинался удивительный мир познания… И еще запомнился хряк… Почему он попал в музей, этот знаменитый хряк, не ведаю. То ли он был самый племенной, то ли самый жирный, то ли самый розовый, то ли лучше всех исполнял указы партии и правительства… Но, во всяком случае, после кончины хряка из него набили чучело и водрузили в одном из залов музея. У хряка были здоровенные клыки. В свои 5 лет я всерьез боялся проходить перед его мордой и старался нырнуть с хвоста, между хряком и северным оленем.

Есть такая удивительная закономерность: всякое учреждение странным образом хранит традиции времени, в которые оно создавалось. Вот Красноярский пединститут существует с 1930-х… Эта недобрая эпоха удивительным образом проявляется в его внутренней жизни.

Красноярский университет возник в 1969 году, на пике «запойно-застойной» эпохи – и тоже сказывается нечто… А вот Красноярский краеведческий музей основан в 1889 году, и «нечто» сохраняется в нем до сих пор… По крайней мере, сохранялось до 80-х годов нашего уже столетия. Как будто дух той эпохи поселился и продолжал жить в этих сводчатых комнатах с высокими потолками. Этот «дух» передать словами еще труднее, чем описать запах…

Дело в том, что тогда, в конце XIX века, мир не представлялся единым целым, отнюдь. Наука не говорила о «целостности мироздания», о единстве материального мира… Природа казалась скорее набором, «складом» не связанных между собой объектов. Но зато очень обширным, колоссальным по размерам складом! Мир представлялся необъятным, загадочным, невероятно интересным. Это была эпоха культа науки: публичных лекций и публичных опытов, научно-популярных книг и времени рождения научной фантастики. Мир не до конца был открыт: в год основания Краеведческого музея человек еще не побывал на Южном и на Северном полюсах, на ледовом щите Гренландии и на высочайших вершинах Гималаев. Нога европейца не ступила в Центральную Африку, в центр Австралии, в Тибет. Даже английские разведчики, проникшие в Лхассу в начале ХХ века, были индусами, а агент секретной службы Российской империи, Гомочжаб Цэбэкович Цибиков… Он, что поделать, был бурятом. В Сибири уже в 1926 году Обручев открыл целую горную систему и назвал ее хребтом Черского. О существовании самой высокой вершины Памира стало известно в 1935 году.

Конец XIX – начало XX века – время написания «Затерянного мира», «Человека-невидимки» и «Острова доктора Моро», а школьники учили географию по картам, на которых были «белые пятна».

Оттого, что мир до конца еще не разведали, не открыли, он становился еще интереснее, увлекательнее. Музей удивительным образом сообщал посетителям это ощущение… Не знание, не какие-то полезные сведения, а именно ощущение, что мир громаден, беспредельно разнообразен, не открыт до конца. Ощущение, что изучать мир, открывать его – дело важное и достойное мужчины.

За счет чего передавалась возвышенная атмосфера, окружающая Познание? Что формировало это приподнятое настроение? Не знаю… Полутемный зал, где по стенам шли витрины с фауной Красноярского края? Старушки, дремавшие в креслах и мгновенно просыпавшиеся, стоило кому-то прикоснуться к витринному стеклу? Сами экспонаты? Само здание, построенное по проекту Леонида Александровича Чернышова? Не знаю… Не могу объяснить. Но ощущение передавалось!

В Краеведческом музее словно витала атмосфера служения наукам и искусствам, благодаря которой и сам Музей вообще появился на свет Божий.

Впрочем, зря я говорю в прошедшем времени… Просто я не люблю перемен, а ведь со времен моего детства и даже со времен первой работы с коллекциями музея (в 1980 году) Музей пришлось закрыть, и пятнадцать лет основное здание было на капитальном ремонте. Это правильно, потому что старое-престарое здание рисковало свалиться на головы сотрудников и посетителей. Это хорошо, что музей фактически расширили – вынесли в новый корпус всю администрацию, всю научную деятельность – и одновременно отреставрировали историческое здание, созданное по проекту Чернышова.

К концу 1990-х историческое здание предстало таким же, каким было задумано и каким его построили к концу 1920-х годов. Таким же, каким оно было и тридцать, и сорок лет назад – в годы моего, уже не очень близкого детства. Тут возможны разные мнения, но, по-моему, это только хорошо. В Красноярске – не очень старом городе, не отягощенном излишним количеством традиций, – полезно иметь какие-то здания, какие-то учреждения, хранящие память о прошлом.