Кэтрин Куртц - Магия Дерини

Смертный способен лишь уловить мимолетный след тени Вечного, если только на его долю выпадет такая счастливая случайность. Теперь же, когда он отдал на суд Божий все свои недостатки и достоинства человека и Дерини, не был ли он как никогда близок к тому, чтобы коснуться той Силы, управляющей вращением Вселенной?

За считанные секунды вся жизнь проходит перед глазами Камбера. Однако для всех смертных — свидетелей этого обряда, это всего лишь акт рукоположения, хотя очень чувствительный и одухотворенный священник, опираясь на собственный опыт, мог бы заметить, что в душе Камбера что-то происходит. Даже без содействия епископа-Дерини, осознанно направляющего такой поток энергии, простой человек в нашем реальном мире вполне может испытать подобный духовный экстаз, ибо в эти мгновения между ним и Богом устанавливается невидимая, но вполне ощутимая связь.

Можно предположить, что нечто подобное происходит и во время посвящения в сан Дункана, когда энергия Божества протекает сквозь епископа-человека, чтобы затем быть изначально воспринятой на более глубоких уровнях, которые доступны Дерини.

Однако вернемся к посвящению в сан Камбера. То, что он ощущает во время возложения рук, для стороннего наблюдателя осталось бы совершенно незаметным, обряд проходит в соответствии с традициями, и магия Дерини появляется лишь ближе к концу, когда Энском обращается к новопосвященному.

— Правила требуют, чтобы я предостерег тебя от возможной опасности того пути, на который ты выходишь. Я полагаю, ты знаешь об этом и будешь проявлять благоразумие. Ты поймешь, если уже не догадался, что обряды, которые тебе предстоит исполнять по присуждении сана, ни на йоту не уступают по значению каким-либо мирским ритуалам Дерини, хотя «мирской» в понимании Дерини — слово несколько расплывчатое. Может, поэтому даже в наших «мирских» делах мы стараемся делать все в соответствии с точно установленными строгими правилами. Мы знаем или, по крайней мере, догадываемся, насколько велики те Силы, из которых мы черпаем.

Отныне, мой горячо любимый сын, я не буду предостерегать тебя, как какого-нибудь простого священника, ведь ты один из самых неординарных людей, которых я знаю. Я просто желаю тебе полностью проявить себя в своих новых обязанностях, которые ты принял сегодня, и попрошу тебя быть терпеливым ко мне, так как мы завершаем последний акт облачения тебя в сан священника до того, как позволим тебе исполнить твою первую мессу.

Особые обязанности Дерини, которые Камбер берет на себя как священник, как бы состоят из двух частей. Первая заключается в том, что он как Дерини от рождения способен сознательно контролировать незримые и не воспринимаемые простыми людьми силы. От него ожидают, что он сможет более эффективно и осознанно погрузиться в энергию, источником которой служит исполнение обряда причащения — ритуала наиболее значимого с точки зрения магии из всех придуманных человечеством. Даже энергию, которую собирает и пропускает через себя безразличный исполнитель, нельзя не принимать всерьез, в руках же священника, осознанно исполняющего службу, находится потрясающий потенциал. Силу воздействия энергии, заложенной во всех семи христианских таинствах, может увеличить священник, который духовно готов к этому, однако в таинстве причащения наиболее ярко проявляются возможности священников-Дерини.

Вторая особенность священников-Дерини связана с таинством наложения епитимьи или исповеди. Из-за того, что священники-Дерини обладают способностью читать мысли кающегося грешника, они, вероятно, смогли бы добиться лучших результатов как пастыри, кроме того, им доступно гораздо больше информации, чем кому-либо из священников-людей. Однако в этом и состоит причина того, что священники-люди выступают против рукоположения Дерини: священник-Дерини имеет доступ к тайным знаниям, которые не должны открываться даже священнику. Однако зная, как легко можно проникнуть в тайны, священник из Дерини, вероятно, будет охранять секрет исповеди с большим рвением, нежели любой из простых людей.

Неприкосновенность признаний, сделанных на исповеди, — одно из исходных положений христианской веры. Испокон веков множество священников были готовы скорее пойти на пытку или смерть, чем выдать эту тайну. Для Дерини же это вопрос особый, ибо они умеют читать даже сокровенные мысли, хотя у них и существуют строгие запреты, касающиеся корыстного использования своих возможностей.

Эта опасность уже давно была известна людям, живущим среди Дерини. Она как раз, вероятно, и легла в основу общего убеждения в необходимости наложить запрет на рукоположение Дерини после возвращения на престол Халдейнов.

У нас, правда, почти нет свидетельств того, что священников-Дерини когда-либо обвиняли в злоупотреблениях этими способностями, хотя некоторых из людей, посвященных в сан, явно беспокоило, что такое возможно.

Однако независимо от того, кто не сумел сдержать слово, человек или Дерини, разглашение тайны исповеди считается одним из наиболее отвратительных преступлений. Это и объясняет то отвращение, которое вызвала у Моргана необходимость замаливать грехи, которые он совершал, чтобы выиграть время, когда был узником Варина де Грея и фанатичного монсиньора Горони. Это объясняет и его недоверие к Арилану, когда тот снова предлагает ему исповедаться.

Это также становится причиной того, что принц Джаван не осмеливается исповедаться во всем отцу Стефану или архиепископу Хьюберту, опасаясь, что его обвинят в чем-либо.

Юный Джилре д'Эйриал испытывает на себе предательство в полной мере, когда поведал о своих мессах Дубового Листа и Шапочки Желудя отцу Эрдику, а тот, раскрыв тайну исповеди, рассказал об этом его отцу («Архивы Дерини»).

К сожалению, все примеры, приведенные здесь, характеризуют исповедь лишь с ее отрицательной стороны, скорее, как наказание, нежели ритуал примирения и исцеления, каким он и задумывался. Пока мы можем назвать лишь два примера исповеди, имевшей положительный результат. Оба случая связаны с предсмертной исповедью перед последним причастием. Для этого Ивейн и разыскивает епископа-Дерини Ниеллана перед тем, как приступить к исполнению обряда, который в конечном счете будет ей стоить жизни.

— Отец, я солгала Джорему и Кверону, — прошептала она, переведя взгляд на край пурпурной епитрахили, лежащей на его плечах. — Я сказала им, что порученная мне миссия совсем не опасна. Но, скажи я правду, они не позволили бы мне идти, а я обязана.

Ниеллан медленно кивнул. В его стального цвета глазах нельзя было прочесть ничего. Они сидели в келье Ниеллана, по углам которой были расставлены свечи, чтобы ничто не смогло помешать им.

— Эта опасность, — проронил Ниеллан, с непревзойденным мастерством позволяя ей рассказать все, — касается лишь тебя или их тоже?

— Для них есть небольшой риск, но они знают это и готовы принять его. Я рискую несравнимо больше.

— И ты готова принять на себя это?

— Да, отец. — Она подняла на него голубые глаза. — Я должна. И если понадобится жертва, мне надлежит принести ее. Выбора у меня нет.

Ниеллан удивленно взглянул на нее. Уголки его губ едва заметно дрогнули, и на мгновение Ивейн потеряла доверие к нему.

— Ты, очевидно, хорошо и долго думала об этом, — сказал он после тревожной паузы.

— Да, отец, и уверена, что чаша сия минет меня. Но если мне дадут ее, я должна испить ее до дна.

— Должны ли и дети твои испить ее, если ты погибнешь?

— Труднее всего, — прошептала она, отведя взгляд, — осознавать, что мои дети могут стать сиротами по моей вине. Но все же я не должна отступать. Я оставила распоряжения на тот случай, если не вернусь. — Она вручила ему запечатанный пергаментный пакет. — Фиона присмотрит за моими младшими и будет лучшей матерью для них, чем была им я. Если я решила поступить так, как велит мне мое сердце, я должна пойти на это. Только я могу это сделать. Ты понимаешь меня, Ниеллан?

Мгновенье спустя он закрыл глаза и кивнул, положив ладонь на ее сложенные руки; его епископское кольцо горело, словно огонь маяка.

— Не совсем, дитя мое, но, очевидно, у тебя есть веские основания поступать именно так. Я не буду расспрашивать тебя далее, так как чувствую присутствие силы, которой не могу противостоять. — Он печально посмотрел на женщину. — Позволишь ли ты, по крайней мере, молиться за тебя?

— Конечно, — сказала она, и голос ее едва заметно дрогнул. — Ты можешь сделать мне еще одно одолжение.

— Все, что в моей власти, дочь моя.

— Ты можешь дать мне последнее причастие на случай, если я не уцелею. Это очень ободрит меня.

Ниеллан вздрогнул, словно она ударила его, но быстро взял себя в руки и напряженно кивнул.