Кэтрин Куртц - Магия Дерини

Однако о действительных возможностях Дерини мало кто знает, а потому к представителям этого таинственного клана относятся всегда с немалой опаской.

К тому же вряд ли найдется хоть один человек, который признается честно даже самому себе, что он ничего особенного собой не представляет, что его устремления, желания, достоинства и пороки ничем не отличаются от устремлений, желаний, пороков и добродетелей окружающих.

Каждый мнит себя центром мироздания. А потому самый обычный человек, сталкиваясь с Дерини, заранее убежден, что он уникален и что, конечно, Дерини захочется проникнуть в его самые сокровенные мысли, что страшный колдун только и дожидается случая, чтобы ворваться в чье-либо сознание и выудить величайшие секреты силой.

На самом деле все совсем не так. При определенных условиях, обладая соответствующими возможностями, Дерини может читать мысли любого человека, где захочет и когда захочет, согласен тот на такое вмешательство или нет.

Однако, как правило, типичный Дерини (если таковой существует) не склонен утруждать себя, теряя время и силы на считывание мыслей незнакомого человека без веских на то оснований.

Келсон достаточно ясно выражает общее отношение к этому в «Сыне епископа», когда Дугал, походив вокруг да около, наконец собирается с духом и спрашивает его об этом напрямик.

— Я думал, Дерини могут читать мысли, — прошептал Дугал.

— Да, могут, — тихо ответил Келсон. — Но мы не делаем этого в кругу друзей, если нас не просят. Даже среди Дерини для этого прежде всего необходим физический контакт.

Итак, вот один из первых ограничивающих факторов большинства действий Дерини — необходимость физического контакта. Более того, физический контакт — практически одно из неотъемлемых условий для первого обмена мыслями. По крайней мере, он способствует достижению положительного результата во всех психических операциях, доступных Дерини. Без него, если только между Дерини и объектом не была заблаговременно установлена связь, Дерини могут лишь бегло считать мысли, лежащие на поверхности, особенно если нужно, чтобы человек при этом ничего не заметил.

Почти всегда во время контактов как Дерини с Дерини, так и Дерини с человеком, первый касается головы объекта: лба, висков, переносицы, зоны сонной артерии возле челюсти, шеи (сзади) или нескольких мест одновременно — каждый выбирает свое. На самом деле можно просто прикоснуться к руке, да и вообще к коже, но существуют определенные традиции, по которым, считывая мысли, надлежит касаться именно головы. Может быть, таким образом подчеркивается, что сведения извлекают из мозга? Ко времени, о котором идет речь в «Милости Келсона», люди, по крайней мере военные, стали приспосабливаться к новоизобретенному непосредственному считыванию донесений разведки.

Все разведчики знали, что, когда бы они ни прибыли к королю или его доверенному лицу с донесением, если это было необходимо, их могли подвергнуть процедуре считывания мыслей, и большинство из них поняли, что противиться этому не следует и бояться нечего. Они также приняли новое правило, сознательно поощряемое Келсоном и Морганом, в соответствии с которым Дерини всегда должны прикасаться к голове или шее тех, чьи мысли им нужно прочесть. На самом же деле рука, запястье или другая часть тела с таким же успехом подошли бы для этого, а Дерини могли проникнуть в сознание даже сквозь перчатку или другую одежду, если это необходимо. Однако Келсон чувствовал: если люди будут думать, что возможности Дерини хоть чем-то ограничены, это может рассеять некоторые из опасений, касающихся непосредственного общения.

Здесь особенно стоит обратить внимание на то, что может возникнуть этическая дилемма именно такого применения способностей Дерини. Казалось бы, что может быть лучше? Прочитать донесение — дело нескольких секунд, сам разведчик не произносит ни слова, а значит, не выражает своей оценки того, что видел, да и пропустить ничего не может. С другой стороны, кто поручится, что, прочитав донесение, Дерини этим и ограничится, а не будет посягать на частную жизнь человека? Можно возразить, что вассал не должен иметь секретов от короля. Однако где проходит черта между тем, что относить к интересам короля, а что к личной жизни? Ведь Дерини доступны сведения о том, о чем не каждый будет говорить даже с духовником.

Большинство Дерини не станут заходить далее оговоренных заранее пределов. Так, проникнув в сознание разведчика, он «выудит» только само донесение и сопутствующие наблюдения. Все остальное не стоит ни сил, ни особого внимания.

Однако это еще не говорит о том, что все Дерини кристально честны. Люди прекрасно знали, что некоторые Дерини — и короли в том числе — пользовались этим своим преимуществом. Застарелый страх, который только недавно начал было рассеиваться благодаря Келсону, вовсе еще не исчез.

Можно было лишь уменьшить эту боязнь, сделав процесс считывания предельно коротким.

Обладая определенными навыками, время проникновения в сознание можно сократить до промежутка между двумя вдохами. Когда Келсон просит Керкона сделать глубокий вдох, он не только вовлекает в процесс сознание разведчика, но и побуждает его сделать очень простое упражнение, предшествующее расслаблению, сосредоточиванию и подготовке разума объекта к работе с ним.

Очевидно, Керкон не знал, что произойдет между его первым и вторым вдохом, когда король будет извлекать необходимые сведения из его разума. Его первым осознанным ощущением, когда все кончилось, было легкое, длящееся не более мгновения головокружение, которое быстро уняли уверенные руки Моргана, а затем наступило облегчение. Конечно, Керкон и другие, такие же как он, верил в слово короля, что ни он, ни Морган не переступят в своих поисках границ, очерченных рапортом, и не попытаются воздействовать на его волю. Иными словами, не причинят ему вреда и не злоупотребят его доверием. Это доверие и есть ключ к отношениям между Дерини и людьми, длящимся в течение нескольких веков.

Однако может случиться так, что завоеванное однажды доверие очень легко вскоре станут принимать как само собой разумеющееся. Примером того может служить первый психический контакт Келсона с его новым юным оруженосцем Айво Херберном. Вероятно, у Келсона не было причин сомневаться в преданности или благоразумии Айво, иначе юноша не стал бы королевским оруженосцем. Однако когда двенадцатилетний мальчик встает на колени, чтобы снять шпоры и сапоги Келсона, король дотрагивается до склоненной головы своего оруженосца и проникает в его сознание.

— Расслабься, Айво, — приказал он, усиливая психическое соприкосновение, так как молодой разум внезапно ощутил вторжение, и мальчик невольно напрягся.

— Закрой глаза и не сопротивляйся мне. Обещаю, что не сделаю тебе больно.

Келсон чувствовал, что мальчик уже ждал чего-то подобного: нельзя провести большую часть своей жизни при дворе и не слышать ничего о том, что способен совершить король с помощью таинственных сил, которыми обладает. Однако ему понравилось, что сопротивление мгновенно прекратилось, а юный разум попытался успокоиться.

Продолжая тихо успокаивать мальчика, король ласково притянул темноволосую голову к своему колену и проник в сознание своего оруженосца, затем тихонько пододвинулся к нему так, чтобы достать руками виски, положил на них большие пальцы, касаясь остальными кудрей, чтобы достичь полного контакта. Мальчик тут же перестал дрожать. Келсон начал давать наставления.

Эти наставления выглядят довольно невинно. Айво было велено не повторять ничего из того, что он может случайно услышать о короле: «Не смей вспоминать об этом до тех пор, пока я сам не попрошу» («Тень Камбера»). Вроде бы вполне разумное требование короля к вассалу. Однако Келсон явно нарушает этические нормы. Он словно не доверяет мальчику, хотя тот клялся ему в верности, и считает, что, если Айво предоставить самому себе, он либо не сможет держать язык за зубами, либо, хуже того, сознательно будет распускать сплетни.

Келсон, видимо, не сознавал, что это говорит о таком же полном отсутствии доверия с его стороны к людям, какое люди испытывали к Дерини. А ведь он сам порицал их за это, причем поведение Айво по сравнению с тем, что обычно происходит, когда люди вступают в какие-либо отношения с Дерини, которым вряд ли знакомы угрызения совести, отнюдь не могло послужить причиной для такого недоверия. Ничто в характере Келсона не дает нам оснований предполагать, что он использует свои способности во вред другим, хотя никто не может сказать, где находится та черта, за которой начинается моральное разложение. Остается надеяться, что Келсон одумается и вспомнит те времена, когда подсознательная подозрительность и отсутствие доверия еще не стали для него привычкой. Осознав это, он наверняка придет к выводу, что тогда те вассалы, которых не надо заставлять быть верным и принуждать держать язык за зубами, служат ему намного лучше, чем те, чьей верности и молчания нужно добиваться силой.