Луи Клод де Сен-Мартен - О заблуждениях и истине

То же можно сказать и тогда, когда б захотел кто уничтожить октаву, или и все прочие тоны строя, а оставить один какой-нибудь; ибо один слышимый тон не противен уху, и может почесться тоном родителем нового совершенного строя.

Мы видели, что кварта господствует над двумя нижними терциями, и что сии две нижие терции суть образ двойствного Закона, управляющего существами стихийными. Не самая ли Натура здесь показывает разность между телом и его Началом, представляя нам одно зависимым и покоренным, а другое яко начальника его и подкрепителя?

Сии две терции в самом деле показывают нам своею разностию сосотояние тленных вещей Натуры телесной, которая стоит на соединении двух разных действий; и последний тон, составленный из единого промежутка четверного, есть еще изображение первого Начала; ибо он как чином своим, так и числом напоминает нам простоту, великость и неизменяемость.

Но сие не потому, чтоб сия кварта гармоничная была более долговечна, нежели все прочие сотворенные вещи. Когда она чувственная, то должна быть и преходящая; однако ж, в самом преходящем своем действии живописует разумению сущность и постоянность своего источника.

И так в сочетании промежутков совершенного строя находим все, что есть страдательное, и все, что есть действительное, то есть все, что существует, и все, что человек может вздумать.

Но не довольно того, что мы увидели в совершенном строе изображение всех вещей вообще и частно, мы можем увидеть еще в нем чрез иные примечания источник сих самых вещей и происхождение сего разделения, которое учинилось прежде времени между двумя Началами, и которое ежедневно является во времени.

Чего ради не потеряем из виду красоты и совершенства сего совершенного строя, который в самом себе имеет все свои преимущества. Легко рассудить, что если бы он остался навсегда в своей сущности, то порядок и точная гармония всегда бы стояли , и зло было бы неведомо; ибо не было бы оно и рождено; то есть, единое бы действие способностей доброго Начала оказывалось, поелику оно единое есть существенное и истинное.

Как же могло второе Начало учиниться злым? Как могло статься, что зло родилось и явилось? Не от того ли, что вышний и господствующий тон совершенного строя, октава оная, уничтожена стала, и на место ее поставлен другой тон? Какой ж тон на место октавы поставлен? Тот, который непосредственно предшествует ей, и известно, что новый строй, происшедший от сей перемены, называется строй септимы. Известно также, что сей строй септимы удручает ухо, содержит его в недоумении и требует спасен быть, по словам сего художества.

И так от противления совершенному строю сего разнящего строя и всех прочих от него происходящих рождаются все музыкальные произведения, которые суть не иное что, как непрестанная игра, ежели не сражение между совершенным, или согласующим и седьмичным строем, или вообще между всеми разнящими строями.

Для чего сему Закону, который указывается нам самою Натурою, не быть для нас изображением всеобщего произведения вещей? Для чего не найти нам здесь Начала, как выше мы нашли составление и расположение в порядок промежутков совершенного строя? Для чего, говорю, не ощутить рукою и глазом рождения и следствий всеобщего и временного смешения; потому что знаем, что в сей Натуре телесной есть два начала, непрестанно друг другу противящиеся, и понеже она не может иначе держаться, как помощию двух действий противных; от чего и происходят примечаемые нами, сражение и насилие, смесь правильности и беспорядка, которые в точности изображает нам гармония чрез совокупление согласий и разногласий, из которых составляются все музыкальные произведения.

Я уповаю, что мои читатели разумеют столько, чтоб принимать сие за образ токмо тех высоких дел, которые хочу им указать. Без сомнения, чувствуют они, что я представляю аллегорию, когда говорю, что ежели бы совершенный строй пребыл в истинном своем естестве, то зло еще бы не родилось; ибо, по силе вышеутвержденного наального положения, не возможно порядку музыкальному в своем частном Законе быть равным с вышним порядком, которого он есть токмо изображение.

И потому, как порядок музыкальный основа на чувствености, и как чувственность есть произведение многих действий, то если бы ухо слышало непрестанно совершенные токмо строи, никогда бы воистину не ощущало неприятностей; но кроме того, что произошла бы из сего скучная монотония, не нашли бы мы в ней никакого выражения, никакой идеи; наконец, это не была бы для нас Музыка, потому что Музыка и вообще все, что есть чувственное, не терпит единства действия, равно как и единства действователей.

И так, допустим все законы, нужные к составлению музыкальных творения, можем пренести их к истинам инакого чину. Чего ради стану прдоложать мои примечания о строе семтимы.

Мы видели, что проставлять сию септиму на место октавы есть поставлять Начало возде другого Начала; от чего, по всем правилам здравого рассуждка, не может произойти ничего, кроме беспорядка. Сие мы видели еще явственнее, когда приметили, что сия септима, которая производит разногласие, есть купно тон, непосредственно предшествующий октаве.

Но сия септима, называемая так в отношении к начальному тону, может почтена быть секундою в отношении к октаве, которая есть токмо ее повторение; тогда мы признаем, что септима не одна разнит, но также и секунда имеет сие свойство; и так всякое совокупление диатоническое осуждаемо бывает нашим слухом, и где только улышит он вместе две ближние ноты, ощущает неприятность.

и так, поелику во всей гамме секунда только и спетима находятся в сем отношении с нижним звуком, или с октавою: то ясно видим, что все содействие и все поизведение в деле музыки основано на двух разногласиях, от которых все музыкальное противодействие происходит.

Пренеся же сие примечание к вещам чувственным, увидим с таковою же достоверностию, что они не могли и не могут родиться иначе, как чрез два разногласия; и сколько бы мы ни старались, не найдем никогда иного источника беспорядка, кроме числа, сопряженного с сими обоими разногласиями.

Далее, когда приметит, что обыкновенно называемая септима, или седьмая, есть в самом деле девятая, поколику она есть составная из трех терций, весьма ясно отделенных друг от друга, то увидим, ложно ли я сказал моим читателям, что число девять есть истинное число протяжения и вещества.

Напротив того, взгляни на число согласий, или тех звуков, которые согласуют с главным звуком; увидишь, что их есть четыре, а именно, терция, кварта, квинта правильная и секста; ибо здесь говорится об октаве не как об октаве, потому что здесь дело идет о частных разделениях гаммы, в которых сия октава тоже имеет свойство, какое самый начальный тон, которого она есть образ, разве когда принять ее за кварту второго Тетрахорда, чем ни мало не изменяется число четырех согласий, которые мы учреждаем.

К сожалению моему, не могу я распространить речь мою, сколько бы желал, о несчетных свойствах сих четырех согласий; ибо легко бы я мог показать с ясным удостоверением прямое их отношение к Единице; показать также и то, как всеобщая гармония соединена с сим четверным согласием, и почему без него никакое существо не может пребть в добром состоянии.

Но везде удерживают меня благоразумие и долг мой; ибо в сих материях единый пункт ведет ко всем прочим; и если бы Заблуждения, которыми Науки человеческие заражают мой род, не принудили меня предпринять защищение его, не принялся бы я никак писать ни о котором из них.

Однако, я обязался не оканчивать сего рассуждения без того, чтоб не дать некоторых подробнейших объяснений о всеобщих свойствах четверного числа; не забыл я моего обещания, и намерен исполнить сколько позволено мне будет; но теперь возвратимся к септиме и заметим, что ежели она делает разнь с совершеным строем, то ею же должен сделаться перелом и обороть, из которого надлежит произойти порядку и возродиться спокойствию ха; потому что за сею септимою неотменно следует вступить паки в совершенный строй. Не почитаю я противным сему начало то, что называется в музыке последствием септим, которое есть ничто иное, как продолжение разносгласий, и которое необходимо всегда кончить должно совершенным строем, или другими производными от него строями.

И так сие разногласие изображает нам то, что бывает в телесной Натуре, коея течение есть ничто иное, как последствие раззореий и восстановлений. Когда же сие самое замечание выше сего показало нам истинное происхождение вещей телесных, когда и теперь показывает, что все Существа Натуры подвержены сему насильственному закону, который начальствует в происхождении, бытии и конце их: то для чего же не пренести сего закона и к целой вселенной и не признать, что когда насилие родило и содержит ее, то насилие же долженствует и разрушить ее?