Юрий Нежинский - Мистический Петербург

Армфельт, о котором идет речь, это ни кто иной, как граф Густав Мориц Армфельт, приближённый шведского короля Густава III. С 1810 года он находился на русской службе в связи с присоединением к России Финляндии, где располагались его поместья, был членом финляндского Сената.

В интересующий нас период (1801 г.) Армфельт был послом Швеции в Австрии, т. е. во время убийства императора Павла в Петербурге он отсутствовал и о событиях мог знать только опосредованно. Но это далеко не самое странное. Дело в том, что мемуары Армфельда — это огромная рукопись; напечатана она лишь фрагментами, большая же его часть разбросана по нескольким архивам в Швеции. Восстановить контекст повествования на сегодняшний день крайне сложно, и по поводу отрывка о кафтане нельзя сказать ничего определенного. Впрочем, нет ничего невероятного в том, что Армфельд, передавая какие-то слухи или чей-то рассказ, описал сон Павла в своих мемуарах; надежность же информатора Армфельда мы оценить не можем.

У историков принято считать, что если о каком-то событии сообщают два независимых друг от друга источника, то правдоподобность такого сообщения крайне высока. Легенда о кривом зеркале — как раз такой случай.

Во-первых, в мемуарах А.Ф.Ланжерона содержится рассказ о событиях последнего дня государя: «Говорили также, что в самый день смерти Павел, взглянув на себя в зеркало, сказал: „Мне кажется, как будто у меня сегодня лицо кривое!“ Этот факт верен, и вот как Кутузов мне разсказывал о нем: „Мы ужинали вместе с императором; нас было 20 человек за столом; он был очень весел и много шутил с моей старшей дочерью, которая в качестве фрейлины присутствовала за ужином и сидела против императора. После ужина он говорил со мною, и пока я отвечал ему несколько слов, он взглянул на себя в зеркало, имевшее недостаток и делавшее лица кривыми. Он посмеялся над этим и сказал мне: „Посмотрите, какое смешное зеркало; я вижу себя в нем с шеей на сторону“. Это было за полтора часа до его кончины“. (Кутузов не был посвящен в заговор)».[44]

Александр Фёдорович Ланжерон — французский эмигрант, участвовавший во всех наполеоновских войнах, получивший от Павла I звание генерал-лейтенанта русской армии, впоследствии — градоначальник Одессы. Граф Ланжерон оставил несколько томов мемуаров, которые полностью до сих пор не опубликованы. При этом Ланжерон запретил публиковать записки в течение нескольких десятилетий после его смерти. Часть, касающаяся событий 11 марта 1801 г. легла в основу всех реконструкций гибели Павла — именно там содержатся «интервью» с руководителями заговора, в том числе с графом Паленом. По мнению большинства исследователей (включая, например, Н. Эйдельмана), Ланжерон достоверно передаёт все данные информаторов, подчас подвергая их критическому анализу.

Следует заметить, что в ночь убийства самого Ланжерона в Петербурге не было. Однако подвергать сомнению достоверность его сообщения о рассказе Кутузова у нас нет оснований. Кстати, Кутузов, о котором здесь идет речь, — тот самый Михаил Илларионович, победитель Наполеона.

Есть и второй источник, сообщающий о странном поведении императора в день перед убийством. Это воспоминания известного декабриста Михаила Ивановича Муравьева-Апостола: «11 марта Павел I весь день подходил к дворцовым зеркалам и находил, что лицо его отражается в них с искривленным ртом. Придворные из этого повторяемого замечания заключали, что заведующий дворцами князь Юсупов впал в немилость. Этого же числа, вечером, Павел долго беседовал с М. И. Кутузовым. Наконец, между ними разговор зашел о смерти. „На тот свет идтить — не котомки шить“, — были прощальными словами Павла I Кутузову».[45]

Издатель текста воспоминаний С.Я. Штрайх так комментирует этот фрагмент:

«Рукопись этого рассказа, хранится в собрании M. M. Зензинова, с разрешения которого рассказ напечатан в моск. газете „Утро России“ от 21 декабря 1911 года. Там же переданы обстоятельства, при которых появился рассказ об убийстве Павла I, слышанный автором от проживавшего одновременно с ним (по возвращении М. И. из Сибири) в Твери К. М. Полторацкого, который в чине прапорщика был в карауле в Михайловском дворце в эту роковую ночь. Полторацкий обещал описать убийство Павла, но умер, не успев сделать это. Тогда сам М. И. Муравьев-Апостол продиктовал рассказ своей воспитаннице А. П. Сазонович, дополнив его многими подробностями, слышанными в Москве еще в 1820 г. от одного из участников убийства, полкового адьютанта Преображенского полка и плац-майора Михайловского замка Аргамакова».[46]

В год гибели Павла I создателю мемуаров, Матвею Ивановичу Муравьёву-Апостолу было семь лет. Свои воспоминания он диктовал в 1860-х годах.

Безусловно, запутанные обстоятельства, при которых появился рассказ Муравьева-Апостола, несколько снижают доверие к нему; но вот наличие параллельного источника — сообщения Кутузова в передаче Ланжерона — полностью это доверие восстанавливает, и мы смело можем констатировать: скорее всего, слова про кривое зеркало действительно Павлом были произнесены. Другой вопрос: был ли в этом мистический подтекст? Эта фраза могла быть таким же случайно брошенным замечанием, как и пожелание императора умереть там, где он родился, которое лишь со временем и лишь в контексте дальнейших событий приобрела значение пророчества. То же самое касается, кстати, и фразы: «На смерть идтить — не котомки шить». Да и зеркало, в конце концов, действительно могло быть кривым — и такое случается.

Есть еще одно удивительное свидетельство, которое почему-то обходят упоминанием нынешние копипастеры. А между тем оно действительно может поставить в тупик любого скептика.

Автор свидетельства — сын Павла I, император Николай I, который, будучи уже вполне зрелым человеком, составил записки о своем детстве. Вот что он пишет: «Однажды вечером был концерт в большой столовой; мы находились у матушки; мой отец уже ушел, и мы смотрели в замочную скважину, потом поднялись к себе и принялись за обычные игры. Михаил, которому было тогда три года, играл в углу один в стороне от нас; англичанки, удивленные тем, что он не принимает участие в наших играх, обратили на это внимание и задали ему вопрос: что он делает? Он, не колеблясь, отвечал: „Я хороню своего отца“! Как ни малозначащи должны были казаться такие слова в устах ребенка, они тем не менее испугали нянек. Ему, само собою разумеется, запретили эту игру, но он тем не менее продолжал ее, заменяя слово отец — Семеновским гренадером. На следующее утро моего отца не стало. То, что я здесь говорю, есть действительный факт».[47]

Как заметил один современный исследователь, это свидетельство не поддается комментарию[48]. Действительно, как объяснить его, оставаясь на позициях скептика-материалиста?

А в итоге создается странное впечатление. Есть несколько историй, каждая из которых, как кажется, доказывает, что Павел действительно предчувствовал свою смерть. Каждую из них, взятую отдельно, можно поставить под сомнение; но все вместе они обретают новое качество. Показания свидетелей, накапливаясь, достигают своеобразной «критической массы», и от настойчивости, с которой источники убеждают нас: «Предвидение было!», уже трудно отмахнуться.

Однако научный принцип, известный как «бритва Оккама», предлагает нам всегда искать более простое объяснение ряду феноменов. Можно ли предложить версию, объясняющую все странности в поведении Павла, оставаясь при этом обеими ногами на твердой земле? Мы хотим попытаться…

Считается, что Павел знал о готовящемся заговоре, причем не от кого-нибудь, а от самого Палена. В целом, суть интриги последнего описывают так: сначала Пален убеждает Александра Павловича присоединиться к заговору, угрожая ему расправой со стороны отца; затем Пален доносит Павлу о существовании заговора, все нити которого, однако, находятся в руках Палена. Действительно, потрясающий пример двойной игры.

Свидетельств об этой хитрой политике Палена множество. Вот некоторые из них:

Из воспоминаний М. А. Фонвизина: «Однажды Пален решился высказать великому князю все и своей неумолимой логикой доказал ему необходимость для блага России и для безопасности императорскаго семейства отстранить от престола безумнаго императора и заставить его самого подписать торжественное отречение. Чтобы еще более убедить великаго князя, Пален представил ему несомненные доказательства, что отец его подозревает и супругу свою и обоих сыновей в замыслах против его особы, и даже показал ему именное повеление Павла, в случае угрожающей ему опасности, заключить императрицу и обоих великих князей в Петропавловскую крепость. Все это поколебало наконец сыновнее чувство и совесть великаго князя, и он, обливаясь слезами, дал Палену согласие. […] После этого, явившись к Павлу, Пален сообщает ему о существовании заговора и о том, что сам он — в числе заговорщиков: „Как, и ты в заговоре против меня?!“— „Да, чтобы следить за всем и, зная все, иметь возможность предупредить замыслы ваших врагов и охранять вас“.