Клавдия Лукашевич - Мое милое детство

Едва утром сестра открыла сонные глаза, как я нетерпеливо и радостно ей сказала: «Лидинька, ведь сегодня к няне». И мы обе весело рассмеялись.

Наконец, мы отправились: папа, мама, Лида и я. Как медленно двигалась «щапинская карета», как долго-долго тащились мы после на трясучем извозчике. Наконец, мы у цели… Вот оно, большое белое здание. А там где-то ждет меня няня… Наверно, стоит у окна… смотрит… Я побежала вперед легко и быстро.

— Тише, тише, Клавденька, не упади, а не то нос расквасишь… И к няне с украшением придешь! — крикнул папа.

Нянечка встретила нас в коридоре… Как мы с Лидой бросились к ней… Мне она показалась такой старенькой, слабой, совсем другой, чем у нас. Сначала мы все сели на диване в коридоре, обнялись и долго ничего не могли сказать друг другу; наслаждались близостью, присутствием, успокаивали душившее волнение… Даже бурная мама молчала: она со слезами на глазах обнимала няню за голову и целовала ее седые волосы, глаза, все лицо.

— Ну что, как ты живешь, моя Беляночка? — тихо спросила няня.

Я ничего не ответила, только с укором посмотрела на нее: разве она не знает, как я могу жить без нее?

— Учитесь ли с папенькой? Работаете ли? Убираете ли комнаты? Кушаете ли саламату? Кончила ли чулок что Дуняша? Были ли у бабушки с дедушкой? Здорова ли Машенька?

И полились-полились вопросы без конца. Мы говорили долго, отрывисто, точно ручей журчал по камешкам. Все было так близко, дорого, интересно. Каждая мелочь была для няни — второй жизнью.

Мы перешли с няней в ее комнату: там стояла ее кровать и столик и много подобных же кроватей для других старушек. Их было тут очень много, и мне они казались такими милыми, добрыми, похожими на нянечку. Старушки нас окружили и ласково расспрашивали.

— Это твои воспитанницы, Пелагея Матвеевна? — спрашивали они.

— Да. Вот какие большие… Это старшенькая — Клавденька, а это меньшенькая — Лидинька…

— Которая же у тебя плакса-то, что прошлый раз так кричала тут?

— У меня обе барышни умницы, — уклончиво ответила няня и спросила меня: — Ведь правда, Беляночка?

Мне стало совестно. Я твердо давала обещание действительно быть умницей.

Сестра Лида живо сдружилась со старушками, весело болтала и пошла с ними играть.

Папа и мама ушли к смотрительнице в кабинет. И мы остались с няней вдвоем. Она обняла меня крепко-крепко, целовала, хотела излить всю нежность, всю любовь. Мы говорили и не могли наговориться… Я открыла ей всю душу, рассказала все, все и, наверно, немало смутила ее верное, любящее сердце.

— Папа и мама часто уходят по вечерам… Дуняша нас запирает в детской… К ней всегда подружки приходят и пляшут на кухне. Она не позволяет нам туда ходить. Она сказала, что в прихожей за кадушкой леший сидит. Так страшно, нянечка…

— О Господи!.. Спаси и сохрани!.. Какое искушение!.. — шептала моя бедная старушка и крестилась.

Меня она разубеждала и наставляла. Никогда не забыть мне этого дня, сколько бы я ни прожила. Заветы любящего сердца, незабвенной, верной любви и посейчас трогают меня до слез и заставляют думать о том хорошем, светлом, что люди могут дать друг другу и что может светить и согревать всю жизнь.

— Беляночка, мое золотце, ты теперь сама в разуме… Сама понимаешь, что худо, что хорошо. Отходи от дурного и Лидиньку отводи… Жизнь-то велика, милушка, надо прожить хорошо… Жизнь прожить — не поле перейти… Живите дружно, ласково… Молись Господу… Всегда молись и в горе, и в радости… Господь твой Заступник.

— Нянечка, а тетя Манюша на каком-то концерте будет играть, — вдруг опять вспомнила я. И я говорила без умолку. А няня все твердила свое:

— Если будете вы благонравные да послушные, скажут: у них нянька хорошая была… Ты будешь помнить свою няньку?

— Я тебя всегда-всегда помню… Даже когда лягу спать… Засыпаю и все тебя помню…

Мы опять обнялись. Няня заплакала и все меня крестила. А мне казалось, что теперь я как будто старше, а няня маленькая и что я должна быть твердой и беречь ее.

— Не плачь, нянюшка… Не плачь, моя любимушка… Я часто к тебе буду приходить, — утешала я ее.

— Приходи, моя деточка. Вспоминай няню. Молись за нее. И мне легко будет…

Папа и мама застали нас все так же обнявшимися и растроганными.

— Ну что, голубки, наворковались? — спросил папа.

— Спасибо, что вы ее привезли.

— Она у нас умница, няня. И скоро-скоро опять к тебе приедем, — сказала мама.

— Слышишь, нянечка. Я скоро к тебе приеду.

Но отчего же это моя дорогая старушка так вдруг побледнела, закашлялась и даже глаза закрыла. Затем очнулась, опять перекрестила меня и вздохнула тяжело-тяжело.

— Нянечка, ты, верно, нездорова? — со страхом спросила я.

— Нездорова, мое золотце. Слаба твоя нянька. Скоро-скоро совсем поправлюсь. Ах, мое дитятко, старое старится, а молодое растет.

Няня ушла с мамой в другую комнату и что-то долго говорила с ней по секрету. Мама вышла оттуда заплаканная.

Но я была тверда. Нет, сегодня уж я ни разу не огорчу нянечку… Мы с сестрой были веселы; старушки поделились с нами скромными сладостями, опять подарили мячики собственного изделия. Няня протянула мне тряпичную куклу, а сестре Лиде кошку. Она сама их сшила… Лида так громко смеялась, стала такая розовая, что все старушки на нее любовались.

— Ну и воспитанница у тебя пригожая… Точно яблочко наливное… И веселенькая и ласковая…

— Мои деточки славные… Вот Беляночка моя уже большая, разумная барышня… Она у меня тихая.

Мы стали собираться домой… Сердце забилось тревожно и больно… Но я, улыбаясь, взглянула на няню… и решила быть твердой, утешить… Ах, какой слабой, седенькой, маленькой казалась она мне тогда!

— Нянечка, любимушка, ты не скучай, я к тебе завтра приеду, — решительно объявила я.

— Нет, не завтра, а послезавтра, — улыбаясь, поправила меня мама.

— Приезжай, мое золотце… Храни тебя Господь. Расти умницей, послушной… Радуй папеньку и маменьку. Лидиньку не оставляй, учи доброму… Няньку вспоминай… Дай я тебя еще перекрещу…

Няня крестила меня и плакала. А я была тверда, как обещала… Ни капризов, ни крику, ни слезинки.

— Нянечка, я к тебе послезавтра приеду.

— Я буду ждать… Приезжай… Прощай, мое золотце, моя Беляночка! Господь тебя храни!

И мы простились с ней… Простились навеки. Никогда не увиделись более. Она своим прозорливым оком видела это и предчувствовала вечную разлуку; наверно, расставаясь, благословляла меня на новую жизнь. А я, конечно, ничего не знала и не понимала.

Какие горькие воспоминания… Я коснусь их только слегка, чтобы своими невзгодами не смутить ничьей отзывчивой души.

Прошло два дня… Было утро… То самое утро, когда мы снова должны были идти к няне. Наверно, я крепко спала… Вдруг я почувствовала, что меня будит и толкает чья-то рука… рука неласковая, не родная…

— Клавдя, Клавдя, вставай! Проснись скорее!..

Я приподнялась… Кругом темно, горит лампада. Около меня стояла Дуняша и трясла меня за плечо.

— Что ты, Дуняша?

— Твоя нянька-то померши… Папенька и маменька уехали в богадельню…. Тетенька Маша прибегала… Плачет, убивается, что по матушке родимой…

Я помню ужас, который охватил меня, и как я выкрикнула:

— Нет, нет! Няня не может умереть!

Я заплакала, закричала… И далее ничего не помню…

Не буду описывать моего тяжелого горя. Оно было такое мучительное и жгучее… Никогда не видала я покойников, но знала, что значит умереть, но понимала весь ужас вечной разлуки с дорогим человеком. Все наши родные горько оплакивали смерть няни, особенно убивалась мама.

По болезни и слабости меня не взяли проститься с няней, и я не была на ее похоронах. Так, пожалуй, и лучше: в моей памяти она сохранилась такой, какой я ее видела в последний раз…. Когда она меня так нежно целовала, крестила и, вероятно, прощалась навеки.

Я долго не могла себе представить, что ее уже нет на свете, что мы не поедем к ней в богадельню, что она больше не скажет мне: «Моя Беляночка, мое золотце»… Это было так тяжело и горько…

Весной, в первый теплый день, мы с мамой отправились на Смоленское… Сюда, бывало, ходили мы с няней поминать усопших. Я увидела свежий холмик, заботливо убранный венками.

— Здесь наша голубушка, родная… Наша нянечка, — сказала мама, встала на колени перед могилой и заплакала.

— Ты помнишь, Клавдя, няню? — спросила она меня.

Помню ли я?! Возможно ли забыть тепло и свет солнца?

Но свежая, с зажженой свечой могила ничего не могла сказать сердцу ребенка.

Я со страхом и недоумением смотрела то на слезы мамы, то на белый крест, на котором была краткая надпись «Наша няня».

Потом, когда я подросла, то я любила приходить на кладбище, сидеть на няниной могилке, думать, вспоминать… Здесь создавались мои первые детские рассказы… Мне казалось, что няня видит меня из неведомого мира и что тут мы опять близки друг другу…