Роберт Пински - Жизнь Давида

Эти семьдесят тысяч учтены — предполагаемый позднейший автор, который преследует свою религиозную цель, сосчитав мертвых, умерших в наказание за подсчитывание живых, заставляет повествование кусать самого себя за хвост. За туманным и непонятным спором между Богом и Давидом, или между Сатаной и Давидом, а, возможно, за знанием, что против подсчета существует древний суеверный запрет, и за применением этого запрета стоит реальный политический спор. Это спор между духом царской столицы, полиса с меняющимся разнообразным населением и официальной жизнью, с одной стороны, и древним племенным духом, где все сидят по шатрам своим и кричат: «Нет нам части в Давиде, и нет нам доли в сыне Иессеевом», с другой.

Строительство Храма, которое осуществит Хирам Тирский для наследника Давида Соломона, описано в визионерском пространном каталоге, полном перечислений. Тот, кому в видении предстает Божество, очевидно, будет визионером подробно и детально описанного величия, подобного личным свершениям Соломона. Соломон, сообщает Третья книга Царств, знал три тысячи притчей и сочинил тысячу пять песен. «И говорил он о деревах, от кедра, что в Ливане, до иссопа, вырастающего из стены; говорил и о животных, и о птицах, и о пресмыкающихся, и о рыбах» (III Цар. 4, 33). Он предполагаемый автор канонической Песни песней Соломона и апокрифических псалмов и од. Его мудрость превосходила мудрость всех сынов Востока и всю мудрость Египта.

Но восхваляют Соломона больше всего за его славное творение, которое можно было осязать. Строки, описывающие мудрость Соломона, занимают места меньше, чем пространное, лирическое перечисление всех деталей дворца и Храма, выстроенных для него Хирамом Тирским. Речь идет не только в целом о постройках из кедра и кипариса, драгоценных камней и меди, выполненных десятью тысячами рабочих и восьмьюдесятью резчиками. Мы узнаем даже точное число и размер окон и дверей из оливкового дерева, о тонко разработанном декоре и полах, орнаментах, золотой отделке, херувимах высотой в десять локтей из резного оливкового дерева и пальмах, тоже вырезанных из оливы, притворе для судилища с троном Соломона и еще одном притворе для его жены, дочери фараона, о медных столбах, переплетениях и венцах, резных и литых фигурах животных и растений; перечислены и сосчитаны разукрашенные медные колеса, размеры которых тоже указаны.

Описаны огромное «литое из меди море» или бассейн для омовения священников, края которого выгнуты, как цветки лилии, а поддерживают его скульптуры двенадцати волов или быков, смотрящих в разные стороны. Также упоминаются четыреста симметричных литых «гранатовых яблок», утварь и сосуды — тазы, лопатки, чаши, кувшины, светильники и золотой стол для «хлебов предложения», которые потом вместе с подсвечниками на множество свечей появятся на барельефе триумфальной арки, воздвигнутой на римском форуме по случаю завоевания и разрушения Иерусалима императором Титом.

Перечисления и описания чем-то похожи на списки Робинзона Крузо или маниакальные тексты о еде или сексе. (Знатоки американской поэзии узнают нотку избыточной, навязчивой детальности, характерной для описания домов Пасадены у Джеймса Макмайкла.) Вот уложенный в строфы образец лирического каталога предметов во дворце Соломона и Храма (под «венцом» здесь понимается капитель на вершине колонны):

А вот и «литое из меди море», где священники могли совершать омовения («огурцы» в данном случае — этакие тыквообразные шишки):

Лилии, гранатовые яблоки, львы, стоящие кругом огромного «моря» волы — все это великолепие, вся эта пышность чувствуются даже в переводе; а ведь эти строки одновременно и своего рода техническая номенклатура. И здание, и описание здания прославляют Господа, но вместе с Ним прославляется весьма трудоемкая деятельность основанной Давидом изысканной столицы с ее космополитичными искусствами и ремеслами:

Это очень далеко от переносной скинии со стенками из барсучьей кожи и льна. Дистанция в перечнях, в большом количестве образов, а также в материалах. Такое изобилие медных или позолоченных волов, гранатовых яблок и колес в кинематографическом языке образов означало бы нечто варварское или декадентское. И декор, и его словесное описание обладают кипучим качеством искусства: способностью к восхвалению самое себя. Давид берет арфу и поет, чтобы увековечить своего предшественника Саула. Но для того, чтобы увековечить Давида, не нужно поэта или музыканта. Его царское величие расширилось до бесконечности, и гимн ему поет воплощенная его сыном и наследником идея — Храм в Городе Давида с искусно выполненными и сосчитанными львами, херувимами, пальмами, «огурцами», капителями, лилиями и переплетениями.

«Когда царь Давид состарился, вошел в [преклонные] лета, то покрывали его одеждами, но не мог он согреться».

Так начинается Третья книга Царств. Простая констатация факта усиливает ужасный смысл. Юноша, шатавшийся под тяжестью доспехов Саула, менявшийся одеждой с Ионафаном, удвоивший выкуп за невесту до двухсот краеобрезаний, мужчина, завоевавший Авигею и Вирсавию и плясавший нагишом вокруг ковчега Завета на виду у Мелхолы и рабынь, выдающийся поэт и военачальник, создатель Иерусалима, города, который он потерял и вновь обрел, — не может согреться, ибо стал стар и болен. Как и во времена, когда он впервые ослабел в бою с великаном Голиафом, слабость, похоже, вот-вот одолеет Давида. Но, как и тогда, его характер мобилизуется на борьбу со слабостью — и в каком-то смысле побеждает ее.

Важно, что мы видим Давида на разных стадиях жизни. Ему не суждено умереть молодым, как Ахиллу, провести старость за кулисами вне нашего видения, как Одиссею, или сойти со сцены седеющим воином, как Беовульфу, который в хладные сумерки последних дней погиб за свой народ. Возможно, когда-то Лир был прекрасным отроком, но этот образ — удел ленивого воображения; равным образом мы можем представлять себе Ромео и Джульетту в качестве пожилой пары, если бы все обернулось иначе. Не для Давида мстительное саморазрушение Самсона или последний взгляд с горы Моисея. Драма Давида — это драма целой жизни. Давид в своих поражениях и победах, потерях и достижениях воплощает на почти невообразимом уровне идею проживания жизни.