Борис Ганаго - Чудик

Соперник тоже ждать не хотел. За помощью пошел к Комарихе, к колдунье, чтобы она меня к нему приворожила. Комариха ко мне повадилась, что-то испить уговаривала.

Семен, как узнал, ворвался к ней, посадил ее в погреб да на крышку сундук придвинул. Она там сутки просидела, пока соседки не спохватились — куда ведьма исчезла?

Вытащили. Та подала в суд на Семена. Обвинила его еще в какой-то краже. Деревня гудит. Многие меня осуждают. Да и я сама места не находила. Как после этого детишек учить?

Семена забрали. Тому сопернику я сразу отказала: поняла, что никто другой, кроме Семена, мне не нужен. Адрес узнала, написала, что виню себя, что ждать буду и на весь его срок беру обет молчания.

Для деревенских в записке на внезапную нервную болезнь сослалась. На ферму пошла работать. Там молчать можно, буренки и без слов тебя понимают.

— Но почему ты взяла именно обет молчания?

— Чтобы легче было сохранить себя. Тот, кто сватался, мгновенно забыл дорожку к моему дому. Да и соседушки перестали сплетнями донимать. Грешит не только тот, кто праздное говорит, но и кто слушает. Святой Дух тогда покидает тебя. Так старцы учат, да и сама я это заметила.

А с Ниловной нам вдвоем и помолчать хорошо. Она письма Семена дает мне читать. В последнем он писал, что срок ему убавят. Дай-то Бог! Привет мне посылал.

— А если вернется даже не таким, а хуже? Тюрьма редко кого красит. Что тогда?

— Ох, дорогой, я сама этого боюсь. Но мне вспоминается часто одна притча. Шел Христос со Своими учениками под палящими лучами солнца. Нигде ни деревца, ни ручейка. Долго шли. И вот повстречался им на пути дом. Попросил Господь хозяина воды, жажду утолить, а тот прогнал их.

Идут дальше, и попадается еще домик. Вышла им навстречу милая девушка. Напоила всех, предложила посидеть в холодке, фруктами угостила. Путники с благодарностью приняли ее гостеприимство, передохнули и пошли.

Ученики спрашивают:

— Господи, что ждет в будущем эту добрую девушку?

— Она выйдет замуж за того скрягу.

— Как? — поразились все Его спутники.

— Разве это справедливо?

— Да, ей будет трудно. Всю жизнь она промучается с ним, но в конце дней своих он станет другим человеком. И в Бога поверит. Такова бывает цена спасения.

— Ты думаешь, — осторожно спросил Серафим, — что Семен — твой крест?

— Не знаю, Серафимушка, но я готова ко всему, а там — как Господь даст. Лишь бы вернулся скорее.

Утром опять явилась Рая.

— Действительно, она опасна, — подумал Серафим.

Рая, опережая его мысли, сказала:

— Я хочу спросить тебя. Может, ты что посоветуешь. Не знаю, с кем и поговорить.

— Вряд ли я смогу быть тебе чем-либо полезным. Но садись, — он указал на скамейку в беседке.

— Я ведь и вправду боюсь входить в дом, где живу, — присев, начала гостья. — Мне кажется, будто в нем что-то на меня давит. Сны дикие снятся. Ты в колдовство веришь? — вдруг спросила она.

— Есть такое зло на свете, есть.

— Так в этом доме колдунья жила. Говорят, она мучительно долго умирала. Ее хату никто не хотел покупать. Вот дом по дешевке нам и достался. В нем будто что-то витает. Мы и мыли, и скребли, проветривали, все вещи ее выбросили, а все равно там тяжко, даже жутко.

— Так освятить надо и самим исповедаться.

— Считаешь, поможет?

— Уверен. Я читал об этом. Есть много историй…

— Тут в своих историях не разобраться. Лёня был славный паренек, да незадолго до смерти колдуньи зачастил к ней. Она, говорят, ему книгу какую-то старинную передала. Боюсь, что он не только сам колдует, но и пацанов втягивает. Вот и мне поручение дал тебя на посмешище выставить. Заманить в дом. А они, если не включу свет две-три минуты, ворвались бы всем скопом. Дверь-то оставалась открытой. Он первым бы и похохотал. Не удалось. Ты вовремя сбежал.

— То-то мне показалось, что когда я от тебя вылетел, кто-то едва успел в сторону отскочить.

— Он, конечно, или Рыжий.

— А если бы я “клюнул”? Что тогда?

— Лёнька бы не допустил. Да и я лишь забавлялась. Когда не получился номер ночью, он придумал заснять тебя на берегу в подходящий момент для всеобщего обозрения. Надо же ребятам позубоскалить. Вожак был уверен, что после происшедшего я буду вспоминаться тебе, ты не выдержишь и полезешь обнимать меня. Тут они, предварительно щелкнув аппаратом, из кустов бы и вылезли. Ему хочется унизить тебя. Лёнька явно ревнует меня, чувствует, что ты мне нравишься. Он давно меня “клеит”, но напрасно. У меня в душе тоже что-то есть, не думай, что я… Слышала о нем: одну хорошую девчонку поматросил и бросил. Теперь задумал на меня перекинуться. Ничего у него со мной не выйдет. Но как ты могла дать согласие на такие опыты?

— Мне самой было интересно узнать, кто ты есть на самом деле. Не верила я тебе.

— А о Лёньке еще надо подумать: если он колдовать учится, можно ли с ним даже разговаривать. — заметил Серафим. — В прежние времена…

— Я знаю, — кивнула Рая, — читала. Не думай, что я такая уж темная.

— Грамотных сейчас много. Однако духовно слепых полно. Читают чепуху во вред душе. Без святых книг нынче спастись нельзя — так старцы учат.

— Ты опять с проповедью? Лучше скажи, что мне делать?

— Я уже сказал, но ты не услышала.

— Освятить дом?

— Да. В одной квартире начали летать тарелки, сковородки, утюги. Позвали батюшку. Он освятил жилье. Хозяева исповедались, причастились. Все стихло. Пришла соседка. Хозяйка с ней и поделилась радостью: как хорошо теперь, спокойно. Соседка согласно закивала: “Да-да, но это надо закрепить” — и стала окроплять углы своей заговоренной водой. И тут опять началось невесть что, да с еще большей силой.

Вновь позвали батюшку, опять освятили все. И вновь возник мир. Больше хозяйка соседку на порог не пускала. Об этом сам батюшка рассказывал.

— Остерегайся-ка ты Лёньку, — вдруг повелительно сказала Рая и пояснила: — Теперь от него хорошего не жди.

— Жалко его, ведь он, говоришь, славным был. Да и ребят, которые к нему тянутся, жалко. Слепые щенки. К чему приучат, так и будут жить. А откуда ты знаешь, что он колдун?

— Каждый раз, как приходит, что-нибудь в доме оставляет: узелки, косточки. Я даже боюсь его. Порой мне кажется, что он уже надо мной имеет какую-то власть.

— Исповедуйся, причастись, освяти квартиру и, конечно, сама молись. Вся власть его над тобой и кончится.

— Дал бы Бог. Но я молиться не умею.

— Я тебе краткий молитвослов дам.

Серафим вынес из дома маленькую книжку и протянул ее Рае.

— А Лёню лучше в дом не пускай.

— Теперь ты ревнуешь?

— Нет. Смотри, как бы у тебя сковородки летать не стали. Так прямо и скажи: “Не хочу, чтобы колдун ходил ко мне”. Может, очнется.

Несколько дней никто не звал Серафима, да и ему самому не хотелось никого видеть. Он прокручивал в своей памяти эпизоды прошедших дней.

— Рая права: во всем была западня. Но цель у Лёни не просто посмеяться надо мной, а над той Истиной, которую я пытался им передать. Да, идет война, битва каждое мгновение, за каждую душу. Дело не во мне. Что я? Я могу исчезнуть для них. Уходить на день в лес, на рыбалку, закрывшись в доме, читать, читать. Но не будет ли это бегством с поля боя? Почему-то Бог дал мне в это лето оказаться здесь, в этой деревеньке. Может быть, Он чего-то ждет от меня? Но что я могу? Ребята засыпали меня вопросами, живущими в них, а я сказал: “Думайте сами” — и сбежал, дезертировал, оставив их под опекой Лёни. Разве не так?

Да, я пытался что-то пролепетать, а потом испугался, увидев, что передо мной непробиваемая стена. Однако мой святой говорил: “Сей при камне, сей при дороге, Господь даст, где-нибудь и прорастет”.

Пред мысленным взором Серафима вдруг всплыла надпись на арке, сделанная из газового баллончика. Обычно он проходил мимо, не читая заборных творений. Но эти два слова бросились в глаза и запечатлелись глубоко в памяти. Вряд ли они были начертаны ради забавы или как сатанинский призыв. Серафим воспринял их как крик чьей-то раненой души, а может быть, и стон целого поколения.

Зловещие буквы взывали, как сигнал SOS с тонущего корабля: “Ничего святого”.

Хотелось найти этого беднягу, протянуть ему руку, обнять. Но как найти его в миллионном городе?

“А разве деревенские ребятишки не такие же обманутые? Разве у них не похитили святынь? Жалко и Рыжего, и Раю, и Лёню. Но что я могу сделать для них?”

Взгляд его устремился к иконе преподобного Серафима, где тот стоял на коленях на камне, вымаливая нас.

“Боже, милостив буди нам грешным!”

И так тысячу дней и ночей.

Конечно, моя молитва слаба и рассеянна. Но, может быть, для молитвы за них и направил меня сюда Господь?”

Серафим встал на колени перед иконой Спасителя и стал молиться. Молился он долго, кладя поклоны, пока не зазвенел будильник.