Дмитрий Мережковский - Франциск Ассизский

XXI

Ближе всего к нам и легче всего мог бы нами быть понят Иоахим и в ответе на вопрос о том, что мы называем тоже неверно и недостаточно, потому что слишком «вторично», «водно», а не «третично», «огненно», – «соединением Церквей».

За семь веков до нас понял Иоахим то, что, кажется, «последние христиане» наших дней начинают понимать или скоро начнут, – что христианство может быть спасено не одной из двух поместных Церквей, Восточной или Западной, и не одной из бесчисленных церквей, в Протестантстве-Реформации, а только единою Вселенскою Церковью, потому что вся нисходящая за второе тысячелетие линия христианства есть не что иное, как медленный провал в пустоты, зазиявшие после Разделения Церквей.

«Нынешняя Римская Церковь, в своем земном владычестве, есть Вавилон», – говорит Иоахим теми же почти словами, как через полтораста-двести лет скажут Лютер и Кальвин.[42] Нынешние прелаты Римской Церкви, «друзья богатых и союзники сильных мира сего, истинные члены синагоги сатанинской, возвещают и готовят пришествие Антихриста».[43] – «В Риме уже родился Антихрист и скоро воссядет на престол римского первосвященника».[44] – «Нынешнее состояние Церкви должно измениться, commutandum est status iste Ecclesiae».[45] Дни Римской церкви сочтены: так же, как новый Град Божий – на развалинах старого Града Человеческого, «воздвигнута будет и новая Вселенская Церковь, на развалинах старой Церкви Петра».[46] Дышит Дух уже и сейчас в Церкви Восточной и влечет ее к Западной. Когда же обе поместные Церкви соединятся в одну, Вселенскую, то «войдут в нее Иудеи, войдут и язычники», да будет воистину «един Пастырь и едино стадо», а не так, как теперь, – множество стад и пастырей множество.[47]

Вместо «Церкви священников» будет «царство Святых». Старое священство Петра уступит место новому, ибо «все наследие Петра перейдет к Иоанну».[48]

«Будут ли римские первосвященники скорбеть о своем упразднении?.. Будут ли противиться тому, чтобы частное (поместное) совершенство, Церкви, particularis perfectio, заменилось общим, вселенским, universalis?»[49] Будет ли Петр противиться Иоанну? «Да не будет, да не будет, да не будет, сего! Absit, absit, absit hoc!» – заклинает Иоахим в вещем ужасе возможное столкновение бывшей Церкви с будущей, Петра с Иоанном;[50] но не заклянет: около 1250 года, того самого, который предсказывал Иоахим, как роковой для Церкви и мира «апокалипсический», – произойдет первое столкновение, а второе – через три века, в Протестантстве Реформации.

Очень верно почувствует Римская церковь или, точнее, Римская курия, в лице Святейшей Инквизиции 1255 года, в городе Ананьи (Anagni), грозную для себя опасность в Иоахиме. Этот тишайший «Ангельский учитель» в самом деле страшнее для Церкви – не внешне, а внутренне мятежнее, революционно-врывчатей, буйного и шумного Лютера: только одно отрицание старого – обращенное к Церкви голое «нет» – у Лютера, а у Иоахима – «нет» и «да», отрицание старого и утверждение нового. Вот почему Церковь не посмеет его отлучить и анафематствовать открыто, как это сделает с Лютером; так мы не смеем уронить или ударить молотком начиненную динамитом бомбу. Только учеников Иоахима Церковь или опять-таки, точнее, Римская курия будет отлучать и сжигать на кострах беспощадно, а его самого будет замалчивать и мягкою рукою душить, где-то в углу, не в Риме, а в городке Ананьи. Мягкою тоже и «ученой рукой», docta manu, подчеркнет св. Фома Аквинский в книгах Иоахима неблагополучные по «ереси» места, готовя «Вечное Евангелие» к огню Инквизиции;[51] а около 1260 года поместный Арльский собор (Aries), донося кому надо, что многие иноки хранят Иоахимовы книги в потайных местах келий своих, признáет, все так же потихоньку, «Евангелие Духа Святого» «ядовитым учением», doctrina venenata.[52]

Верно и глубоко поняли судьи-инквизиторы, в страшной для них свободе Иоахима, возможность «революционного» взрыва. «Вечное Евангелие» внушало им такое же чувство, какое испытывают люди, ходящие с зажженной свечой в пороховой погреб; а через семь веков, с крайне противоположной точки зрения, по закону «сходящихся крайностей», испытает точно такое же чувство Ренан.

«Если бы, – говорит он, – все разумные силы порядка, в XIII веке, – Римская церковь, Парижский университет, Братство св. Доминика (отца Святейшей Инквизиции), гражданская власть – силы, столь часто враждовавшие, не соединились против этой дерзновеннейшей из всех попыток религиозного творчества, какие сделаны были в христианстве за последние века, то она изменила бы все лицо мира… Но как для нас ни возмутительна свирепая жестокость, с какой подавлено было это странное учение… надо все же признать, что истинный прогресс был не с ним, а с параллельным движением, увлекавшим умы к науке, к политическим преобразованиям и к окончательному установлению светского общества. Можно было уже и тогда, в 1255 году (год свирепейшего гонения на учеников Иоахима), предвидеть, что прогресс, как люди наших дней понимают его, идет не снизу, а сверху, не от воображения, а от разума, не от вдохновения, а от здравого смысла, ибо никакими человеческими усилиями не могут быть отодвинуты границы возможного».[53]

Вывод из всего этого, неизбежный логически, хотя Ренаном и умолчанный, – тот, что «истинный прогресс» оказался не на стороне Иоахима, который пусть «безумно», «невозможно», но все-таки хотел свободы, а на стороне Инквизиции, которая жгла людей на кострах за желанье свободы; а довольно пустая оговорка о «возмутительно свирепой жестокости» врагов Иоахима (как будто и «прогресс» не бывает иногда «свирепо-жесток») ничуть не отменяет этого чудовищного вывода. Чтобы дойти до него, надо было Ренану, опять-таки по закону «сходящихся крайностей», почувствовать к Иоахиму, пророку свободы со Христом, а не помимо и не против Христа (в этом, конечно, все дело), такое же отвращение, смешанное с ужасом, какое чувствовали к нему и судьи-инквизиторы XIII века.

Но люди XX века, накануне совсем иного, хотя, может быть, не менее, а более страшного, «революционного взрыва» – «изменения всего лица мира», которого хотел Иоахим, уже не могут радоваться так, как люди XIX века в лице Ренана, что «всеми разумными силами порядка уничтожена эта дерзновеннейшая попытка религиозного творчества» и «лицо мира» осталось неизменным, вплоть до первой Великой Войны, и останется, вероятно, неизменным, вплоть до второй, когда, может быть, вдруг изменится оно в лицо премирного хаоса.

«Столько же я забочусь об Иоахиме, сколько о пятом колесе в телеге, de quinta rota plaustri!» – говаривал один слишком остроумный монах XIII века, – может быть, слишком ранний поклонник «истинного прогресса», в духе Ренана. То же мог бы сказать и каждый из семи отделяющих нас от Иоахима веков, и притом каждый следующий, – с бóльшим убеждением, чем предыдущий, а наш век – с наибóльшим. Но если в течение этих веков христианское человечество как будто возвышалось, а на самом деле падало духом все больше и, кажется, в наши дни пало, как еще никогда (а пасть духом в жизни человечества, так же как в жизни человека, – значит быть на краю гибели), то, может быть, потому, что столько же заботилось и заботится не только об Иоахиме, великом пророке Духа, но и о самом Духе, как о «пятом колесе в телеге».

Мертвое молчание веков и нашего, такого на все пустые шумы отзывно-гулкого, века, особенно мертвое, – есть лучшее доказательство того, что самое людям ненужное сейчас, самое забытое, презренное, неузнанное, неузнаваемое, – Дух.

«В 1260 году кончится второе состояние мира», водное, и «начнется третье», – огненное, «с могущественным действием Духа Святого», – предсказывал Иоахим в канун смерти своей (в 1202 г.) и рождения нового века, которому суждено было сделаться, как думал он, началом «тысячелетнего Царства Святых на земле» – «Третьим Царством Духа». Если в этом предсказании своем он как будто ошибся, страшно для себя, а для семи грядущих веков смешно и жалко, то ведь и сам Иисус как будто ошибся страшно для Себя, а для двадцати грядущих веков жалко и смешно, когда предсказывал:

…некоторые из стоящих здесь… не вкусят смерти, как уже увидят Сына человеческого, грядущего в Царстве своем (Мт. 16, 28).

Но эта кажущаяся ошибка обоих, только во времени, в Истории, – непреложная истина, в соединении времени с вечностью, Истории с Мистерией. Царство Божие могло наступить и уже наступало тогда, в 30-х годах I века; так же могло оно наступить и уже наступало в 30-х годах XIII века; судя по тому, что и в эти дни, так же как в те, точно иная, от иной планеты идущая, сила вмешивалась в действие земного притяжения, – снова приближалось и во дни Иоахима, как тогда в дни Иисуса, великое светило Конца, – «третье, огненное состояние мира». Это и значит: «если бы все разумные силы порядка, в XIII веке, не соединились, чтобы уничтожить эту дерзновеннейшую попытку религиозного творчества» (Иоахимово «Вечное Евангелие»), – как бы иную, от иной планеты, великого светила Конца, идущую силу притяжения, – то она «изменила бы все лицо мира»; или, другими словами: то, что Иоахим предсказывал и что, в полноте своей, исполнится только в соединении времени с вечностью, Истории с Мистерией, – в значительной мере исполнилось уже и во времени, в Истории.