Монах Афонский - Птицы небесные. 1-2 части

С особым, почти священным трепетом мы смотрели на идущих с портфелями детей: какими они казались нам недосягаемо взрослыми и серьезными! Снисходительно поглядывая на нас, малышей, они важно шествовали в школу. У нас восторженно бились сердца в ожидании того момента, когда мы вырастем и поступим в первый класс. А те дети, которые учились в пятом или даже седьмом классе, казались нам глубокими стариками и внушали боязливое уважение своими познаниями и почтенным возрастом.

Моя сестра тогда перешла в пятый класс и меня поражала ее осведомленность, кругозор и, особенно, умение говорить на немецком языке. Летом она уже ездила в детский лагерь на неведомое мне море, о котором я только читал в книгах, и даже написала небольшую заметку в местную газету о своем отдыхе и счастливом детстве. Мне же оставалось только мечтать о первом классе, о своей будущей жизни, и книги с готовностью помогали мне множить мечты и надежды.

Когда младенчество переходит в детство, то, как степень постепенного отпадения от Бога, приходит умение говорить. Звуки давали мне понятия о предметах, но сами предметы, вызванные к существованию Божественным бытием, никак не соотносились с этими звуками и, тем более, с их обозначениями — буквами. Каким удивительным открытием явились для моей детской души первые буквы! Каждая буква имела свой неповторимый облик, и все они общались со мной посредством звуков, несущих в себе загадочный смысл предметов, окружавших меня. Помню первый восторг от необыкновенной догадки, что эти разноликие символы, выстроенные в соответствующий ряд, содержат названия многочисленных вещей, большей частью пока еще незнакомых мне и потому таинственных.

Отчетливо запомнился тот момент, когда буквы слились в слова, а слова стали понятными предложениями. Не в силах сдержать восторг, я вбежал в гостиную, в которой находились гости, и закричал:

— Мама, папа, я уже могу читать!

— Ну-ка, прочитай что-нибудь из букваря, сынок! — сказал отец.

Первыми словами, прочитанными мной, оказались строки из детского стихотворения, казавшиеся живущими самостоятельно и независимо от букваря: «Сидит ворон на дубу, он играет во трубу!» Взрослые рассмеялись:

— Молодец какой! Теперь ты можешь читать романы!

Хотя они похвалили меня, но в душе осталось недоумение: почему взрослые не заметили, какой замечательный ворон и какая необыкновенная у него труба, издающая волнующие сказочные мелодии?

Жажда познания быстро привела меня к чтению «взрослых» книг, повествующих о далеких городах и странах, невероятных приключениях и путешествиях. Освоив букварь, первой книгой, за которую я ухватился в свои пять лет, оказался роман Жюля Верна «Дети капитана Гранта», и моя любознательность стала изводить родителей и взрослых расспросами о новых понятиях, которые мое сердце еще не могло вместить. Затем последовали другие книги такого же рода, пока родители не записали меня, еще до школы, во взрослую библиотеку, где мне самому разрешили выбирать книги о путешествиях и открытиях. С тех пор чтение стало любимым моим занятием. Библиотекарь, увидев в ребенке такую жажду к чтению книг, написала об этом случае в районной газете.

Особенно мне нравилось общение с книгой после того, как родители укладывали меня спать. Укрывшись с головой одеялом, при свете крохотной лампочки самодельного фонарика, я устремлялся в далекие путешествия вместе с Марко Поло, углублялся в неисследованные просторы Азии и Африки, следуя за отважными первопроходцами, переплывал океаны и моря с Магелланом и Колумбом и поднимался ввысь на воздушном шаре, покоряя небесное пространство. И это пространство удивительной незнакомой жизни звало меня тихим голосом ветра и шепотом звезд, начинаясь совсем рядом — за стенами нашего маленького домика, окна которого смотрели в безконечную вселенную, приглашая меня к открытию невыразимо загадочного мира.

Боже, Ты — жизнь моя, Ты любишь, но не испытываешь волнений, которые с детства испытывали мы, немощные. Ты творишь, но не имеешь привязанностей, которые закладываются в нас во время юности. Ты создаешь и остаешься спокоен иным спокойствием, которого мы не ведаем с самого рождения. Щедрый, Ты никому ничего не должен. Любящий, Ты никого не ограничиваешь в свободе. В Тебе все возникает и исчезает, но разве Ты когда-нибудь терял что-либо из сотворенного Тобой? Не потеряй же меня, вступившего на неизведанный путь жизненного странствия, не умеющего пока еще умолять Тебя о помощи так же, как впоследствии не умеющего молчать о неисчислимых Твоих благодеяниях.

Господи, Ты Сам заповедал мне, недостойному, любить Тебя, как сокровенную вечную жизнь. Поэтому, когда я забываю любить Тебя, то испытываю невыразимые муки оставленности, муки ада, ибо нет ничего более горшего, как остаться подобно умершему, без любви к Тебе. Позови меня тихим гласом Своей любви и нежности, ибо для меня лучше умереть, чем никогда не знать Тебя и Твоей благости. Но даже если я буду обманут наваждением смерти, я верю, что жажда любви к Тебе поднимет меня из праха, в который низвергают меня мои грехи и ошибки, ибо умереть в Тебе, живом, невозможно! Ты подтверждаешь Свою неизменную любовь и за боту о всех нас безчисленными случаями избавления от близкой смерти, о которой я постоянно забываю, увлеченный завораживающим зрелищем мира сего. Прости меня, Боже мой!

Отсверкал улыбками, лепётом и смехом праздничный фейерверк младенческих восторгов. Детские игры переросли в потребность иного приложения растущих сил души и тела. За всеми этими беззаботными радостями детства незаметно подошли обязанности помогать родителям по хозяйству: собирать картошку в огороде, заодно объедаясь душистыми черными ягодами паслена, срезать тяжелые и липкие шапки подсолнечника, с долгим лущением семян под безконечные беседы и шутки взрослых, рвать блестящие вишни синими от сока пальцами, доставать с высоких веток ароматные краснобокие яблоки и заниматься утомительной прополкой безконечной бахчи, уходящей куда-то к самому горизонту со своими медовыми арбузами и дынями.

Вскоре, хотя мне не исполнилось еще шести лет, родители купили для меня школьный портфель, пахнущий свежей краской, учебники, тетради, ручку с пером и чернильницу, которую нужно было класть в мешочек. В то время в начальных классах мальчики носили школьную форму старого покроя: длинную рубаху из серого сукна с блестящими медными пуговицами, стягивающуюся ремнем с медной бляхой, и серые брюки. Мою чудесную форму — после волнующей примерки и многочисленных предупреждений не пачкать ее и не рвать — повесили на спинке стула возле кровати. В ту ночь я долго не мог уснуть и несколько раз вставал, ступая босиком по холодному полу, чтобы в темноте погладить свою новую непривычную одежду.

Первое сентября… Это был необыкновенный день, который начался со свежего, напоенного чистотой солнечного утра. Меня одели в полюбившуюся школьную форму, помогли застегнуть ремень и вручили в руки портфель с книгами и тетрадями, который был приготовлен еще с вечера. Мы вышли на улицу: мама несла букет роз и держала меня за руку, отец шел рядом, торжественный и строгий. На улице мы были не одни — нарядные родители, с мальчиками в такой же школьной одежде, как у меня, и девочки, в белых передниках, с большими белыми бантами в косичках, с лицами взволнованными и счастливыми, шли в ту же сторону, что и наша семья, где возвышалось загадочное здание со множеством окон, называвшееся новым и таинственным словом «школа».

Школьные годы… Годы, чудесные той новизной отношений с другими детьми, разноликими и разнохарактерными, чудесные легкостью учения, благодаря накопленным сведениям из прочитанных книг, новыми знакомствами, переходящими в искреннюю дружбу и привязанность, живостью души, находящей радость в веселости и шутках, заставлявших улыбаться старую, как мне тогда казалось, учительницу. И все же, за всеми этими радостными переживаниями, исподволь, началась неспешная порча невинного детского ума, внедренная в сознание настойчивым призывом обучения, ставшим вскоре неумолимым принципом педагогики: «Думайте! Учитесь думать!» Да, мы пытались думать, пытались расшевелить дремлющее сознание. У одних детей это происходило быстрее и считалось успехом, доставляя похвалу и развивая тщеславие. У других — медленно, и такое развитие считалось недостатком и вызывало поношения и насмешки окружающих. Началось однобокое развитие не души и сердца, не хороших и добрых навыков, а развитие и умножение неконтролируемых мыслей, мечтаний, воображения, подстегнутого школьным тщеславием и соперничеством.

До этой поры накопление знаний о безконечно разнообразном мире шло большей частью безсознательно, через скрытые влечения и неосознанные желания, оседая в душе безчисленными и зачастую противоречивыми впечатлениями. Впереди меня ждало долгое и трудное открытие мира, в котором я сам был для себя первооткрывателем и первопроходцем, так же как любой ребенок в моем возрасте. Но это открытие неизведанного уже не было столь радостным как ранее, так как многие (а порой ненужные) сведения прививались душе принудительно, по бездумной традиции взрослых людей, которую они назвали «школой», когда детская душа не столько открывала мир и саму себя, сколько закрывалась и отторгалась от чистой радости живого процесса познания безжизненными сведениями и мертвыми фактами.