Схимонах Илларион - На горах Кавказа

Пребывающие в молитве безмолвия и служении слова носят на себе сан апостолов верховных. Они должны быть отличны, как драгоценные камни пред грудою простых камней. Кто не внимает хранению своего сердца и не блюдет своего ума, тот не может быть чист сердцем и не способен видеть Господа. Не возможно стяжать никакой добродетели, как только хранением ума.

Так вожделенно это делание ума, то есть занятие молитвою Иисусовою, что святой апостол Павел предпочитал пребывание в нем ума своего всем прочим помышлениям: не судих, что ведети в вас, точию Иисуса Христа .

Молитва есть великое делание, служит необходимым средством к преуспеянию духовной жизни. Она состоит в непрестанном призывании имени: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного. Произнося непрестанно словесно, умом и сердцем святые отцы, все названия оной собравши из Священного Писания, назвали полное оной произношение столпом молитвы. Для них было довольно и одного речения: Иисус или Иисусе Христе, исполнялись неизреченною радостию. Иначе нельзя пребыть в общении с Богом – условием христианской жизни как только молитвою. Она есть существенное свойство души нашей, сотворенной Богом и стремящейся к соединению с Ним. Она столько же необходима человеку в его жизни духовной, как его дыхание для жизни телесной. Молитва есть отложение попечений. Якоже бо меч обоюду изощрен, аможе аще обращаем бывает сечет остротою своею вся приличившаяся: тако и молитва; без молитвы нет жизни в человеке .

Вообще же всякому приступающему к занятию Иисусовою молитвою нужно знать, что ее необходимо возносить к Господу Богу всенепременно из глубины скорбных чувств и многоболезненного о грехах своих сердца, в полном сознании своей всецелой растленности души и тела, всеконечном повреждении всей своей природы, а отсюда естественно должно возникнуть живое чувство нужды в Божией помощи, по случаю ощущения своего безсилия и немощи на всякое благое дело, а тем паче на молитву, которая считается между добродетелями самою высшею, как их матерь и глава. Нужно молиться с полною надеждою на милосердие Божие, что не оставит Господь рабов своих, вопиющих к Нему день и ночь, как и Сам Он благоизволил высказать сие в притче о неправедном судии.

Скорбное о грехах своих сердечное чувство настолько необходимо в деле молитвенного упражнения, что должно, по всей справедливости, составлять почву, на которой может произрасти молитва и вместе должно служит ее жизненною стихиею.

Не имея сего скорбного чувства при молитве, мы очень удобно преклонны к самомнению и гордому о себе понятию, а когда оное в нас есть, то оно тянет нас, как груз, на низ, в глубину смирения, и тогда молитва удобно и легко пребывает в сердце, держимая его чувством.

О сем скорбном чувстве прежде всего свидетельствует божественный Давид: жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс.50,19). Объясняя сие, епископ Игнатий говорит, что от нашего падшего естества человеческого приемлется Богом только одна жертва – именно: сокрушенное и смиренное сердце и глубокий плач о своих грехах, что и показали преподобные и божественные отцы, благочестия подвижники, плакавшие во всю свою жизнь, не смотря на то, что были угодники Божии и жили свято, праведно и преподобно.

Святой Исаак Сирский объясняет, что тот как бы великую святыню носит в сердце своем, кто имеет печаль ума о грехах своих и болезненное о них чувство сердца своего, скорбит, плачет и сокрушается, что плохо житие его и не может он послужить Господу Богу праведно, преподобно и истинно; но постоянно побуждается грехом, и что прилежит ему помышление злое от юности его.

Святой Лествичник учит, что хотя бы мы и великие проходили подвиги, но если не имеем печального и сокрушенного о своей жизни сердца, то все они суетны и безполезны. Бесы, – говорит он, – боятся нашего сетования о грехах, как тати псов. А святой Симеон Новый Богослов, говорит о сем еще сильнее: прежде плача и слез никто да не прельщает нас тщетными словами, ниже мыслями да не прельщает себя! Нет в нас покаяния, нет истинного раскаяния, нет страха Божия в сердцах наших – мы не зазрели себя: душа наша не пришла в соощущение будущего суда и вечных мук. Если б мы зазрели себя, если б это стяжали и этого достигли, то немедленно произвели бы и слезы. Без них никогда не возможет ни жестокосердие наше умягчиться, ни душа наша стяжать духовное смирение; мы не можем быть смиренными. Не сделавшийся таким, не может соединится со Святым Духом, не соединившися Ему, не может придти в видение и разум Божий и не достоин таинственно научиться добродетели смирения.

Невозможно найти в Божественном Писании, чтоб кто когда из человеков, без слез и всегдашнего умиления, очистился или соделался святым, или приял Святого Духа, узрел Бога, или ощутил Его вселившимся внутри себя, или приял Его жителем в сердце свое. Ничего этого не могло совершиться, когда не предшествовало покаяние и умиление, когда слезы, изливаясь, как из источника, и постоянно наводняя очи, не вымыли душевной храмины и самой души, орошая и прохлаждая душу, объемлемую и воспаляемую неприступным огнем.

Говорящие, что невозможно проливать слезы и плакать каждую ночь, каждый день, свидетельствуют о себе, что они чужды всякой добродетели. Если наши святые отцы произнесли такое определение: хотящий отсечь страсти, плачем отсекает их, и хотящий стяжать добродетели, плачем стяжавает их, то из сего явствует, что не плачущий ежедневно ни страстей не отсекает, ни добродетелей не совершает, хотя и думает, – обманываемый самомнением, – совершать их.

Если на земле и есть жизнь, соответствующая своему назначению, утоляющая ее ничем временным неутолимую жажду и удовлетворяющая все ее возвышенные и благородные стремления, то это есть внутренняя жизнь, первое благо коей – неотходная молитвенная теплота сердца и умерение помыслов. Все становится светло от непрестанной молитвы и Господа созерцаемого, Который есть свет. А где свет – там, очевидно, тьмы быть не может, и диаволу тут места уже нет. Не имея же возможности сам кознодействовать тому человеку, он ненавистью вооружает на него людей, конечно, ходящих по духу века сего, лукавого и развращенного.

Хранение ума, чистота сердца, чтоб ум не утопал в разных помыслах и не обуревался волнами рассеянности, но был сам в себе углублен в делание и производство Иисусовой молитвы, – есть далеко лучше всех наших телесных добродетелей. И это потому, что пресекаем греховные движения в самом зародыше.

Святой Златоуст говорит, что одного умного Боговидения достаточно к тому, чтоб истребить лукавую силу.

И еще говорит один некто из богоносных отцов: «нет страшнее для отступнической силы между всеми духовными делами, как видение в Боге; разумеется сердечное дело Иисусовой молитвы, которая, имея в себе присутствие Божества, поражает страхом и трепетом сопротивную силу. Яко тает воск от лица огня, тако исчезает богоборное сонмище лукавых духов от страшного имени Иисус Христова, которое есть и называется огнепламенный меч на сатану, а для нас Божия сила и Божия премудрость.

Вопросили мы старца, глаголя: «коего ради греха неприятна бывает молитва человеческая?» И отвеща старец: «помнение ради зла [памятозлобия], якоже рече Господь: аще убо принесеши дар твой ко алтарю и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя, остави ту дар твой пред алтарем, и шед прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед принеси дар твой Богови (Мф.5,23-24).

Аще ли злопомнение имаши на кого, тогда разумей, яко молитва твоя неприятна есть пред Богом, но паче прогневляет Его.

Вопросихом старца: «который есть тягчайший всех грехов?» И отвеща: «якоже глагола святый апостол Павел: яко более всех добродетелей любовь (1 Кор.13,13). Сице разумей, яко и более есть всех зол ненависть ко брату и немилосердие».

И паки вопрошен бысть: «кая заповедь прощает человека от всех грехов?»

И отвеща: «Господь глагола: не осуждайте да не осуждении будете; отпущайте, и отпустится вам (Лк.6,37). Разумей се: еже не оклеветати брата своего, ни же осуждати, прощает всякий грех. Отпустите , – рече Господь, – и отпущу вам, и в ню же меру мерите, возмерится вам ».

Вопросиша же его: «аще кто сотворит грехи великие и, умилився, начнет каятися, и тако в третий день умрет, како о нем разумети?»

И отвеща: «аще истинно возжелает и начнет каятися, и обратит душу свою от злые мысли и положит ко Богу завет свой, яко к тому не согрешити, и не творити первые грехи своя, яже содея: то аще и на утрие умрет, приемлет Бог его покаяние, якоже и разбойника приять. Еже убо начати каятися, в воле человеческой есть, а еже жити или умрети, в воли Божией есть. Мнози убо начаша каятися, и восхити я Бог, устрояй о них лучше: зане аще многа лета пожили бы, паки во грехи впали бы и погибли».