Лев Карсавин - Лев Карсавин О Началах

Итак средоточие и наивысшее эмпирически, непорочное выражение Вселенской Церкви и сама она есть Церковь Православная, средоточие которой ныне — Церковь Русская. Поэтому «соединение церквей» или «восстановление внешнего церковного единства» не что иное как воссоединение с нею. Но она не мыслит этого воссоединения в смысле подчинения ей и обезличения других, а потому всегда была и остается чуждою духу прозелитизма. Она ждет, что каждая из прочих церквей в духе любовного единения с нею отречется от своей греховной ограниченности и из себя самой, в своем собственном культурном и национальном качестве явит новый лик Всеединой Церкви. Она ждет от заблудших возвращения и научения, драгоценных даров в ее сокровищницу, а не подчинения себе. Ибо о каком же подчинении может идти речь, если каждая из возвращающихся станет самою Вселенскою Православною Церковью. Или, может быть, подымется спор о первенстве? — Но первенство даруется благодатью Бо–жией тем, кто готов и хочет быть последним, и взыскуется смиренною самоотдачею. И Русская Церковь, конечно, уступит свое первенство, той, которая самоотверженнее ее его уступать будет (см. § 47).

Православные русские люди и сейчас должны смиренно поучиться многому у западных христиан. — То, что они более всех понимают и сознают первоосновное значение церковного единства, — хорошо. Но то, что это сознание обусловливает их пассивность, их отказ от дерзания на вселенский труд, — грешно и худо. Ведь пассивным обереганием святого наследия нельзя надолго его сохранить; оно становится недоступным, непонятным и утрачивается. Его можно сохранить только активно его раскрывая всецелою деятельною верою, ибо «Царство Небесное нудится». И пассивность, обусловленная расколом, становится грехом, питающим раскол. Только в напряженнейшей и всяческой деятельности залог будущего Русской Церкви для нас и в нас. И эта деятельность возможна не как уединенная, но как вселенская. Ибо она может исходить не из горделивого самоуединения, не из первородного греха, укоренившегося на Западе, но из сознания себя членами истинной всееди–ной Церкви. Это самосознание дано в Русском Православии, оно ныне подтверждается для нас, маловерных, явственными знамениями Любви Божией, несомнительным зовом Иисуса Христа.

Покидая Петроград осенью 1922 года. Лев Платонович Карсавин увозил с собой рукописи практически завершенных работ «Джиордано Бруно» и «Философия истории», а также ранее печатавшиеся, а затем переработанные и значительно дополненные книги — «Основы средневековой религиозности XI^XIII веков» и «Католичество», подготовленные к переизданию1.

С конца 1919 года Карсавин пишет еще одну книгу — «Метафизика Христианства», черновую рукопись которой он также привез в Германию. Работа была начата в то время, когда Лев Платонович вел в Петроградском университете семинары по теме «История христианской догмы и философии». Через полтора года в недавно открывшемся Петроградском Богословском институте он прочел курс лекций «Введение в гносеологию и метафизику»2. Материалы к нескольким из этих лекций были использованы Львом Платоновичем при работе над первыми главами книги.

Занятия «Метафизикой Христианства» были прерваны арестом, высылкой и последовавшими за ней большими сложностями с устройством в Германии. Несмотря на приложенные усилия, Карсавину не удалось получить постоянного места в каком–либо высшем учебном заведении Берлина, а на предложения о преподавательской работе в провинциальных университетах Франции и Италии он неизменно отвечал отказом. Положение лектора в только что открытой Религиозно–философской академии и работа в Русском научном институте в Берлине не приносили ему удовлетворения и лишь служили поводом для резкой, а иногда и слишком пристрастной критики эмиграции.

В конце лета 1923 года Лев Платонович возобновляет работу над «Метафизикой Христианства» и посвящает ей почти все свободное время. В конце ноября 1923 года он отмечает: «У меня, конечно, есть светлый пункт — это все та же тебе известная Метаф[изика] Христианства]. Ее пишу днями и ночами, и все осмысляю превосходства отказа от себя и своего. Лицемерия в моей работе нет, усилий много. Содержание ее тебе в общем известно (это мои лекции еще в Университете] и»о спасении всех»). Но как это выходит, не знаю. Теперь начинается полоса затруднений, п. ч. деньги вышли и надо искать заработка: жизнь вздорожала до крайности, а у меня много нуждающихся в помощи. Этого заработка ищу. Вероятно рано или поздно найду, но м. б. ради него придется урезать и эту работу над Мет[афизикой] Христианства»3.

В декабре Карсавину действительно приходится из–за крайне осложнившегося материального положения на время отложить увлекшую его работу над книгой и сосредоточиться на подготовке лекций для немецких и русских слушателей. Немецкие лекции следовало представлять в письменном виде, что требовало от Льва Платоновича немалых усилий. Помимо этого он много писал для русских и немецких периодических изданий, желая «не столько высказаться […], сколько заработать»4.

В январе 1924 года, несмотря на крайнюю загруженность и усталость, он вновь берется за свою «Метафизику»: «В работе мне трудно собрать свои мысли, и, видимо, ясности и стройности ни в чем я добиться уже не могу. Все запуталось. В третий раз начал и пишу свою Метаф[изику] Х[ристианств]а, но и в третий раз ничего не выходит. То какая–то отвлеченность, то бессвязность. […] Читаю в Ин[ститу]те […] и в Академии Религиозной] (ту же метафизику) […]»5.

Книга была написана в четыре с небольшим месяца и в конце мая Карсавин сообщал: «Книжку я окончил и, м. б., через месяц начну печатать, если Абраша [А. С. Каган —А. К.] не лопнет и не впадет в панику. Вышла она большая (л[истов] в 30) и не совсем удачная. Часть ее содержания (первые четыре главы) тебе известна: это то самое, что я читал в Университете]; дальше идут рассуждения о «к6оцо<; vor|TO(;», о мире грешном, о вечных муках и спасении всех, и о догмах Боговопл[ощения], рождения от Девы, об искуплении, евхаристии, мощах. Входят сюда, конечно, и вопросы о времени, пространстве, свободе. Не знаю, можно ли кратко изложить содержание. Но мне кажется, есть один пункт, […] который я сам ставлю в связь со своим теперешним уклоном к отказу от всего и смирению. — Я утверждаю, что неравноправны самоотдача и самоутверждение, но, что есть, собственно говоря, только первая. Как Логос есть только самоотдача и жертва, страдание и смерть, а существует (даже в качестве смерти и жертвы) лишь силою Духа, так и в мире единственный путь — путь отдачи всего себя, к[о]т[оры]й и есть настоящее утверждение всякого Богом. Конечно, здесь есть опасность, что я низвожу свою философию на роль адвоката собственного моего ничтожества. Но я думаю, что все мое поведение и вся моя жизнь одинаково скверны со всякой точки зрения. […] то, что я делал, вовсе не отказ от себя, а м. б. весьма злостное самоутверждение»6.

Завершенная рукопись потребовала, однако, значительной доработки, на что ушло почти все лето: «[…] я нахожусь в состоянии чрезвычайной усталости и угнетенности, — писал ученый в конце августа, — […] Я работал все время, работал и все лето, дни и ночи напролет (переделывал книгу). […] И вне писания я просто ничего не могу сделать»7. Раиса Ноевна Блох, хорошо знавшая Карсавина еще в годы своей учебы в Петрограде и продолжавшая регулярно общаться с ним в Берлине, отмечала примерно в это же время: «Лев Платонович окончил»метафизику христианства». Вид у него ужасающий, работает он главным образом ночью. Лекций читает множество, но материально ему с метафизикой очень тяжело»8.

Печатать новую книгу согласился давний знакомый Карсавина — Абрам Саулович Каган, еще в Петрограде активно участвовавший в издательской деятельности «Petropolis'a» и заключивший со Львом Платоновичем в начале 20–х годов несколько контрактов на издание книг. Большинство из них не было осуществлено9. «На днях К[аган] начинает печатать мою»Метаф[изику] Христианства]»»10 — сообщал Карсавин в конце апреля 1925 года.

Набор первого тома этой большой работы, состоявшей в последней редакции из трех частей и получившей название «О началах (Опыт христианской метафизики)», был завершен довольно быстро. Уже 15 мая 1925 года Лев Платонович рассказывал: «Третьего дня докорректировал до головной боли, вчера сидел с молодыми философами (ты помнишь, вероятно, по Петербургу], Штейнберга из Вольфилы), а придя опять корректировал до 1/2 6. Вероятно, это кончится (I том моей Метафизики в 12 л.) на будущей неделе»".

Три недели спустя он сообщал: «Первый том моей Метафизики (назв[ание]«О началах»I Бог и тварный мир) К[аган] издал»12.

Несмотря на многократную тщательную «переделку» книги, Лев Платонович, кажется, по–прежнему не был удовлетворен результатами длительной работы.