Александр Шевцов (Андреев, Саныч, Скоморох) - Женитьба дурака. Теория и предварительная подготовка

Одна из отличительных черт дурака в русской сказке — засранность. Тот же Синявский это подметил:

«К тому же он — грязнуля. Не желает умываться, причесываться и вечно сморкается. Или, что еще некрасивее, размазывает сопли по лицу. В одной сказке… говорится, что прекрасная царевна соглашается выйти за Дурака замуж: «…Делать нечего: «Значит, доля моя такая», — сказала она, и пошли венчаться. За свадебным столом Иван сидел дурак дураком, одних платков царевна измарала три штуки, утиравши ему нос» (Синявский, с.35).

Станьте как дети, сказал Христос. Ибо их есть царствие небесное… Кстати, и волшебные кони, которым предназначено быть магическими помощниками героя сказки, вроде духов-помощников шамана, тоже частенько стоят в заросшей навозом конюшне, покрытые броней из засохшего дерьма. И чтобы они раскрыли свои чудесные способности, их надо суметь сначала рассмотреть, а потом очистить…

Я не оставляю работу со словарями, но должен сделать одно отступление, которое поможет понять эту грань дурака.

Одним из слоев нашего сознания, запол-ненным вполне определенным культурным содержанием, являются понятия о юродстве. В них воплотилась часть наших представлений о том, что такое дурак. И часть немаловажная. Для рассказа о нем я воспользуюсь прекрасным исследованием историка С.А. Иванова.

Юродство, как таковое, возникает в рамках христианства и является одним из его отличий от своих источников — иудаизма и греческой философии. В каком-то смысле юродивый заменил в христианстве ветхозаветного пророка, но лишь в каком-то. По большому счету эти явления различны принципиально — пророк входит в особое состояние, которое можно назвать трансом, в котором полностью теряет свой разум и даже свое я и вещает то, что вкладывает в него бог, юродивый всегда остается собой и действует от себя и собственных понятий о благочестии.

Связь с греческой культурой у этого явления прочнее и глубже, что даже роднит его со скоморошеством или культурой шутовства, уходящей корнями в самую седую древность человечества. Поэтому даже само имя для юродствующих — дурак — было заимствовано евреями из греческого.

«Со временем эллинистические представления проникли в еврейскую среду; прежде всего это произошло в космопо-литических городах Средиземноморья и началось с текстов, создававшихся раввинами, но по-гречески. «Лучше пусть меня называют глупым (мпсьт) во все дни мои, но да не будет ни часа, чтоб я показался нечестивым в глазах Божиих»» (Иванов, с.26).

Но греки попытались осмыслить те понятия, что легли в основу юродства задолго до его возникновения в недрах христианства. Поэтому исследователи юродства ссылаются на жизнь Сократа:

«Воплощением греческой идеи о том, что истинная мудрость может скрываться под маской глупости, был Сократ. Платон говорит о нем, что он всю свою жизнь морочит людей притворным самоуничижением. Если послушать Сократа, то на первых порах его речи кажутся смешными и кажется, что говорит он всегда одними и теми же словами одно и то же, и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех. Но если раскрыть га и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны, а потом, что речи эти божественны».

Хотя сам Сократ и не был признан Христианством, — однако парадигма как таковая уже задана: истинная мудрость скрыта от глаз, и глупцам она кажется глупостью» (Т.ж.с.26-7).

В этом образе действительно скрыта суть юродства и, если вдуматься, скоморошества, которое скрывается за именем «разумные дураки». После Сократа подобное отношение к жизни стало культурным явлением и перешло в киническую философию. Император Юлиан писал об этом:

«Я не имею в виду, что мы должны быть бесстыжими перед людьми и делать то, чего делать не положено. Но все, от чего мы воздерживаемся, и все, что мы делаем, давайте… делать или не делать не потому, что толпе это кажется красивым или безобразным, а потому, что это запрещено разумом и нашим богом, то есть рассудком… Толпа же пусть следует общему мнению… это лучше, чем если бы она была вовсе бесстыжей» (Т.ж. с.28).

Толпа же, следуя общему мнению, называет тех, кто ему не следует, дураками…

Так было с первыми христианами. Они воспринимались явными глупцами, поскольку отказывались от тех благ, за которые сражались все умные люди. Поэтому христиане вначале объяснялись:

«…Игнатий Антиохийский в Послании к Эфесянам оперирует специальным христианским понятием глупости: «Почему не все мы стали разумны, хотя и познали Бога? Почему мы умираем в глупости?»

Речь, разумеется, шла не о «практическом разуме»: ясно, что земной практицизм, хоть и признавался неизбежным атрибутом человеческой натуры, выглядел верхом глупости для всякого христианина. Псевдо-Афанасий Александрийский писал:

Люди называют умными тех, кто умеет… покупать и продавать, вести дела и отнимать у ближнего, притеснять и лихоимствовать, делать из из которого вырастает и скоморошество. Европа в Средневековье знала ежегодные праздники дураков, которые уходили корнями в древнюю мистериальную обрядность. И на Руси скоморохи, смеша людей, напоминали им о том времени, когда смех был частью древних обрядов, запрещенных христианством.

Юродство и скоморошество враждебны и вражда их смертельна. Но с точки зрения глупости — это явления одного рода. И юродивый и скоморох — не дураки. Они разумны под личиной глупости, а значит, лишь используют глупость для того, чтобы воздействовать на людей. Что означает, что глупость как состояние дурака — действенна. Но почему?

Как вы помните, словарь Ожегова и Шведовой дал дураку чрезвычайно простое и краткое определение:

«Дурак.1. Глупый человек, глупец. 2. В старину: придворный или домашний шут».

При этом глупость, как основное свойство или состояние дурака, тоже не вызвало трудностей для толкователей:

«Глупый. 1. С ограниченными умственными способностями, несообразительный, бестолковый».

Что поразительно, все остальные наши словари либо вовсе обошлись без дурака, либо были предельно просты и немногословны, так что упрощенное определение словаря Ожегова и Шведовой вполне отражает общее согласие наших языковедов на этот предмет. Судя по словарям Евгеньевой и Ушакова, все они исходили из определений Даля, и при этом прямо на глазах забывали и без того небогатое понимание дурака.

Словарь Евгеньевой:

«Дурак. 1. разг. Глупый, тупой человек. 2. В старину придворный или домашний шут».

Остальное — либо примеры, либо нечто иное, вроде дурака карточной игры.

Словарь Ушакова:

«Дурак. 1. Глупый человек (разг). //Бранное слово. 2. Придворный или домашний шут в 18 в. (истор)».

Небогато…

Остается надеяться на Даля и на те самые примеры из русского языка, которые приводятся языковедами.

Что ж, позволю себе как можно полнее пересказать то, что собрал о дураке Даль.

«Дурак м., Дура, ж. глупый человек, тупица, тупой, непонятливый, безрассудный // Малоумный, безумный, юродивый. // Шут, промышляющий дурью, шутовством.

Стоит дурак, на нем колпак, ни шит, ни бран, ни вязан, а весь поярчатый? Сморчок. Матушка рожь кормит всех дураков сплошь, а пшеница — по выбору…»

На этом стоит прерваться. В отношении определения — это и всё, что собрали за несколько веков наши языковеды. Но примеры, которые хранит русский язык, можно сказать, противоречат понятиям языковедов. Ну, а если не противоречат, то расширяют их так, что почти отменяют.

Однако сначала об определениях Даля. В них явно видны культурно-исторические слои. При этом, шут и юродивый, как я это постарался показать в предыдущем отступлении, вовсе не являются дураками, хотя их так и зовут. Они не больше дураки, чем тот, кто проиграл в «Дурака».

Дурак в игре оказывается способом, каким проигравший должен расплатиться с победителями, или, что точнее, за проигрыш. Значит, позволить обозвать себя дураком — чего-то стоит. Более того, воспринимается как ценность или вид денег. Этим можно расплачиваться. Следовательно, речь идет о ценностях. Ценность и в том, чтобы считаться недураком, и в том, чтобы позволить себя им назвать и тем что-то дать называющим. К примеру, доставить им какое-то такое удовольствие, которое окупает их усилия, их труд или их возню с тобой.

Точно так же и шут или лицедей, промышляющий дурью и шутовством, вроде заполонивших нашу эстраду юмористов, — это человек чрезвычайно разумный, сумевший из дури сделать товар, а из искусства с ней обращаться — промысел. Во времена Даля промышленниками уже стали называть предпринимателей, создававших предприятия. Но до того времени, еще в начале девятнадцатого и уж тем более в восемнадцатом, когда скоморохов называли разумными дураками, промышленником звался охотник, ведший какой-то промысел. То есть добывающий пропитание добычей зверя или рыбы. Это значит, что народ сравнивал шутовство с охотой. Охотой за чем или кем?