Гопи Кришна - Кундалини: Эволюционная энергия в человеке

Более того, цель активного воображения часто бывает экстравертной. Этим я хочу сказать, что при такой медитации человек ищет совета у внутренних образов для решения практических личных проблем, тогда как духовные дисциплины направлены на то, чтобы преодолеть (макушка головы) тот мир, в котором возникают эти личные проблемы и в котором их окончательное решение невозможно. При активном воображении ответ не может сводиться к «должен ли я сделать то или это?»; скорее нужно думать о том, какое отношение является правильным, на какой комплекс следует обратить внимание. Духовная же дисциплина направлена на выходящее за рамки отношений и комплексов достижение божественного.

Автор стремится «достичь трансцендентального состояния чистого познания», и путь к этому — медитация. Эта цель являет собой разительный контраст с задачей психоанализа. Поскольку цели разнятся, методы достижения этих целей также выполняют различные задачи. Таким образом, метод свободных ассоциаций и метод активного воображения не могут быть средством достижения освобождения или обретения просветления в традиционном смысле. Иногда в глубинной психологии об этих различиях забывают, полагая, что от метода можно ожидать большего, чем то, что является его непосредственной целью. Кроме того, метод свободных ассоциаций также направлен на исцеляющее раскрытие причины травмы — на «чистое познание», способное избавить пациента от невроза. Но методы психологии не ведут к достижению тех целей, которые ставит Йога. Кроме того, активное воображение — это не метод «чистого познания». Попытка заглянуть, подобно пророку, преодолевающему пространство и время, в завтрашний день — не более чем ошибка. Ценность и подлинность активного воображения не определяется ни синхронностью событий, ни сверхъестественными прорывами. Поэтому активное воображение — техника саморегуляции и циркуляции. Ее цель — установление психологического контакта с доминирующими архетипами.

Традиционная цель мудрецов стоит в отдалении от патопсихологических и парапсихологических феноменов. Наш автор говорит об этом прямо. Фантомы, странные вспышки и звуки не способны отвлечь его от главной цели. Ни содержание непостижимых видений, ни телепатические инсайты, ни «удивительные свойства тела и ума» не могут удовлетворить его. Он устремлен к истоку как естественных, так и сверхъестественных явлений, чтобы познавать посредством знания, которое знает его (чистое познание), а не становиться медиумом этого знания, обладающим оккультным даром и случайным доступом к знанию. Чтобы служить этому знанию, он должен познать его, а не стать его жертвой. Вот почему в этой книге автор останавливается на теоретической структуре своего опыта. Знание происходящего не менее важно, чем сами происходящие события. С этой точки зрения источник явлений нельзя определить лишь как «бессознательное», поскольку мы не сознаем их истинное происхождение. Психологические определения ничего для него не определяют — ведь слово «бессознательное» признает несостоятельность когнитивного влечения. Автор не намерен останавливаться на вторичных явлениях духа (оккультных способностях, особых ощущениях, спорадических озарениях и т. п.), тем более не намерен он принимать вторичные определения за первопричину. С его точки зрения несостоятельность наших западных объяснений (в свете пато- и парапсихологии) идет рука об руку с низшим видом опыта. В свете такого опыта и объяснений Кундалини будет казаться потревоженной, но застрявшей на месте; начавшей поднятие, но не завершившей его. С его, традиционной, точки зрения, из чистого познания и завершенного поднятия Кундалини проистекают как адекватный опыт, так и адекватное объяснение.

Все сказанное выше должно напомнить нам об огромном значении концепций и теории о движении психологического сознания. Психика нуждается в психологии — это дает ей пространство для движения. Тщательное, но интуитивное обдумывание необходимо для поддержки и подходящего обрамления ее приключений. Психика и психология слишком точно отражают друг друга, чтобы радикальное развитие одной не сопровождалось соответствующим столь же радикальным теоретическим обоснованием другой. Если же вторая не успевает за первой, мы называем психические события «чуждыми» и отводим им место в пато- или парапсихологии. Более того, радикальные теории (подобные Кундалини-Йоге), мы называем «мистическими спекуляциями» лишь потому, что наша скудная психическая жизнь была не в состоянии обеспечить существующие психологические теории необходимыми эмпирическими данными.

Снова и снова мы будем встречать отрывки в тексте, где делается ударение на огромной физической цене, заплаченной за этот опыт. Мы должны быть признательны автору за то, что он не утаил этот факт — трансформация личности требует огромных затрат сил. Сознание поглощает сотни калорий в день, и интенсивные занятия интровертной дисциплиной требуют не меньших энергетических затрат, чем напряженная экстравертная умственная деятельность. Успехи в работе зависят от тела. Невзирая на семнадцатилетнюю практику, автор страдал дезориентацией сознания, и мы не можем свести это к неврастении или невротической ипохондрии. Таким образом, степень физической цены, подлинности органических событий оказывается неожиданной. Автор поступил как современный человек, воссоединив дух с телом, не отождествляя дух с душой или умом в ущерб телу. Внимание, в дальнейшем уделяемое телу, — не что иное, как современный пример воплощения духа.

С аналитической точки зрения определенное любопытство вызывает констелляция семьи автора, имеющая отношение к архетипическому прорыву. Прежде всего, изначально наблюдались духовные амбиции. Его отец проложил путь в этом направлении, и желание нашего автора доказать матери, на что он способен, становится доминирующей темой. Он — единственный сын — преемник психологической ноши обоих родителей.

Его воспоминания детства выносят на поверхность два факта, относящихся к его собственному «персональному мифу». Первый — это угроза смерти и чудесное спасение. Мотив ребенка-которому- угрожает-опасность — часть мифологемы героя-спасителя. Это — признак избранности: герой в детстве встречается с силами тьмы и находит избавление благодаря сверхъестественному вмешательству. Боги отмечают еще в детстве тех, кому предназначено нести огонь сознания дальше. Чудо сознания вначале непрочно и легко может быть потушено. Моисей, Христос, Дионис, Геракл — все это примеры ребенка- которому-угрожает-опасность.

Еще в детстве он, как и Будда (только в гораздо более зрелом возрасте), задавал себе глобальные вопросы. Описание детства Юнга в его автобиографической книге «Воспоминания, сновидения, размышления» повторяет тот же мотив внезапного осознания. Этот же вопрос, лежащий в основе любой философии, и произвел некогда такое потрясающее воздействие на Декарта — хотя опять-таки в более зрелом возрасте.

Детский сон Гопи Кришны может быть сведен, грубо говоря, к «исполнению желаний». В этом сне перед ним открывается мир, «совершенно не похожий на то убогое и шумное место, где я тогда жил». И все же, как мало говорит нам подобная интерпретация! Безусловно, это — компенсаторное исполнение желаний, но здесь он выходит за рамки личного. Это архетипическая компенсация — довершение картины земной действительности столь же мощной картиной неземной действительности. Да, это — исполнение желаний, но не на мирском языке, а на языке «weltanschauung». Это то же, что и у Юнга: «Посмотри! Ты не то, чем себя считаешь. Ты не то, чем сделала тебя окружающая среда. Действительность — гораздо больше, чем-то, что определяется социальными условиями и чем-то, что мы видим снаружи. У тебя есть и другая личность, отличная от той, которую ты считаешь «собой». (Я вновь отсылаю читателя к «личности номер один и личности номер два» из автобиографической книги Юнга «Воспоминания, сновидения, размышления».)

Не может не вызвать удивления тот факт, что с таким архетипическим фоном (констелляция отец/мать, спасение от смерти в юном возрасте, детское осознание собственного «я», сновидение) Гопи Кришна не имел доступа к достаточному количеству символического, мистического материала. В сказках «Тысячи и одной ночи» происходит соединение личности номер один и личности номер два. Волшебные сказки содержат в себе универсальную истину. Они являются архетипическими историями того, как личность встречается и преодолевает опасности. Их язык символов обращен непосредственно к душе. Волшебная сказка — не подмена действительности. Она питает собой мир психической реальности.

И наконец, то, что касается личной психологии автора, — здесь мы сталкиваемся с двумя типичными фактами. Провал на экзаменах закрывает перед Гопи Кришной путь к карьере-заменителю, где духовные цели могли быть замещены академическими или интеллектуальными амбициями. Неудачи подобного рода часто встречаются в биографиях неординарных людей. Это сигнал, мешающий личности следовать общепризнанным путем. После провала на экзамене он мог избрать лишь один путь — свой собственный. Сам по себе провал не может быть логической причиной принятия подобного решения. Скорее провал символизирует собой разделение пути, возвещение, из чего становится ясно, что это был действительно зов. И наконец, зов прозвучал на тридцать пятом году жизни Гопи Кришны, в середине жизни, после того, как он освободился от своих внешних, экстравертных обязанностей (образование, работа, родители, брак, дети, общество) и интровертных обязательств перед своим «эго» (установление живого контакта с собственным бессознательным, формирование субъективной точки зрения, weltanschauung). Здесь, на Западе, мы часто не можем осознать, что даже в восточных практиках духовная жизнь вовсе не обязательно означает уход от мирской жизни. Карма должна быть исполнена на земле, согласно дхарме необходимости. Да и развитие осознания требует прочной опоры в реальности: воплощенная личность в обыденном мире и «эго», которое должно подчинить собственное бессознательное. Можно лишь благодарить автора за то, что он столь детально описал как внешнюю канву, так и внутреннюю атмосферу, в которой происходили эти экстраординарные события.