Тимур Пулатов - Плавающая Евразия

— До встречи в десять! — махнул рукой Мирабов.

— Кто знает, — скептически усмехнулся Давлятов, — может, встретимся, а может… — И, не закончив фразу, он свернул за угол. Только теперь, оставшись один, он в полной мере осознал свое положение — человека, оставшегося без работы, и не по чьей-то злой воле, а исключительно из-за своего вздорного поступка.

Чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, Давлятов раскрыл газету, случайно оказавшуюся на их столике в сквере, — «Шахградскую правду», и взгляд его остановился на некрологе:

«Некоторое время назад в одной недружественной ближневосточной стране пропал при загадочных обстоятельствах известный кинорежиссер, заслуженный деятель искусств, лауреат Государственной премии К. К. Аб-ду-Салимов, ездивший туда с творческими целями. Наше посольство неоднократно обращалось к официальным лицам данной страны с просьбой сообщить о местонахождении К. К. Абду-Салимова. Официальные представители каждый раз давали крайне противоречивые сведения о судьбе кинорежиссера. К сожалению, не внес ясности в данный вопрос и лидер страны генерал Ибн-Мудцафи, к которому с просьбой о помощи обратилась также и дочь пропавшего Ш. К. Абду-Салимова, по семейным обстоятельствам проживающая в настоящее время в этой недружественной стране. Западным журналистам, в частности корреспондентке газеты „Коррьере делла ноче“ Патриции Буффони, удалось выяснить, что известный кинорежиссер. К. К. Абду-Салимов был захвачен экстремистами их террористической организации „Аль-Ихван Аль-Муслимин“ („Братья-мусульмане“) и зверски убит за то, что собирал материал об их деятельности для своего будущего фильма… Возмущенные этим злодейским преступлением, мы требуем от генерала Ибн-Мудцафи самого строгого наказания убийц…» В этом месте Давлятова словно пронзило… какая-то догадка, которая не до конца оформлялась в сознании, сколько бы он ни силился что-то вспомнить. Только одно было для него вне сомнения — действующие лица этой истории имели и к нему отношение… только какое? Через кого?

В подавленном состоянии возвратился домой Давлятов.

Открывая ворота, он вдруг вспомнил о маленьком толстом типе с узкими глазками, который, подняв свою подругу на руки, хихикая вбежал в дом. Настороженно всматриваясь по сторонам, Давлятов постоял во дворе, прислушиваясь, но никаких подозрительных звуков не услышал. Чтобы окончательно успокоиться, он даже посмотрел через стекла окон во все три комнаты… Затем зашел в спальню и, торопливо раздевшись, лег, пытаясь заснуть. Все подозрительное, что тревожило его сегодня, как рукой снимет, если он хорошенько отоспится до вечера. И выйдет он к людям приветливый и спокойный, ибо знал о себе: чем больше с годами внутренне раздроблялось, чем причудливее и парадоксальнее становилось его сознание, пропитанное иронией, тем больше казался он выдержанным и хладнокровным… кроме, конечно, отдельных критических ситуаций, когда Давлятов срывался, как в эти последние два дня.

«Как легко на душе, если делаешь кому-то хорошее, — подумалось безо всякой связи засыпающему Давлятову, — и особенно врагу. Как любуешься собой! Как наполняешься гордостью за себя!»

Едва он это подумал, чтобы, умиротворенный, заснуть, как услышал сквозь туман в голове стук в ворота.

«Кто бы это мог быть?!» — вскочил Давлятов, ощущая тревогу, ибо в дневной час никто из соседей никогда не стучался к нему, а друзей, бесцеремонно приходящих в его дом, у него не было… вообще никаких друзей не было, кроме Мирабова. «Может, соседи узнали, что я уволился?»

Тот, кто стучал в ворота, — высокий, худощавый мужчина в черном клеенчатом плаще, с каким-то предметом в руке, похожим то ли на обыкновенный чемоданчик, то ли на измеряющий или выискивающий прибор, — уже бесцеремонно вошел во двор, не дожидаясь появления хозяина, и зыркал по сторонам.

— Добрый день, добрый день, — заговорил он вежливо, даже угодливо, простите за беспокойство. Моя фамилия Байбутаев. Мне очень не хотелось приходить в этот час, зная, что вы обычно после обеда любите часок-другой прикорнуть, но служба… — И он поднял свой прибор-чемодан, словно желая измерить силу биотоков, идущих от Давлятова.

Давлятов невольно закрыл лицо руками, но быстро совладал с собой, не желая выглядеть растерянным перед столь вежливым гостем.

— Чем могу помочь?.. — И сделал жест в сторону комнаты, приглашая гостя.

— Нет, нет, не утруждайте себя, сегодня я ограничусь только двором… В другой раз, когда будет больше времени, я позволю себе зайти в комнаты… для начала, может быть, в ваш кабинет… — В это время чемодан-прибор, который он поставил на землю, щелкнул и стал подавать попискивающие сигналы. — Заработал наконец, — удовлетворенно сказал гость и нажатием кнопки прервал попискивание.

— Так чем могу быть полезен? — с некоторым раздражением спросил Давлятов, видя, что формальная сторона их знакомства затянулась.

— Вы раздражены — это хорошо! Я ждал этого момента, ибо раздраженный человек может легче сообщить о других, кого он либо недолюбливает, либо считает помехой своему существованию… Так вот, к нам поступили данные, что в районе вашей улицы работает незаконно установленная множительная машина… возможно, та, на которой размножают эти провокационные предупреждения ОСС о якобы предстоящем сильном землетрясении… Вы, как сейсмолог… просто как честный гражданин, не могли бы вы указать, кто из соседей устроил у себя тайную типографию?

— Я уже не сейсмолог! — непроизвольно вырвалось у Давлятова. — Просто гражданин… не знаю, насколько честный, скорее наоборот. Так что извините…

— Оттого что вы уволились с вашего ИПЗ, вы ведь не лишились своей профессии, — резонно заметил гость: — Вы дипломированный сейсмолог… Кстати, я слышал, что институт, откуда вы ушли, скоро переименуют в Академию прогнозирования землетрясений. Она будет занимать двадцатиэтажное здание со штатом в три тысячи человек, это намного больше, чем в ИПЗ. Ожидаются кадровые изменения. Такие, как Айтзаров, могут уйти, не выдержав конкурса, так что у вас есть большая надежда…

— Нет, я не знаю, у кого из соседей есть множительная машина. Знал бы — сказал, будьте уверены! И вообще, если уж честно, — я страшно зол на членов этого самозваного ОСС. Кого-кого, а меня бы они могли избрать если не председателем, то хотя бы членом Совета. Ведь я первый, кто предсказал… — решительно заявил Давлятов, недовольный тем, что ему снова напомнили об Айтзарове.

— Благодарю, мне это и надо было знать. — И гость раскрыл какой-то журнал, быстро нашел графу с подробными сведениями об улице, каждом доме, его жильцах. — Прошу, распишитесь возле своей фамилии… Это — чистая формальность, на случай, если наш старший инспектор не поверит, что я был у вас, — старик подозрителен. — Гость хохотнул и, повернувшись, быстро направился к выходу, размахивая попискивающим чемоданом-прибором. — Кстати, — повернулся он, уже выйдя за ворота, — под вашим домом зарыт металл… не просто куча металла, а, скорее, некий предмет обтекаемой формы — мой прибор показал это… Нет, нет, не пугайтесь, это не ротапринт… До свидания!

Беспокойство или простое любопытство заставили Давлятова выглянуть за ворота, хотя он и сдерживал себя, чтобы не показаться инспектору сконфуженным. И стоял, словно загипнотизированный его походкой — при каждом шаге у инспектора поднималось то одно, то другое плечо, почти касаясь ушей…

В конце улицы его ждала машина с пассажиром на заднем сиденье. Приглядевшись, Давлятов узнал ту самую машину, которая все дни конгресса должна была обслуживать фемудянского академика. И не успел он ниче-го толком понять, как инспектор влез в машину и сел рядом с пассажиром, в котором Давлятов узнал Шаршарова…

Давлятова передернуло от возмущения. Он хотел было броситься за машиной, чтобы вцепиться в своего бывшего духовного отца, вместе с Байбу-таевым разыгрывающего комедию. Тайна домашней типографии!..

«Бестия! — подумал он о Шаршарове. — Написал на меня донос?! Мстит за то, что я не покинул Союз? Ренегат проклятый!»

Прав был Давлятов отчасти: действительно донесли, только сделал это не Шаршаров, а фемудянский академик, и не на него донесли, а на Салиха, разоблачений которого боялся академик…

Ровно в семь, вечера на экранах телевизоров появилась за овальным столом группа академиков-сейсмосветил, среди которых уютно пристроился и наш знакомый фемудянин. Технические помехи разрезали надвое и лицо ведущего, и телефонисток в стеклянных кабинах, приготовившихся записывать вопросы встревоженных шахградцев. Набежали цифры — одна крупнее другой номера телефонов, установленных в кабинах; по ним можно впрямую выходить на академиков. Всеобщий интерес к передаче подогрелся семикратным, на протяжении всего дня, объявлением по шахград-скому радио и телевидению.