Евгений Сартинов - Убит по собственному желанию

— Куда в обуви-то поперся?! А переобуваться?

Несмотря на звучавшую музыку, все, кто размещались на небольшой подиуме, человек пять, обернулись на ее голос. В том числе и высокий парень с яркой, несколько хищной красотой — Синицын. Как раз в это время он готовился бросить очередной шар на самой дальней, седьмой дорожке. Увидев нового посетителя, он сначала его не узнал, да и Никифоров не сразу нашел его взглядом. Но потом заметил свою жертву и направился прямиком к нему. Теперь и Синицын понял, кто идет к нему. А потом он увидел и оружие в руках Никифорова. Синицын размахнулся и бросил в Никифорова шар, но тот увернулся от него. Тогда Виталик бросился бежать прямо по боулинговой дорожке, но тут же поскользнулся и упал навзничь. Никифоров при виде своего врага потерял хладнокровие и с криком: "Стой, сволочь!" — побежал за ним.

Тут наперерез к нему кинулась полная женщина с чересчур ярким макияжем — мать Виталика — Анна Синицина.

— Не надо! Виталик, беги!

Она вцепилась в ружье Никифорова, и заряд картечи полетел в сторону от барахтающегося на полу Синицына, разнеся табло с результатами игры на соседней дорожке. Никифоров начал рвать оружие из ее рук, это ему не сразу удалось, но потом он вырвал обрез и ударил остатками приклада женщину по лицу. Та вскрикнула, зажала лицо и осела на пол. В это время Синицын уже поднялся на ноги и снова побежал. Никифоров дважды выстрелил в сторону своего врага. Тот вздрогнул всем телом, поскользнулся, и, прокатившись головой вперед, сбил кегли и свалился куда-то вниз, куда уходили механизмы подачи. Как раз в это в это же время в зал для боулинга ворвались милиционеры. Впереди дежурный по отделению, за ним Колодников и Астафьев.

— Стой! Никифоров, бросай ствол! — Крикнул он.

Тот развернулся в сторону милиционеров, выстрелил. Заряд дроби попал в бронежилет бегущего впереди милиционера, потом Николай еще нажал на спуск, но патроны кончились. В это время в него начал стрелять изрядно отставший Мазуров. Одна из его пуль попала в плечо Никифорова, так что он упал назад, и тут же на стрелка навалились Колодников и Астафьев.

В том же боулинг-центре спустя полчаса было тихо и светло. На том же подиуме в летнем пластиковом кресле сидел Никифоров, на его запястьях были наручники, правая рука оттопырена вбок. Доктор сделал последний оборот бинта над его плечом, завязал узел и отошел в сторону. Колодников что-то писал на столе среди остатков десерта и стаканами коктейлей. Мазуров хлопотал над милиционером, сидящим на ступеньках подиума, в которого попал ружейный заряд. Это был тот самый дежурный, которого неожиданно забрал с собой Колодников.

— Что, сильно больно? — Участливо спросил Мазуров.

Дежурный поморщился в ответ:

— Да ничего, как будто мешком по туловищу ударили. Дыхание перебило.

Мазуров вздохнул:

— Хорошо, что у тебя бронежилет был.

Дежурный признался:

— А я ведь одевать его не хотел — жарко днем было. Уже перед «Совой» его натянул, как почувствовал.

Колодников в это время разговаривал с Никифоровым:

— Ну, что, Николай, теперь ты доволен? Ты посчитай, сколько ты сегодня натворил: травма охранника, Синицын, его мать в тяжёлом состоянии? Тебе же теперь срок светит до конца жизни!

Тот был настроен философски:

— Да и хрен с ним, если не удалась сама эта жизнь. Если нет в мире справедливости, то не стоит и жить в таком мире.

Астафьев, стоящий за спиной Никифорова, заметил:

— О, вытащили наконец-то, Синицына из подвала несут.

Вскоре мимо них, в самом деле, несли на носилках стонущего Синицына, лежащего на животе. Сзади шел доктор. Колодников крикнул ему:

— Живой он?!

Тот отмахнулся.

— Живой. Там ерунда, серьезного ничего не тронуто, только спина вся в дроби. Выковыряем, йодом смажем и все.

Неожиданно Никифоров резко поднялся, сделал шаг вперед и резким ударом ноги послал вперед лежащий на полу шар для боулинга. Тяжелый шар, как футбольный мяч, полетел точно в цель и ударил по голове лежащего на носилках Синицина. К Никифорову бросаются сразу Астафьев и Колодников, тот кривится от боли в ноге, стонет. Врач пытается остановить кровь на голове Синицына куском бинта, потом кричит санитарам:

— Быстрей его в больницу! Блин, это будет гораздо серьезней, чем та дробь.

Никифоров же скалит зубы от боли и радости одновременно:

— Не зря я футболом занимался, точно в девятину мяч положил. Ногу, хотя, похоже, сломал.

— Дурак, что ж ты сделал!? — Кричит Колодников.

— То, что должен был давно сделать. Вот теперь и в тюрьму можно, хоть на всю жизнь! Везите.

На следующий день с утра в отделении милиции постепенно начали собираться все участники вчерашних событий. Колодников готовился провести ежедневную пятиминутку, остальные обменивались впечатлениями, новостями. Мазуров же читал какие-то бумаги. Неожиданно он взорвался:

— Да черт возьми! Юрка! Ты когда-нибудь областные сводки смотришь? — Он потряс бумагами. Астафьев был в полном недоумении:

— Всегда. А что?

— А что!? Ты вот это видел?! Она две недели назад пришла! Я тогда еще на больничном был!

Он сунул в лицо Юрию одну из бумаг. У Астафьева на лице явно читалось удивление:

— Читал я это, и что? Очередной зомби. Их по стране сейчас как грязи.

Мазуров аж застонал:

— Юра, я тебя сколько учил — не забывай о мелочах. Читай, и, главное — запоминай. А еще читай между строк. Во-первых: зомби этот твой где сейчас располагается? В психдиспансере Торска. Это по прямой сорок километров от нас как раз через луга. Теперь второе. Где его нашли? В Лугах, в явно избитом состоянии, в горячке. Когда нашли? 11 мая! Теперь приметы: рост выше среднего, возраст 30–40 лет, на теле многочисленные татуировки, в том числе имя — Коля!

Астафьев все-таки чего-то не понимал, так же как не понимал этого Колодников:

— И что? — Спросил он.

Мазуров схватился за голову.

— Андрей, ты что, тоже поглупел? Я ведь тебя уважал как истинного сыщика, а ты что делаешь?! Это же Шмыга, Николай Шульгин, которого мы так долго ищем! Все приметы его!

Астафьев прочитал бумагу ориентировки, и тут же нашел одно несоответствие:

— Но этот зомби, он старый. А Шмыге всего двадцать пять.

— Юра, запомни! Любой человек, кто отсидел в тюрьме несколько лет, как Шмыга, выглядит старше своего возраста. Теперь — его нашли 11 мая. Последний звонок от Коляна был 10 мая. Я думаю, что Касатик и Колян так просто свою жизнь ему не отдали, а тоже вломили Шульгину хороших свинделей. Судя по описанию, покалечили они его знатно. Он из последних сил угнал мотоцикл убитых им людей, но перепутал дороги и поехал вместо Кривова в Торск. Меня еще тогда, в Лугах, удивило, что мотоцикл, когда его нашли братья Никифоровы, был на дороге, ведущей в сторону Торска. И причем он был развернут туда. То есть тот, кто ехал на нем, не возвращался оттуда. Понимаете? Потом Шмыга теряет сознание, и его подбирают доброхоты из Торска, довозят до больницы. Там он лечится и проходит в сводках как потерявший память.

— А память он потерял потому, что Касатик хорошо вломил ему по голове? — Предположил Колодников.

— Может быть и от этого. Ну как? Научу я вас когда-нибудь сводки читать?

Колодников начал говорить каким-то даже угрожающим тоном:

— Вот я удивляюсь тебе, Иван Михайлович. Ведь как Гидромедцентр всё знаешь, а сидишь тут, мозги нам всем компостируешь, вместо того, чтобы брать машину и срочно, на всех газах лететь в Торск!

Мазуров ухмыльнулся:

— Дежурку дашь?

— Дам, и не свою дежурку дам, а машину начальника угла! А нам к судебным приставам придется ехать на Уазике. Только езжай, дорогой ты наш Иван Михайлович! Нам, кровь из носу, это дело надо свалить до тридцатого. У нас ничего нету по убийствам! Закрыть надо это дело любой ценой. Бегом!

Мазуров вышел в коридор, но тут его останавила невысокая, худощавая женщина, сестра покойного Коляна, Ирина:

— Иван Михайлович, это я, сестра Николая Савельева.

— Да-да, я помню вас, помню.

— Тут я… у меня такое дело. Там приходили из ЖКО, хотели комнату Колину отдать другим людям.

— Ну и что? Вы ее что, себе хотели оставить?

Женщина начала говорить как-то комкано, нелогично:

— Да, понимаете, не хочу я ее отдавать. Я подумала, что может быть он и не умер, он жив, еще вернется.

Мазуров опешил:

— Как это он жив? Вы же его сами похоронили?

— Да, но… я была тогда в таком состоянии. Он так ужасно раздулся… А теперь что-то мне теперь кажется, что это был и не он.

— Но вы же подписали документ об опознании!

— Да! Но… я тогда на все была готова, лишь бы не видеть этот ужас. Меня еще знаете, что удивило. У Коли рост был метр семьдесят. Я гроб взяла, как полагается, на десять сантиметров больше, метр восемьдесят. А он ему впритык был.