Дмитрий Красько - Исчезнувший

Заценять было особенно нечего. По случаю предутреннего часа вокруг царили тишь да гладь. Все, как у Лондона — который не столица Англии, а Джек. Белое безмолвие (наглядное пособие). Только дискотека на третьем этаже «Колизея» глухо бухала, но это не в счет. Единственным, кроме меня, человеком во всем этом белом безмолвии оказался легко одетый парнишка лет двадцати с небольшим, торчавший у входа в клуб. Он курил сигарету, но зачем — ума не приложу. Спорю, что вкус к жизни у парня отморозился в тот самый момент, когда он поимел неосторожность покинуть здание. Поэтому теперь даже не пытался согреть себя прыжками да ужимками, решив, что без разницы, как замерзать — стоя или на лету. Просто стоял, нахохлившись, и изредка пускал струю дыма. Причем, клянусь, промежутки между выдохами с каждым разом становились все продолжительнее. Состояние паренька было мне близко и понятно — я и сам успел прийти к выводу, что не доживу до возвращения Четыре Глаза, околею к чертовой матери. Не понимал другого — какого рожна ему приспичило курить на улице? Тем более с одежде, сезону явно не соответствующей? Насколько мне было известно, никто не воспрещал делать дымить внутри здания. Видимо, работник клуба — может, администратор, а может, еще какой гардеробщик. Весь в заботах о здоровье клиентов.

Однако до возвращения Четырехглазого я таки дожил. Даже не смотря на то, что мой пострадавший коллега отсутствовал довольно долго. Куда дольше, чем могло потребоваться, чтобы войти внутрь и вызвать человека — или людей — на улицу.

Он появился в сопровождении чего-то длинного и плохо гнущегося — то ли от холодов, то ли просто природа не доработала. Но это длинное было явно человеком, мужчиной во цвете лет, и выглядело достаточно крепким, чтобы я испытал определенные опасения. Успокаивало, что противник один.

Они пересекли дорогу и остановились напротив. Я отметил, что в облике Четырехглазого произошли определенные перемены. Во-первых, он стал выглядеть куда менее растрепанным — видимо, успел привести себя в относительный порядок в комнате с двумя нулями, хотя я его об этом не просил. Но это можно было отнести к положительной части. Зато, во-вторых, в дополнение к двум своим парам глаз умудрился приобрести где-то внушительных размеров фингал, и это был уже изрядный минус. Я напрягся.

— Этот, что ли? — спросил несгибаемый крепыш, указывая на меня, но обращаясь к Четырехглазому. И остался без ответа, потому что коллега, проигнорировав вопрос начисто, заговорил со мной:

— Вот, Мишок. Это начальник охраны «Колизея». Он меня в первый раз не бил, а пять минут назад синяк поставил.

— А ты чего — деловой? — слегка даже осторожно спросил начальник, и его немигающий взгляд воткнулся теперь в меня. Но ему, невезучему, опять пришлось остаться без ответа. Потому что я тоже проигнорировал его, обратившись к Четырехглазому:

— А те шлимазлы, которые ксиву отобрали?

— Они меня к нему и направили.

И только теперь я почтил главу клубной охраны своим высочайшим вниманием. Осмотрел, брезгливо и надменно, и обронил с губы — как шубу с барского плеча:

— Ну и нахрена? Ну, понимаю — побили. Ксивы нахрена забирать?

— Ты кто такой? — мужчинке не очень понравился мой тон, и он выпятил грудь, стараясь казаться еще внушительнее. Так жабы на болоте делают, когда цаплю на испуг берут. Я сам видел. — Кто ты есть по жизни, чувак?

— Я так, — сказал я. — Я по жизни до ветру выскочил. Я тебе вопрос задал, недоразвитый. На пальцах повторить?

Может, и не стоило разговаривать с ним в таком тоне и такими словами. Может, нужно было нежно и ласково, как с девушкой. Но, во-первых, вопрос не казался мне особо сложным — ну, вернуть документы, и все. А во-вторых, я был недовыспавшийся, а потому хотел покончить со всей этой тягомотиной побыстрее. Если бы знал, что народ в «Колизее» работает нервный, может, и постарался действовать осторожнее. Но я не знал. А вышибала обиделся. Протянул к моей морде растопыренную ладошку и спросил:

— Ты чего — проблему наживаешь, придурок?

Я взял его за пальцы и выгнул их. А чего, в самом деле? Они так красиво болтались перед самым моим носом, что просто грех было не воспользоваться.

— Ксивы верни, — попросил я.

Он слегка подогнулся в коленях — оказалось, не совсем монолитный, — и разнервничался. Возможно, душила обида за то, что не успел вовремя убрать пальцы. А может, и то обстоятельство, что пришлось сгибаться — пусть даже слегка и только в коленках — сыграло свою роль. В отместку охранник попытался меня ударить. Сперва левой рукой. Но когда я посильнее выгнул его пальцы и удар ушел куда-то в молоко, то лягнул ногой.

Попал, между прочим, в бедро. Стало больно. И даже обидно — понять, что на месте удара будет синяк, труда не составило. Вы можете начинать смеяться, но я совсем не любитель синяков по всему телу, хоть иногда и случается. Как абстракция они были, возможно и неплохи. Только я не любитель абстракционизма. А если брать более приземленные материи, то я даже не мазохист — не знаю, хорошо это или плохо. На мой взгляд — хорошо. И менять свои вкусы я не собирался. Осерчал, выронил из рукава монтировку и сунул ее охраннику между ног. Когда тот согнулся пополам, добавил сверху по голове. Не сильно — до легкого звездопада. Мне совсем не улыбалось, чтобы он потерял сознание. Я хотел с ним еще за жизнь пообщаться. Но сперва охлопал на предмет обыскать, извлек из кармана бумажник и открыл оный. Подарка для Четырехглазого там не было. Деньги, карточки и прочая дрянь. Даже паспорт и водительские права — но к Четырехглазому они не имели никакого отношения. Документы коллеги находились где-то в другом месте. Это было хуже, но не смертельно.

— Твоей ксивы тут нет, Четыре Глаза, — огорчил я его, протягивая бумажник. — Только этого хуцпана бумаги. На, возьми. К восьми утра в таксопарк подтягивайся. Он туда твои документы доставит. Там и обменяетесь.

Четыре Глаза неуверенным жестом принял бумажник и на всякий случай поинтересовался:

— Что, вместе с деньгами, что ли?

— Они ведь твои бабки тоже не вернули? — спросил я. — Так что не парься. Если что — завтра утром посчитаетесь. Я постараюсь успеть, чтобы при этом присутствовать. И мой совет прихвати — не попадай ты больше в такие хипеши. У тебя получится. Ты же мирный человек, Четыре Глаза. Что на тебя нашло?

— Не знаю, — все многочисленные гляделки коллеги, и даже фингал под ними, выражали отчаяние. — Я ведь просто телку хотел снять. Кто же знал, что так получится?

— Вот и доснимался, — резюмировал я. И решил немного поморализаторствовать. А чего — другим можно, а мне нельзя? Это же не значит, что я готов подписаться под каждым сказанным словом. Просто понты понарезаю — для себя, ничего кроме. Ну, а если мои слова и на него повлияют — тоже неплохо. — Чистоту семейных отношений блюсть надо, это я тебе как эксперт говорю. Взялся за Любаву — вот и держись за нее. Она у тебя мягкая и теплая. И нечего от добра добра искать. Все, вали.

Моя речь в защиту семейных ценностей произвела впечатление. Теперь Четыре Глаза всем своим видом выражал раскаяние. Я готов был последние носки прозакладывать — в ближайшие полгода его налево не потянет. Неплохой результат для меня, как для психолога, мягко говоря, начинающего.

Но один нюанс, оказалось, до Четырехглазого так и не дошел.

— Как валить? — удивился он. — А ты?

— А мне еще с товарищем побеседовать надо, — я небрежно мотнул пальцем в сторону лежащего тела. — Вали, друг. Ты мне только мешать будешь. Отвлекать, с советами ненужными лезть. Ни к чему это.

— Ага, — Четыре Глаза попытался сделать вид, что все понял, хотя по тону было ясно — ни хрена он не понял. — А на чем валить?

— Найди Рамса. Сам же говорил, что он где-то здесь ночует. Вот на нем и вали.

Кажется, наконец дошло. Во всяком случае, Четыре Глаза, на ходу засовывая трофейный бумажник в карман, таки отправился на поиски нашего коллеги, который мог бы доставить его домой. А я остался наедине с телом, до которого нужно было донести кое-какие простые истины. Снова склонился над ним и попытался представить, что оно сейчас чувствует и какие мысли про меня думает. Понять противника, как по секрету шепнул мне однажды Александр Васильевич Суворов — это уже наполовину победить его. Хотя относительно Суворова могу ошибаться. Это мог быть и Александр Филиппович Македонский. Я в тот момент вельми пьян был, личность шептавшего запомнил не очень.

Между тем туловище, похоже, уже пришло в себя, и теперь вполне могло попытаться оспорить у меня право победителя. Могло, да не попыталось. Видимо, искрометный нрав монтировки заставил его проявить максимум выдержки и благоразумия. Усиливая эффект, я приподнял инструмент и слегка стукнул охранника по голове. Получилось неплохо. Он о своих ощущениях промолчал, а мне понравилось. И, продолжая для острастки держать железяку над головой противника, я начал держать речь: