Петр Катериничев - Время барса

Я, грешный, считал тебя лишь блеклой игрой моего воображения, а ты, ворон этакий? Решил, что вырос и пора клевать хозяина? — Лир рассмеялся скрипучим нервным смехом. — Беда с вами, слугами. Впрочем, раньше властители были мудрее: по смерти их жены, слуги, чада и домочадцы находили упокоение в том же кургане, что и владыка. Кому на ум приходило изменить господину? То-то. А нынешние… Все — себе на уме. Забывая, что меняются лишь времена, а нравы — остаются. Никому не нужны чужие рабы.

Лаэрт молчал, глядя на Лира с ненавистью. А тот — расхохотался весело и беззаботно:

— Ах, милый Лаэрт, слуги никогда не становятся господами; лишь на малое время могут они получить иллюзию господства, и только… Ну да не .расстраивайся… Смерть — вот надежда убогих: она не оставляет иллюзий и уравнивает всех.

Аля боялась пошевелиться. В нескольких шагах от нее стоял массивный стенной шкаф, но Аля понимала, что вряд ли успеет добежать до него, выхватить из внутренней кобуры пистолет: старик не промахнется. Двоих киллеров он расщелкал за пару секунд и даже в лице не изменился. Нужно ждать: рано или поздно он ошибется. Странно было лишь то, что Лир ее как будто не замечал. Или — намеренно игнорировал? Почему?

— Тебе больно, Лаэрт… и это тебя мучает, — продолжал тем временем Лир. — А ведь боль — всего лишь напоминание о том, что жив. Мелочь. Хм… Как сказал один алгебраист, сумма ничего не значащих мелочей равняется смыслу жизни-Он слукавил. И сформулировал всего лишь правило. Утаив, что все остальное попадает в исключение: любовь, страсть, предощущение счастья, страх пустоты… Все. — Лир вздохнул:

— Впрочем, все, что не укладывается в формулу существования, нас и губит.. Например, жизнь. Иди предчувствие победы. Люди так жаждут заполучить желаемое, что, сталкиваясь с действительным, оказываются или деморализованы, или мертвы. Что нередко одно м то же. Ведь ты шел сюда побеждать, лукавый раб? И что в итоге? Ты забыл о духах лжи.

Лир, наконец, бросил внимательный взгляд на Алю, и она почувствовала, как падает сердце: в выцветших глазах Лира она не увидела ничего, кроме пустоты, — Я спросил тебя, Лаэрт, к чему снятся барсы… Барсы снятся к победам.

Где ты взял эту девчонку? Ну, что ты лупаешь глазками, как поповская дочь на выданье? Это ее вы с Глостером ловили на славном побережье. Ха-ха, и где теперь Глостер? — Лицо Лира посерьезнело, сделалось жестким. — Так откуда ты ее вытащил, мальчик? Из рукава?

Лаэрт, бледный от боли и кровопотери, повернулся, глянул на Алю озадаченно.

— Хм… Ты не играешь, Лаэрт. Значит, она нашлась сама. Упорная девочка.

Хм… Закономерно. Настает «время барса». С этим приходится считаться. Когда-то этот отважный зверь стал одним из тотемов на Руси, его принесли на своих щитах викинги. Но Русь молчалива и скрытна, как ее леса… Медведь вытеснил барса.

Этот сильный медлительный хищник всегда был и царствен, и справедлив, мишка — владыка лесов, и его время придет, но сейчас…. Только неукротимые сердцем воины, берсерки, барсы способны пройти по тем тропам, что неведомы для остальных. И провести по ним других. — Лир вздохнул совсем по-стариковски:

— Мне обидно… Я не смог удержать власти, но и вам, Лаэрт, приживалам, она не достанется. Власть — не милостыня, чтобы бросать ее нищим. Власть — не барские обноски, чтобы ее примеряли лакеи. Ее получат только бесстрашные духом, а удержат лишь те, кто может слиться с бесконечной душой этой земли. А я — уйду.

Пока. Барсам еще понадобятся «люди тени»: только мы, крысы, ориентируемся в темноте и зловонии человечьих отбросов, мы живем там, где не место царственным львам снегов.

Лир снова посмотрел на Алю, словно оценивая ее, произнес, качнув в ее сторону вороненым стволом:

— Видно, судьба привела тебя сюда, чтобы поставить точку в затянувшемся фарсе… Мне вовсе не хочется тебя убивать, но… Ты забралась слишком высоко для котенка. Слишком. — Он повернулся к Лаэрту:

— Ты веришь в судьбу, Лаэрт?

Судьба — это когда вся жизнь — не что иное. как суд на тобой… И каждый твой поступок оборачивается потерей, и каждое твое действие рождает фантомы, влияющие на судьбы других… Я хотел стать вершителем, что в итоге? Вечность? Нет.

Пустота. Зияющая яма.

Лир снова замер, слегка прикрыв веки, но ни Аля, ни Лаэрт не сделали даже попыток, чтобы переломить ситуацию. Казалось, старик обладает той странной гипнотической властью, что пугает отсутствием всяких объяснений собственного могущества.

— Время… Оно даже вино превращает в уксус… И каждый из нас — раб времени… И разве возможно поверить, что вода может стать вином? А человек — Богом? Но ведь поверили же, поверили! И вовсе не с пришествием Христа: чудеса никого ни в чем не убеждают, даже воскрешение Иисусом Лазаря сочли трюком. Люди — суть стадо, а потому поклонение скотине, твари им понятнее… Во времена так называемого Возрождения люди забыли Бога, и одни — снова стали раболепствовать перед тельцом, другие — вместо раззолоченного скота возвели на амвон двуногую обезьяну — человека и стали даже выписывать название этой жалкой, одержимой страстями и похотью дерзкой твари с заглавной буквы: Человек.

— Что вы строите из себя святошу?! — неожиданно для самой себя выкрикнула Аля. — На вашей совести столько крови, что ее не отмолит и сотня праведников!

— Браво! Браво! Ты понял, Лаэрт, чем слуга отличается от господина? В данном случае — от госпожи? Ведь вам обоим — время умирать, но ты сидишь бледнее тени, и в твоей трясущейся заячьей душе бродит шалая мыслишка — о спасении…

Так? А вот девчонка — хороша! Она сейчас не думает ни о смерти, ни о жизни, попранная «справедливость» заставляет ее говорить! Ну, красавица? В чем еще ты обвинишь бедного пенсионера? В святотатстве?

— Грязный старик! Вы омерзительны своей ложью! Для вас люди… падаль! Вы хуже всех скотов! Хуже!

— Браво! И слова-то какие?

Лир захохотал булькающим смехом, получая явное наслаждение от ситуации.

Так прикрываю гнусность я свою Обрывками старинных изречений Натасканными из священных книг.

— Все так, девочка. Но ты никогда не задумывалась, что людям нужна вовсе не правда, а лишь видимость благопристойности? И за нею, как за завесой, они совершают худшие из злодейств!

Аля попыталась возразить, но Лир повысил голос:

— Не перебивай! Ты так и умрешь в счастливом неведении! А мне еще жить и жить…

Лир постоял, чуть склонив голову набок, словно петушок, прислушивающийся к возне в курятнике, и вдруг ни с того ни с сего снова засмеялся, но теперь звонко, словно нашкодивший карлик:

— Жизнь — игра. И как в ней не позабавиться с этими зверьками, которые отчего-то мнят себя разумными? — Лир согнал улыбку с лица:

— По правде сказать, мне наскучило все, даже собственная жизнь. А уж власть и подавно. Но умирать отчего-то не хочется! Смириться? Не-е-е-т. Сейчас я просто поставлю точку и исчезну. В маленькую железную дверь в стене. Помнишь Буратино и папу Карло? Уйду в мир мещан и уродцев и буду развлекать себя мелкой склоч-кой и игрой по копеечке. Для этого у меня достаточно миллионов. Ну а власть… Такие, как я, нужны любой власти. Каждый должен знать свое место: и место под солнцем, и место под сенью мрака. Замков без призраков не бывает. Особенно замков царственных.

Прощайте.

Черты Лира исказила странная гримаска, за мгновение превратившая морщинистое личико фиглярствующего старикана в жесткую маску с застывшими, будто кусочки мутного льда, зрачками: он поднял пистолет…

Первый выстрел треснул сухо, второй прозвучал так, будто большой школьной линейкой ударили плашмя по металлу. Лаэрт метнулся перекатом под защиту массивной столешницы, именно в нее угодила первая пуля, вторая — в окованную бронзой ножку, стилизованную под львиную лапу.

Аля мигом метнулась к шкафу, в панике ожидая горячего штыкового удара между лопаток… Выстрел щелкнул, с хрустом выдрав из шкафовой ребрины длинную сухую щепу, но Аля уже была в безопасности. Она сунула руку под мышку, ухватила рукоять пистолета, дернула что было сил… Чертыхнулась про себя, вспомнив, что забыла отшпилить державший ремешок, наконец, справилась с ним, замерла, ощутив в руке привычную тяжесть оружия, передернула затвор и только тогда почувствовала, как взмокли ладони — да что ладони, вся она была мокрой как мышь, холодный пот не просто обметал лицо, он ледяными струйками стекал за шиворот, и Але казалось, будто ее, живую, погрузили в кошмарный трупный рефрижератор.

Снова щелкнул выстрел, стреляли не в нее, Аля несколько раз вдохнула и выдохнула, облизала пересохшие губы, приготовилась… Дыхание сделалось медленным и глубоким, она словно услышала голос Маэстро: «Будь мудрой, девочка… Живи». Главное — не бояться. Невыполнимых задач нет. Пора.