Рональд Нокс - Убийство на виадуке

Ваше алиби было блестяще продумано заранее. Вы отправились в Лондон, не преминув объявить всем, куда едете. С собой вы не взяли никакого оружия, если не считать тяжелой трости. Зато у вас появился могущественный союзник – серый туман, нависший над железной дорогой в тот день; туман, который замедлил движение поездов, задержал их прибытие, окутал вагоны, так что каждый из них стал почти невидимым для остальных. Вы на редкость удачно выбрали день. Как я понимаю, вы заранее знали, что скоро банкротство Бразерхуда станет достоянием гласности; вы предусмотрительно разузнали об этом, добравшись до города. Известие означало, что путь для вас свободен: убийство будет истолковано как самоубийство.

Туда вы ехали тем же поездом, что и Бразерхуд, и постарались вернуться одновременно с ним. Видимо, вы следовали за ним по пятам – оставаться невидимым вам было нетрудно в густом тумане. Вы видели, как он вошел в вагон, – скорее всего, последний в составе. Наверное, вы расстроились, потому что не смогли сесть в следующий. Но ничего, вместо этого вы сели в предыдущий. Вы оба ехали первым классом, каждый из вас был один в своем вагоне; достичь этой цели оказалось нетрудно – в такую погоду, да еще в полупустом поезде. Паровоз свистнул, поезд скрылся в тумане.

На первом этапе вашей поездки вам было нечем заняться; прежде требовалось достичь знакомых мест. В таком тумане вы не могли знать наверняка, что удар окажется смертельным, если вы нанесете его где-нибудь еще. И вы ждали, пока поезд не подъедет к началу виадука в Пастон-Отвиле, где, как вы и рассчитывали, он остановился по сигналу семафора. Это значило, что вы стоите у самого начала виадука, так что падение наверняка добьет упавшего. Кроме того, из-за изгиба железной дороги из других вагонов не видны ваши, да и в любом случае все они окутаны туманом.

Вот тогда-то вы и достали из кармана мяч для гольфа – самый обычный мяч, по которому вас никто не смог бы опознать. Высунувшись из окна с левой стороны поезда, вы зашвырнули мяч назад с таким расчетом, чтобы он ударился о дальнее окно вагона, в котором ехал Бразерхуд, – то есть об окно с наиболее удаленной от паровоза стороны. Вам представлялось, что мяч, отскочивший от окна со значительной скоростью, упадет в долину, где, конечно, эта находка никого не удивит и не возбудит подозрений. На самом же деле мяч упал на край насыпи у виадука, где его нашел я.

Стук привлек внимание Бразерхуда, и он, как вы и рассчитывали, высунулся в окно. Как вы и надеялись, он смотрел назад, потому что мяч ударился о дальнее окно. В этот момент вы с силой обрушили свою трость ему на голову, и он, обмякнув и сложившись пополам, повис на оконной раме.

Поезд стоял, вас окружал туман, поэтому было нетрудно пройти по подножке с левой стороны поезда. Но идти вам пришлось быстро, так как поезд мог тронуться в любую минуту. Вы забрали у Бразерхуда сезонный проездной билет и заменили его билетом в вагон третьего класса до Пастон-Уайтчерча. Поезд, в котором вы ехали, в Пастон-Уайтчерче не останавливался, так что билет мог навести на мысль, что Бразерхуд вывалился из поезда, идущего малой скоростью по той же ветке, но уже позднее. Вы переставили время на его часах, чтобы убедить в этом полицейских. Надели на него наручные часы, установив их на то же время. Но тут вы перестарались, нет нужды объяснять, как именно.

Все это вы проделали, видимо, пока ваша жертва еще дышала. А поезд продолжал стоять у семафора. Пришло время обыскать карманы. Ваше зашифрованное письмо по-прежнему было у Бразерхуда, и вы решили, что уничтожать его нет смысла, поскольку его никто не расшифрует. Вы забыли, что на обороте листа писчей бумаги, на котором вы написали зашифрованное послание, были нацарапаны такие слова, как «хорал», «утреня» и так далее, которые и привели меня к вам. Кроме того, вы обнаружили письмо насчет бронирования места в спальном вагоне и не стали уничтожать его, только изменили даты, потому что быстро сообразили: вряд ли заказать такое место мог человек, отправившийся домой поздним поездом, в 4.50.

Затем вы подняли еще живого человека и выбросили его из окна вагона на виадук. Поезд как раз тронулся или готовился тронуться с места; мгновение спустя вы заметили, что шляпа мертвеца осталась на вешалке, и выбросили и ее. Только один предмет вы уронили, не подумав, – трость, которой нанесли первый удар; видимо, она выскользнула из вашей руки, потому и была найдена на самом краю виадука, в нескольких футах ниже железнодорожного полотна. По прибытии в Бинвер вы отправились прямиком к нам и постарались оповестить нас, что вернулись трехчасовым поездом.

С тех пор вам довелось пережить несколько страшных моментов: когда я смазал удар, отправил мяч в лозняк и обнаружил труп, а вам пришлось взглянуть на свою жертву; когда суеверный страх навел вас на мысль, что фотография ожила; когда вы увидели на моей книжной полке и забрали тот самый экземпляр «Бессмертия» Момери, который подарили Бразерхуду, и наконец, когда прошлым вечером вошли в мою комнату и увидели перед собой ту самую трость, которая стала орудием убийства. Но гораздо сильнее вас ужаснуло то, что ни в чем не повинный человек, Давенант, ждет суда по обвинению в убийстве, а вы так ничего и не предприняли, чтобы оправдать его. Этого я не могу понять, но надеюсь, что вы намеревались хоть что-нибудь сделать, и конечно, должны будете сделать.

Я хочу, чтобы вы написали подробное письмо с признанием и принесли его в мою комнату. Мы с Гордоном, которому все эти факты уже известны, выступим в качестве свидетелей. После этого вы вольны уехать куда пожелаете. Этот путь представляется нам единственным возможным – из уважения к вашему сану и нашей дружбе. Ваше признание будет предано огласке лишь в том случае, если только таким способом мы сумеем спасти Давенанта от казни или пожизненного заключения. Разумеется, мы сами идем на серьезный риск…

Дверь кабинета управляющего распахнулась, вошел Кармайкл со словами:

– А-а, Ривз! Вы слышали, что Давенант раскаялся? О, простите, я не видел, что вы говорите по телефону.

Мордент Ривз оторопело вскинул голову, все еще сжимая в руке трубку.

– Что вы сказали?

– Давенант, говорю, раскаялся. Знаете, это просто поразительно, как часто мы пользуемся двусмысленными выражениями и ждем, что наши слушатели истолкуют их верным образом. Давенант же католик, и заявлять о том, что он «раскаялся», так же нелепо, как вбегать в комнату с криком: «Давенант побрился!» Но когда я говорю, что Давенант раскаялся, я вкладываю в эти слова следующий смысл – и рассчитываю, что вы поймете: Давенант сознался в полиции, что он убил Бразерхуда.

– Мерриэтт, Мерриэтт! – Ривз приложил трубку к уху, но ответа не услышал. – Прошу меня простить, Кармайкл, мне надо к Мерриэтту.

– Опять двусмысленность: вы имели в виду – наверх, в его комнату, или в Лондон?

– В комнату, разумеется, а что?..

– В таком случае вам следует знать, что минут пять назад я увидел Мерриэтта во весь опор мчащимся в сторону станции.

– Мчащимся?..

– Именно. Я предположил, что он хотел поспеть на поезд в 10.30, а времени у него оставалось в обрез.

– Боже милостивый, но это же ужасно! Скажите, а Гордона вы не видели?

– Он снаружи. Предлагал сыграть партию, но мне пришлось отказаться. Дело в том, что сегодня возвращается моя жена, и мне надо домой, подготовиться к ее приезду – проверить, не навеселе ли слуги. Так что, если вы не против партии, Гордон – тот, кто вам нужен.

– Благодарю, пожалуй, именно этого я и хотел. Алло, Гордон, вы выходите? Я только зайду за клюшками и присоединюсь к вам.

Лишь когда они вдвоем уже шагали по фервею к первой метке, Ривз поделился своей печалью:

– Полагаю, вы уже слышали про Давенанта?

– Да, весьма неделикатно с его стороны во всем сознаться, как раз когда вы уже готовились надеть наручники на другого. К счастью для вас, вы еще не успели рассказать об этом Мерриэтту.

– Вообще-то успел.

– Вот как?

– Да, я как раз говорил с ним из кабинета управляющего с помощью этой адской машинки. Я уже рассказал ему всю историю так, как мы сложили ее…

– Будем считать, что это «мы» я не заметил.

– И объяснил ему, что он должен во всем сознаться. Но у него не было никакого шанса сказать хоть что-нибудь в трубку, а потом я узнал, что он сломя голову понесся в Лондон.

– Понесся! А, так вот почему он совершил рывок к станции со скоростью миль шестьдесят в час! Боже милостивый, Ривз, что вы натворили? По-моему, вы, пользуясь одной только логикой, убедили Мерриэтта, что он убийца, тогда как на самом деле он невиновен.

– Не может быть! Так он что, и вправду сбежал?

– Похоже на то – разве нет? Совсем как в старой байке про человека, который разослал телеграмму со словами: «Все открылось, немедленно бегите». У бедняги Мерриэтта, наверное, совесть нечиста? Думаю, обойдется это в сумму, незаконно позаимствованную из приходских сборов за две недели со всего Пастон-Отвила. Кажется, это мой мяч.