Джон Карр - Отравление в шутку

Судья думает, что весь дом объединился против него. Он сам говорил нам об этом. К тому же он потерял свои деньги, и это не дает ему покоя. Если бы он смог вернуть деньги, то восстановил бы прежнюю власть над семьей, принудив всех к повиновению. И, наконец, последняя соломинка — судья думает, что они сожгли его рукопись. Возможно, кто-то действительно ее сжег. А может быть, это сделал он сам, так как, по-видимому, она его не слишком интересовала. Или же все это очередная наркотическая галлюцинация…

Росситер шевельнулся в кресле.

— По-моему, вы нагромождаете кучу смешанных мотивов. Значит, вы думаете, что судья замыслил план убить Туиллса и Клариссу и что Туиллс знал об этом?

— Вспомните, что Туиллс говорил в самом начале. Первые слова, которые я от него услышал, были: «Да простит меня Бог! Кажется, это моя вина». А потом его разговор с судьей за дверью библиотеки, который я не слышал, так как Туиллс отказывался говорить в чьем-либо присутствии. Что, если он сказал: «Я знаю, что это вы дали ей мышьяк»? Именно потому судья и вошел назад с диким взглядом, прежде чем яд подействовал на него…

— Продолжайте.

— Должно быть, он знал о морфии и его последствиях. Помните, что он не тревожился из-за опасности, грозящей другим. «Если они попытаются кого-то отравить, то это буду я», — сказал он Клариссе. А мне Туиллс говорил, что той ночью ждет посетителя. Он не ложился спать, ожидая его, но яд подействовал раньше таким образом, какого он не сумел предвидеть. Туиллс бодрствовал, защищая себя и Клариссу, но кто-то его все-таки посетил.

Что касается плана, то Туиллс мог подозревать о нем или же просто думать, что судья, находясь в состоянии безумной мстительности, вызванной наркотиком, хочет убить кого-нибудь в доме. Возможно и то и другое, но в любом случае Туиллс знал, что должен стать первой жертвой. Потому что он рассказал судье о действии гиосцина и даже показал, где хранится яд, когда больше никого в комнате не было.

— Кажется, я понимаю. Какой вывод вы собираетесь сделать? — спросил Росситер. — Последний ваш пункт трудно опровергнуть. Что-нибудь еще?

— Только психологический момент. Вы ведь знаете особенности личности судьи — его чопорность, его концепцию семейного долга, его взгляды на жизнь…

— Ну?

— Разрушение этой личности «неправильным» поведением семьи могло причинять ему нестерпимые муки и довести до жажды убийства. В основе всего могут лежать традиции, завещанные ему предками. И это решающий фактор.

— Почему?

Я поднял со стола томик стихотворений Гейне.

— Вспомните все, что мы только что обсудили. Это отвечает на все вопросы, записанные Туиллсом:

«Уверен ли я, что знаю отравителя? Что сожгли в камине и почему?

Могли ли особенности личности оставить такой отпечаток? Возможно ли подобное с медицинской или психологической точки зрения? (Да. См. Ламберт, Графштейн.)

Была ли это надежда получить деньги или прогрессирующая болезнь?

Как насчет C17N19NO3 + Н2O? Влияние?»

Я медленно положил книгу.

— На вопрос номер три — о корнях мотива — дан единственный утвердительный ответ со ссылкой на авторитет двух знаменитых психологов.

Последовала долгая пауза. Росситер снова взъерошил волосы.

— Вы ведь сами этому не верите, не так ли? — осведомился он.

— Я не говорил, что верю. Я сказал, что этому, вероятно, верит Сарджент. И Рид тоже. Рид — старый друг судьи… — Я поколебался, вспоминая утро. — Очевидно, Рид заметил следы инъекций на предплечье судьи, когда заглянул повидать его. Думаю, он пришел к выводу, что судья совершил все это в состоянии наркотического опьянения. Несомненно, Рид пытался защитить судью и старался изо всех сил убедить всех, что смерть Туиллса была самоубийством. Вот что в первую очередь вызвало у Сарджента подозрения.

Мы умолкли, услышав, как кто-то спускается по лестнице. Женский голос что-то протестующе бормотал, а судья Куэйл ворчал в ответ. Поднявшись, Росситер бросил сигарету в камин и подошел к окну. Он рассеянно смотрел наружу, когда вошли судья Куэйл и Мэри.

Судья выглядел постаревшим и осунувшимся; его глаза мигали при свете газа.

— Я в полном порядке. Отпусти меня, слышишь? — Он стряхнул руку Мэри и посмотрел на нас, прикрывая глаза ладонью. — Боюсь, джентльмены, некоторое время назад мне нездоровилось. Позвольте присесть.

Судья опустился в кресло. Его голова подергивалась.

— С нервами трудно справиться, джентльмены. Немногим доводилось видеть то, что увидел я…

— Не говори об этом, папа! — воскликнула Мэри, бросив на меня злобный взгляд.

— Это меня сломило. — Судья неуверенно протянул руку. — Полагаю, джентльмены, вы были в подвале?

Покрасневшие глаза встретились с моими. Я кивнул:

— Были, сэр.

— Самое странное, — продолжал он, — что я не могу вспомнить, как там оказался. Я помню, как вышел из этой комнаты. Направился в столовую и сел… — Его рука прижалась ко лбу. — А в следующий момент я уже спускался по лестнице в подвал. Я чувствовал, что если поработаю руками… — он посмотрел на свои руки, судорожно сжимая и разжимая их, — то мне станет лучше. Пилой, рубанком или топо…

Мэри стиснула его плечо, когда он приподнялся.

— Не важно, — пробормотал судья, снова садясь. — Я нажал кнопку выключателя, но свет не зажегся. Мне даже не показалось это странным, джентльмены, — я счел это само собой разумеющимся. Впереди горела свеча. Потом я споткнулся обо что-то на полу и наклонился, чтобы пощупать это…

— Значит, это вы кричали? — быстро спросил я.

Склонившись вперед, судья шевелил руками в нескольких дюймах от пола, словно увлажняя их в луже. Кровь начала заполнять голубоватые вены у него на лбу. Услышав вопрос, он поднял взгляд:

— Что-что? Не знаю. Может быть.

Мои прежние теории рушились, как песчаные замки. Судья даже не думал, что его могут подозревать. Он не заявлял о своей невиновности, как должен был делать человек, которого застали с испачканными кровью руками. Ему это и в голову не приходило. Могли ли все эти ужасы происходить в момент провалов в его сознании, не оставляя о себе никаких воспоминаний? Я представил себе его долговязую фигуру, спускающуюся по лестнице и бредущую в сумраке подвала…

— Когда вы спустились туда, судья? — спросил я. — Перед тем, как мистер Росситер и я увидели вас в холле?

— Должно быть. Мне кажется, я пробыл там всего минуту.

— И вы никого не видели в подвале?

— Боюсь, что я не помню. У меня создалось впечатление, — он наморщил лоб, — что кто-то прошел мимо меня, задев мой локоть, когда я спускался. Но я не уверен…

Я повернулся к Мэри:

— Ты знаешь, что случилось?

Она кивнула, безмолвная и жалкая. Ужас и злость исчезли — Мэри застыла, положив руку на плечо отца.

— Ты слышала крик?

— Да.

— Где ты тогда была?

— В буфетной, чистила картошку. От страха я не могла сдвинуться с места.

— Дверь буфетной выходит на площадку лестницы в подвал, не так ли? — продолжал я. — Значит, ты могла все слышать лучше, чем кто-либо другой. Ты вышла посмотреть?

— Нет! Я не осмелилась. И я не знала, что крик донесся из подвала. — Она теребила складки клеенчатого фартука. — Я просто сидела там. Потом встала и положила картошку в раковину, но от страха рассыпала ее…

— Ты долго пробыла в буфетной?

— Минут двадцать. О, Джефф…

— И ты слышала, как кто-то спускается?

— Да. Я слышала отца, так как знаю его походку. Перед ним спустились еще двое.

Я возбужденно шагнул вперед, и она отпрянула.

— Но я не видела их, Джефф. Один спустился задолго до папы, а другой всего за несколько минут. Вероятно, это были Кларисса и…

— Но ты никого не видела?

— Нет.

— А где была Джоанна?

— Она полировала серебро на задней веранде, но часто заходила в столовую и могла кого-то видеть.

Я посмотрел на Росситера. Он рассеянно изучал стол, и я знал, что от него не дождаться помощи. Когда он хотел, то мог рассуждать здраво, но сейчас, казалось, всего лишь извинялся за свое присутствие.

— Мэри, — сказал я, — пожалуйста, позови сюда Джоанну.

— Но папа…

— С ним все будет в порядке.

Мне предстояла трудная задача. Судья Куэйл откинулся на спинку кресла — он выглядел бесстрастно, но было слышно его свистящее дыхание через нос. Я подошел к нему:

— У меня есть для вас новости, сэр. Можете послушать меня минуту?

В его полузакрытых глазах мелькнул слабый интерес.

— Пока что я в здравом уме, мистер Марл, — ответил он, пытаясь говорить резко. Но слова, казалось, причиняли ему боль.

— Ваш сын Том здесь, сэр.

Его руки вцепились в подлокотники. Минуту он не шевелился и не говорил.

— Вы не возражаете против этого? — спросил я.