Эрнст Гофман - Зловещий гость (сборник)

Можно себе представить, как я полетел выполнять это поручение. Но в ту минуту, когда я уже собирался тихонько постучаться в дверь комнат баронессы, мне навстречу быстро вышел барон. Он остановился в удивлении и смерил меня мрачным пронзительным взглядом.

– Что вам здесь нужно? – вырвалось у него.

Несмотря на то что сердце у меня страшно билось, я овладел собой и ответил твердо:

– Я пришел по поручению дяди узнать о здоровье баронессы.

– О, это был пустяк, ее обычный нервный припадок. Она спокойно спит, и я знаю, что к столу жена выйдет в хорошем настроении. Передайте это своему дяде!

Барон Родерих сказал это срывающимся голосом, и я подумал, что он беспокоится о баронессе больше, чем хочет показать. Я повернулся, собираясь уйти, но он вдруг схватил меня за руку и воскликнул, сверкая глазами:

– Мне нужно поговорить с вами, молодой человек!

Разве не стоял передо мной оскорбленный муж и не должен ли я был опасаться нападения, которое могло окончиться для меня позором? Я был безоружен, но в эту минуту вспомнил о прекрасном охотничьем ноже, подаренном мне дядей, который все еще был при мне. Я последовал за хозяином дома, решившись не щадить жизни, если подвергнусь недостойному обращению.

Мы вошли в комнату барона, дверь которой он запер. Он стал порывисто ходить по ней, скрестив руки за спиной, потом остановился передо мной и повторил:

– Мне нужно поговорить с вами, молодой человек.

Ко мне вернулось мужество, и я сказал, повысив голос:

– Надеюсь, речь ваша будет такова, что я смогу выслушать ее без ущерба для своего достоинства?

Барон взглянул на меня удивленно, будто меня не понял, потом мрачно посмотрел в пол, заложил руки за спину и снова начал ходить по комнате. Он взял какое-то ружье и прошелся по его дулу шомполом, точно желая убедиться, заряжено оно или нет. Кровь закипела у меня в жилах, я схватился за нож и пошел прямо на Родериха, желая лишить его возможности напасть на меня.

– Прекрасное оружие, – воскликнул барон, убирая ружье обратно в чехол.

Я отошел от него на несколько шагов, но барон снова ко мне приблизился, затем хлопнул меня по плечу, сильнее, чем я мог ожидать, и сказал:

– Я, должно быть, кажусь вам возбужденным и расстроенным, Теодор! Это действительно так: прошлой ночью меня одолевали тысячи страхов. Нервный припадок моей жены был неопасен, теперь я это вижу, но здесь, в этом замке, где поселился мрачный призрак, я ожидаю самого худшего, и, кроме того, она впервые здесь заболела. Вы, вы одни в этом виноваты!

– Я не имею ни малейшего представления о том, как это могло произойти! – ответил я невозмутимо.

– О, – продолжал барон, – о, если бы этот проклятый музыкальный ящик разлетелся на льду на тысячу кусков, о, если бы вы… но нет, нет! Это должно было произойти, и я один во всем виноват. Я должен был в ту минуту, как вы заиграли в комнате моей жены, сказать вам о положении вещей и состоянии баронессы…

Я хотел что-то вставить.

– Дайте мне договорить! – воскликнул барон. – Я должен с самого начала изменить ваши суждения. Вы считаете меня суровым человеком, презирающим искусство? Я вовсе не таков. Лишь одно соображение заставляет меня по возможности гнать отсюда такую музыку, которая действует на всякую душу, а также, конечно, и на мою. Знайте, что жена моя страдает повышенной впечатлительностью, которая может в конце концов лишить ее всех радостей жизни. В этих страшных стенах она пребывает в состоянии крайнего возбуждения, которое проявляется только иногда, но все же является предвестником серьезной болезни. Вы имеете право спросить, почему я не избавлю нежную женщину от необходимости оставаться в этом ужасном месте. Назовите это слабостью, но я не могу бросить ее одну. Я был бы совершенно не в состоянии делать что-либо в ее отсутствие: самые страшные картины всевозможных несчастий, случившихся с ней, не оставляют меня ни в лесу, ни в зале суда. И потом я думаю, что для слабой женщины эта жизнь может служить чем-то вроде укрепляющей ванны. Но вы! Вы методически терзаете мою жену своей игрой!

Барон произнес эти слова, повысив голос и сверкая глазами. Кровь бросилась мне в голову, я сделал порывистое движение в его сторону и хотел заговорить, но Родерих не дал мне этого сделать.

– Я знаю, что вы хотите сказать, – начал он, – я знаю это и повторяю, что вы были на пути к тому, чтобы убить мою жену, но я не стану больше винить вас в этом. Я сам должен был положить этому конец. Вот что вы сделали: вы взволновали мою жену игрой и пением, и вот, когда она носится по бездонному морю грез и предчувствий, которые вызвала своими злыми чарами ваша музыка, вы низвергаете ее в самую пучину ужаса рассказом о страшном призраке, дразнившем вас в зале суда. Ваш дядя обо всем мне сообщил, но я прошу, повторите мне все, что вы видели и слышали, чувствовали и предполагали.

Я взял себя в руки и спокойно рассказал обо всем с начала и до конца. Родерих лишь иногда издавал возгласы, свидетельствовавшие о его удивлении. Когда я дошел до момента, как почтенный старик с благочестивым мужеством восстал против призрака и изгнал его силой своего слова, барон молитвенно сложил руки, воздел их к небу и вдохновенно воскликнул:

– Да, он добрый гений, охраняющий наше семейство! Его бренное тело должно покоиться в фамильном склепе наших предков!

Я окончил свой рассказ.

– Даниэль! Даниэль! Что ты делаешь здесь в такой час? – пробормотал барон, расхаживая по комнате со скрещенными за спиной руками.

Наконец, он будто очнулся ото сна и, дружески взяв меня за руку, сказал:

– Вот что, милый друг! Вы должны исцелить мою жену, с которой вы, сами того не зная, сыграли такую дурную шутку. Только вы можете это сделать.

Я почувствовал, что краснею, и если бы стоял напротив зеркала, то, конечно, увидел бы в нем очень глупое и смущенное лицо. Барон, по-видимому, наслаждался моим замешательством. Он посмотрел мне в глаза с какой-то фатальной и иронической улыбкой.

– Но как я могу это сделать? – с трудом проговорил я, наконец.

– Я имею в виду ваше искусство. Баронесса погрузилась в чарующий мир вашей музыки, и лишать ее этого так внезапно было бы жестоко. Продолжайте свое музицирование. По вечерам вы всегда будете желанным гостем в покоях моей жены. Но постепенно от веселой и нежной музыки переходите к более серьезной и, главное, повторяйте рассказ об ужасном призраке. Баронесса привыкнет к нему, она забудет, что призрак обитает в этих стенах, и рассказ будет действовать на нее не сильнее, чем любая волшебная сказка, которую можно найти в каком-нибудь романе или книге о привидениях. Сделайте это, милый друг!

С этими словами барон меня отпустил, и я удалился. Я был поражен до глубины души и низведен до положения малолетнего глупого ребенка! А я-то, безумец, думал, что в состоянии пробудить в нем ревность! Он сам посылает меня к Серафине, видя во мне лишь средство облегчить ее душевные волнения, которое он может назначить или отменить по своему желанию. За несколько минут до этого я боялся барона, и в самой глубине моей души таилось осознание вины. Теперь же все исчезло во мраке ночи, и я видел только глупого мальчика, который по детской наивности принял за чистое золото корону из блестящей бумаги, которую нацепил на свою горячую голову. Я поспешил к дяде, который меня ожидал.

– Ну, тезка, что ты там делал? Что так замешкался? – воскликнул он, едва завидев меня.

– Я говорил с бароном, – тихо ответил я, не в силах взглянуть на доброго старика.

– Черт возьми! – сказал он, будто удивившись. – Черт возьми, я ведь так и думал! Барон, конечно, вызвал тебя на дуэль?

Громкий смех, которым разразился старик тотчас вслед за этим вопросом, свидетельствовал о том, что и в этот раз он, по обыкновению, видел меня насквозь. Я сжал зубы и не смог сказать ни слова, потому что отлично знал, что стоило мне заговорить, как я немедленно подвергся бы тысяче насмешек, готовых сорваться с языка старика.

Баронесса явилась к столу в изящном утреннем наряде, ослепительная белизна которого могла бы поспорить со свежестью только что выпавшего снега. Она казалась слабой и скованной, но когда, тихо и мелодично заговорив, она подняла свои темные глаза, из их мрачного пламени сверкнуло сладкое томительное желание, и нежная краска мимолетно залила ее лилейно-бледный лик. Она была прекраснее, чем когда-либо.

Кто способен перечислить все сумасбродства юноши со слишком горячими головой и сердцем? Те горечь и гнев, которые вызвал во мне барон, я перенес и на баронессу. Все это показалось мне злой мистификацией, и я хотел теперь доказать, что вполне сохранил рассудок и проницательность. Как обиженный мальчуган, я избежал общества баронессы и ускользнул от преследовавшей меня Адельгейды, так что уселся на самом дальнем конце стола между двумя офицерами, с которыми принялся отважно пить. К концу обеда мы усердно чокались, и, как обыкновенно бывает при таком настроении, я был необычайно весел и шумен. Слуга принес мне тарелку, на которой лежало несколько конфет, сказав при этом: