Жорж Сименон - В случае беды

Больше ничего пока не известно. Ни вчера вечером, ни сегодня утром о нас ни слова. Не указано также, что номер откололи две женщины.

Мне это не нравится. Прошлой ночью я в «Номера Альберти» не возвращалась, а нынче в полдень, направляясь в бар на улице Гэте, вовремя заметила двух шпиков в штатском.

Я повернула голову и прошла мимо, а из одного бистро на Ренской улице, где меня не знают, позвонила Гастону.

Я слушал все так же неподвижно, не выказывая никаких признаков интереса, на который она рассчитывала.

– Ему вроде бы показали фотку Ноэми, такую, понимаете, какую делают с арестованных, и спросили, знакома ли ему эта девушка. Он ответил, что знакома. Тогда легавые поинтересовались, знает ли он ее подружку, и он опять ответил, что знает, а вот где мы обе живем – ему неизвестно. То же наверняка проделали во всех барах и меблирашках по соседству. Я упросила Гастона – мы ведь приятели – оказать мне услугу, и он согласился.

Она посмотрела на меня так, словно остальное я уже угадал.

– Я жду, – холодно уронил я.

Не знаю, за что, в сущности, я на нее злился, но злился я бесспорно.

– Когда его станут допрашивать снова – а это обязательно произойдет, – он покажет, что в четверг Вечером, как раз во время налета, мы обе сидели у него в баре, и найдет клиентов, которые подтвердят его слова. Этого Ноэми не знает, и это ей необходимо сообщить. Насколько я ее себе представляю, она пока что не раскололась и с упрямым видом отмалчивается. А – раз вы теперь наш адвокат, у вас есть право увидеться с ней и втемяшить что нужно. Вы можете также оговорить все подробности с Гаетоном – он у себя в баре до двух ночи. Я предупредила его по телефону. Денег я вам пока что не обещаю – у меня их просто нет, но я знаю, что вам случалось браться за дела и бесплатно.

Я считал уже, что знаю все, все увидел, все услышал.

И все-таки я чувствовал: она не решается прерваться, еще не все выложила и ей остается сказать или сделать нечто такое, что внезапно показалось ей трудным. Не боится ли она испортить свой фокус, который, несомненно, готовила столь же тщательно, как и налет?

Я вновь представляю себе, как она встает, побледнев, силясь самоуверенно улыбнуться и с блеском разыграть главную часть партии. Взгляд ее, обежав комнату, остановился на единственном не заваленном бумагами углу письменного стола, и, задрав юбку до талии, она запрокинулась с негромким:

– Лучше уж вы попользуйтесь, пока меня не посадили.

Трусиков на ней не было. Так впервые я увидел ее тощие ляжки, по-девчоночьи выпуклый живот, темный треугольник лобка, и кровь совершенно беспричинно ударила мне в голову.

Я видел ее запрокинутое лицо рядом с настольной лампой и вазой с цветами, которые Борденав меняет каждое утро, а она тоже старалась не сводить с меня глаз и ждала, мало-помалу теряя уверенность в удаче, потому что чувствовала: я не реагирую.

Потребовалось известное время на то, чтобы глаза у нее увлажнились, она шмыгнула носом, нащупала наконец рукой край юбки и, еще не опустив ее, разочарованным и униженным тоном пробормотала:

– Это вам ничего не говорит?

Она медленно поднялась, повернувшись ко мне спиной, и, все так же пряча лицо, покорно осведомилась:

– Значит, полный отказ?

Я закурил сигарету и в свой черед выдавил, глядя в сторону:

– Садитесь.

Она повиновалась не сразу и, прежде чем повернуться ко мне, громко, по-детски высморкалась.

Ей-то я и звонил сейчас на улицу Понтье, где у нее лежит в постели мужчина, с которым я знаком и которого только что не просил стать ее любовником.

Телефон зазвонил, когда я раздумывал, стоит ли писать еще. Я узнал голос жены:

– Все работаешь?

Я заколебался:

– Да нет...

– Может, заедешь за мной? Здесь Мориа. Корина собирается, если ты явишься, оставить нас обедать с четырьмя-пятью приятелями.

Я ответил «да».

Итак, сейчас я уберу «свое» досье в шкаф, решу, за какими книгами библиотеки буду держать ключ, а потом пойду одеваться.

По-прежнему ли прячется под мостом Мари чета клошаров?

Вторник, б ноября, вечер.

Я поднялся в спальню, чтобы переодеться, и позвал Альбера.

– Выведете машину и отвезете меня на улицу СенДоминик. Мадам, полагаю, взяла «четыре аш-вэ»?

– Да, мсье.

У нас две машины и шофер, он же дворецкий, но судачат главным образом о шофере. Его наличие объясняют наивным тщеславием выскочки, хотя нанял-то я его по совсем уж другой, смехотворной причине.

Сиди передо мной клиент и скажи он мне то же самое, я, несомненно, оборвал бы его:

– Ограничьтесь изложением фактов.

Тем не менее не упущу случая разрушить мимоходом еще одну легенду. Мэтр Андрие, мой первый и, кстати, единственный патрон, а также первый муж Вивианы, был одним из немногих парижских адвокатов, которых возили во Дворец шоферы в ливрее. Отсюда вывод: я стремлюсь ему подражать, и Бог весть какой комплекс толкает меня доказывать жене...

Когда мы начинали и жили на площади ДанферРошро с Бельфорским львом [2] под окнами, я ездил на метро. Это длилось недолго, всего с год, после чего я уже мог позволить себе такси. Мы не замедлили купить машину по случаю, но если у Вивианы уже были водительские права, то я оказался неспособен сдать экзамен. Машины я не чувствую, да и реакция у меня не шоферская. За баранкой я так напрягаюсь, так уверен в неизбежности аварии, что экзаменатор посоветовал мне:

– Вам лучше бросить это, господин Гобийо. Случай с вами – не единственный, и происходит такое преимущественно с людьми высокого интеллекта. Со второго или третьего захода вы, конечно, свои права получите, но рано или поздно угодите в катастрофу. Вождение – не для вас.

Я вспоминаю, как почтительно он произнес последние слова: моя репутация уже устанавливалась.

Несколько лет, вплоть до того, как мы обосновались на острове Сен-Луи, шофера мне заменяла Вивиана, отвозившая меня во Дворец и заезжавшая за мной по вечерам, и лишь когда Альбер, сын нашего садовника в Сюлли, отбыв военную службу, стал искать работу, нам пришла мысль нанять его.

Когда нас с женой перестали вечно видеть вместе, это показалось странным: наша неразлучность уже стала легендой, и я уверен, что кое-кто до сих пор воображает, будто Вивиана помогает мне составлять мои досье, а то и писать судебные речи.

Я не самолюбив в том смысле, в каком это присуще моим собратьям, и если...

Факты!

Почему я то и дело возвращаюсь к прошлому воскресному вечеру, хотя он не ознаменовался никакими важными событиями? Сегодня у нас вторник. Вот уж не думал, что меня так скоро опять потянет погрузиться в свое досье.

Итак, Альбер отвез меня на улицу Сен-Доминик, и, заметив на парадном дворе голубую машину жены, я отпустил его. У Корины де Ланжель я застал человек десять в одной из гостиных и трех-четырех в маленькой, оборудованной под бар круглой комнатке, где священнодействовала сама хозяйка дома.

– Шотландского, Люсьен? – осведомилась она, перед тем как расцеловаться со мной.

Она целуется с каждым. В доме это ритуал.

Затем почти тут же раздалось:

– Какое чудовище жестокости вырывает наш великий адвокат из когтей правосудия?

В огромном кресле, беседуя с Вивианой, восседал Жан Мориа. Я пожал руки завсегдатаям – Ланье, владельцу нескольких газет, депутату Дрюэлю, имя которого никак не могу запомнить и о котором знаю только, что он всегда торчит там, где находится Корина, называющая его «одним из своих протеже», и нескольким интересным женщинам за сорок – такое на улице Сен-Доминик правило.

Я уже сказал: ничего не произошло, если не считать того, что обычно происходит на такого рода сборищах. Пить и болтать продолжали до половины девятого, когда, как сообщила мне Вивиана, осталось всего человек пять-шесть, в том числе Ланье и, разумеется, Жан Мориа.

Мориа знают все: раз десять он был министром, дважды премьером и снова им станет. Его фотографии и карикатуры на него появляются на первых полосах газет не менее регулярно, чем изображения кинозвезд.

Мориа – коренастый, плотный мужчина, почти такой же уродливый, как я, но имеющий передо мной два преимущества – высокий рост и какую-то мужицкую жестокость, придающую благородство его облику.

Биография его тоже более или менее известна, во всяком случае, тем из парижан, что причисляют себя к посвященным.

В сорок два года, женатый, отец трех детей, он все еще был ветеринаром в Ньоре [3] и, казалось, не питал никаких честолюбивых замыслов, когда в результате предвыборного скандала выставил свою кандидатуру в депутаты и прошел.

Вероятно, не повстречайся с ним Корина, он до конца дней оставался бы просто депутатом-работягой, исправно циркулирующим между убогой квартиркой на Левом берегу и своим избирательным округом. Сколько ему тогда было?

Определить возраст Корины трудно. Судя по тому, как она выглядит сейчас, ей что-то около тридцати. Муж ее, старый граф де Ланжель, умер два года назад, и она начала отрываться от привычной им среды Сен-Жерменского предместья ради общества редакторов газет и политических деятелей.