Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом

Рука в руке, они покинули комнату.

Наутро мы с Пуаро стояли у дома и ждали машину. Трудно было поверить, что мы наконец покидаем Лиллиоук. Что-то в этом роде я произнес вслух, но ответа не получил.

– Пуаро? С вами всё в порядке?

– Я думаю.

– О чем-то серьезном, судя по всему…

– Не особенно. Но интересном.

– И что же это?

– Нас с вами пригласили в Лиллиоук в качестве своеобразной страховки. Леди Плейфорд считала, что никто не осмелится совершить преступление, пока в доме находится сам Эркюль Пуаро! Любому хватит ума повременить. Но кое-кто все же осмелился – Рэндлу Кимптону не хватило ума. И вот он мертв. А ведь он мог и подождать. Всего неделя, и Пуаро уехал бы! Одна неделя вряд ли остудила бы его навязчивое желание распахнуть ковчег тела его давнего соперника! Так почему же Кимптон не подождал?

– Он увидел свой шанс и принял необдуманное решение… – Я нахмурился. – Пуаро, вы как будто жалеете, что убийство не сошло ему с рук.

– Кэтчпул, не глупите. Конечно, я рад, что преступник не ушел от наказания, но… Я не рад тому, что он меня недооценил. Что он не принял решения отказаться от убийства практически на глазах у Пуаро… Разве он ничего не слышал о моих достижениях? Думаю, что слышал, и все же они не произвели впечатления на него. Он смеялся над моими методами…

– Пуаро, – твердо сказал я, а сам подумал, что, похоже, навязчивые идеи бывают не у одних убийц.

– Да, mon ami?

– Рэндл Кимптон мертв. Может показаться легкомыслием с моей стороны описывать ситуацию в подобных выражениях, но все же… вы выиграли, а он проиграл.

Пуаро улыбнулся и потрепал меня по руке:

– Спасибо, Кэтчпул. Это никакое не легкомыслие. Вы правы: я выиграл, а он проиграл.

Тут меня осенило, что в этом деле есть и другие проигравшие, причем не так заслуженно, как Кимптон, и их мне гораздо больше жаль. Возможно, моим чувствам нет оправдания, но мне все же казалось, что, какой бы лжи ни нагромоздил вокруг себя Джозеф Скотчер и какие бы дурные поступки ни совершил, в глубине души он хотел быть достойным человеком, а может быть, и стал бы им когда-нибудь. В Оксфорде он повстречал блистательного Рэндла Кимптона, который буквально вскружил ему голову, настолько, что Скотчер захотел делать с него свою жизнь. В стремлении подражать своему кумиру он зашел так далеко, что сначала похитил возлюбленную Кимптона, потом скопировал его профессию и, наконец, последовал за ним в лоно семьи Плейфордов – однако чего он никогда не пытался копировать у Кимптона, так это его жестокость, самодовольство и пренебрежение чувствами и мнениями других людей.

Мне не хотелось думать, что именно Скотчер, по всей вероятности, убил Айрис Гиллоу. В его словах, обращенных ко мне в тот вечер, который стал для него последним, было столько душевной теплоты и заботы, сколько я не получал никогда в жизни – ни от кого. Знаю, что никакими словами нельзя оправдать убийство. И все же его слова для меня больше, чем пустой звук.

– Полагаю, что в ожидании автомобиля мы можем развлечься обсуждением одного вопроса, который пока остается без ответа, – сказал Пуаро.

– Я и не знал, что такие еще остались, – честно признался я.

– Почему Скотчер сделал предложение Софи Бурлет сразу, как только узнал о новом завещании леди Плейфорд?

– О. Да, похоже, вы правы. Я действительно не знаю ответа на этот вопрос. – И едва удержался, чтобы не добавить: «Как, вне всякого сомнения, не знаете его и вы». Вряд ли Эркюль Пуаро обрадуется повторной недооценке его способностей, да еще и со стороны близкого друга.

– У меня есть кое-какие предположения, – сказал маленький бельгиец. – Одно из них заключается в том, что, оказавшись внезапно единственным наследником огромного состояния леди Плейфорд, Скотчер испугался. Быть может, он хотел рассердить ее или заставить ревновать, надеясь, что тогда она заберет свои благодеяния назад. И, возможно, думал, что поспешная помолвка с сиделкой позволит ему достичь этой цели.

– Почему-то мне это представляется сомнительным, – сказал я.

– Хорошо, вот вам теория попроще: Скотчер хотел наказать леди Плейфорд. Ведь она причинила ему серьезные неудобства, изменив свое завещание таким образом. Он боялся, что кто-нибудь в Лиллиоуке непременно захочет разоблачить теперь его обман, и винил в этом свою хозяйку. И он объявил о своей любви к Софи Бурлет в тот самый миг, когда ему полагалось выражать нежнейшую благодарность леди Плейфорд, чем лишил свою благодетельницу того, что было для нее всего важнее: своего внимания. Она вдруг оказалась не единственным человеком в доме, к которому он был неравнодушен.

– Что ж, эта теория кажется мне убедительнее первой, однако я все же сомневаюсь, – сказал я. – Но раз уж мы строим гипотезы, то как вам мой вариант: Скотчер предложил Софи руку и сердце, чтобы она молчала о его притворной болезни. Раньше он льстил ей так же, как льстил Филлис, и этого было достаточно. Однако, если она знала, что он вовсе не умирает, и вдруг услышала, что леди Плейфорд оставляет все свое имущество бедному, больному Джозефу… порядочная девушка вроде Софи вполне могла почувствовать себя обязанной во всем признаться. То, что прежде она могла оправдывать как простое чудачество, теперь представало ее глазам как настоящее мошенничество. Вы же помните, леди Плейфорд никому не призналась, что знает правду; напротив, она предпочитала делать вид, что верит сказкам о брайтовой болезни.

– И Скотчер мог решить, что при таких условиях сделать предложение Софи будет единственным способом гарантировать ее молчание и дальше, – подхватил Пуаро. – Да, это хорошая мысль. Но я все же предпочитаю другую. По-моему, лучшая теория состоит в том, что Джозеф Скотчер просто любил Софи Бурлет.

– Это тоже теория? А я думал, что это официальная версия.

Пуаро проигнорировал мой вопрос.

– Страх перед разоблачением, а то и перед неведомым убийцей, который не захочет видеть его единственным наследником всего состояния Плейфордов, потряс Джозефа Скотчера настолько, что он даже стал вести себя более естественно, чем всегда. Возможно, он просто любил эту женщину, которая принимала его таким, каким он был, не задавала никаких вопросов и без единой жалобы выполняла всю его работу для леди Плейфорд, хотя он вполне мог делать ее и сам. Возможно, он уже давно любил Софи, просто никогда не говорил об этом серьезно; ведь ему легче было лгать о чем угодно. До того вечера. И только в кризисный момент он почувствовал, насколько это для него важно – рассказать о своих чувствах.

– А вы, оказывается, сентиментальны, Пуаро. – Я улыбнулся. Наверное, то же можно сказать и обо мне, но именно в тот миг я особенно остро понял, как дорог мне мой маленький бельгийский друг.

– Эдвард!

Я обернулся, услышав голос Гатеркола. Тот стремительно шагал к нам.

– Думал, я вас уже не застану, – сказал он.

– Мы еще здесь.

И тут из дома выскочила леди Плейфорд, прямо в кимоно. Ее лицо было бледным, фигура осунулась, и она вдруг показалась мне куда старше, чем я думал о ней до сих пор. Но, несмотря ни на что, ее лицо цвело почти маниакальной улыбкой.

– Пуаро! Не смейте удирать, не дав мне запустить в вас коготки! Мне надо задать вам столько вопросов о моей текущей стопке, а Майкл что-то ужасно бестолков сегодня, верно, Майкл? Он совсем меня не слушает… Пуаро, помните сюжет с переодеванием, о котором я вам рассказывала? Вот послушайте, что я придумала! Что, если речь пойдет не о банальной перемене одежды или гриме, а об уродстве, повреждении лица? Только не носа – бог с ним, с носом! В моем нынешнем романе и так что-то очень много носов, а я терпеть не могу повторяться. Пусть это будет, например, заячья губа, только что исправленная или… о, вот это мысль! созданная – да, пусть она будет созданная. Но только кому это может понадобиться? И неужели все мои сюжеты теперь будут держаться на пластических операциях? Не хотелось бы. К тому же не надо пугать читателей, они ведь дети… Хотя, по-моему, дети сейчас растут чрезмерно изнеженными, вам не кажется? С людьми иногда случаются ужасные вещи, и чем раньше дети будут об этом знать, тем лучше для них!

Гатеркол и я обменялись улыбками и отошли в сторону.

– Я вам завидую, вы вернетесь в Лондон, – сказал он. – Боюсь, что леди Плейфорд сейчас сама не своя. Хотя притворяется, будто всё в порядке.

– Это заметно, – сказал я. – Как долго вы еще пробудете в Лиллиоуке?

– Не знаю. Хочу пока сам приглядеть тут за всеми. За Клаудией, к примеру… Вряд ли леди Плейфорд сможет сейчас ей помочь, как и она – леди Плейфорд, а я постараюсь поддержать их обеих, как смогу.

Мы обменялись визитками и пожали друг другу руки. Подъехал автомобиль, и я услышал, как леди Плейфорд говорит:

– О, это умно. Чертовски умный ход. Видимо, у меня не будет иного выхода, кроме как посвятить эту стопку вам, Пуаро.

Когда шофер уже открывал перед нами дверцу авто, она вдруг повернулась ко мне и сказала: