Ольга Лаврова - Свидетель

— Если забудет про своего единственного ненаглядного свидетеля, — вставила Зиночка.

— Не поминай на ночь глядя. У меня от него изжога.

— Все в том же состоянии?

— Помяни мое слово, — прорек Томин, — однажды утром он придет и скажет: знаете, Пал Палыч, я сегодня всю ночь не спал, думал, и окончательно решил от всего отказаться!

— Да пропади он пропадом! Буду петь тебе все, что пожелаешь.

Но пение не состоялось. После ужина, когда Тамара Георгиевна принялась за грязную посуду, до которой Зиночку тоже не допустила, та произнесла насторожившим Пал Палыча тоном:

— Я бы хотела кое-что сообщить…

— Слушаю. Или мы ждем Сашу? (Тот принимал чьи-то телефонные поздравления в соседней комнате).

— Да, Павел, чтобы уж сразу…

Пал Палыч всмотрелся в нее. Потупилась, какая-то тревожно-радостная.

Нет, платье было новое, не видал он ее в этом платье. И туфли новые. Вся новая.

Почему-то смутно стало на сердце от ее новизны.

— Что случилось? — гаркнул Саша за спиной.

— У меня короткая информация, — тихо сказала Зиночка. — Я выхожу замуж.

— С ума сошла! — воспротивился Томин всем существом.

— Ты тоже считаешь это помешательством, Павел? — обернулась она к Знаменскому.

Тот отрицательно покачал головой. Голос все же отказал.

— Нет, ты понимаешь, что ты делаешь? — негодовал Томин. — Была дружба, была нерасторжимая тройка! Как мы вместе работали!

— И останется дружба, останется тройка! И будем вместе работать!

Томин присвистнул:

— До нас ли теперь! Друзей покидают за порогом загса.

— Шу-урик! — с ласковой укоризной Зиночка взъерошила ему волосы. — Таких друзей не покидают. И я не представляю, чтобы мой муж не стал вашим другом тоже.

— Ее муж!.. — перекривился Томин. — Просто слышать не могу!.. Кто он наконец?

— На днях познакомлю.

— Видал, Паша? Мы даже не знакомы! Заводит роман, не спрося нашего мнения, не показав хоть издали! Я вот уверен, что он тебе не пара!

Возможно, Томин чуть-чуть утрировал свое огорчение. Но чуть-чуть.

А Пал Палыч переживал чувство потери. Уже окончательной. Год назад состоялось между ним и Зиночкой последнее интимное объяснение. Она, не обинуясь, признала, что есть кто-то… еще не наверняка… но она надеется, что тот самый, кто ей нужен. Знаменский не раз спрашивал себя — не ее — оправдалась ли надежда. Сегодня получил ответ. Знал, что к тому идет. И все-таки, все-таки!..

— Ладно, Саша, уймись, — сказал он вполне, как ему представлялось, невозмутимо. — Мать переполошишь.

Томин приглушил громкость, но не унимался:

— О, женщины! О существа, которые…

— Имеют обыкновение выходить замуж, — подхватила Зиночка, не скрывая улыбки.

— Паша, быстро мне рюмку коньяку! Внизу в книжном шкафу. Одной рукой неудобно… Спасибо. Это я за собственное здоровье… Значит, бесповоротно? Любовь, семья и прочее?

— Да что ты так уж раскипятился?.. Пососи лимонную корочку, Тамара Георгиевна унюхает.

— Во-первых, глубоко возмущен твоей скрытностью. Во-вторых, зол на себя: недоглядел. Ничего себе, сыщик! И, в-третьих, честно и откровенно ревную. Если уж приспичило замуж, почему не выйти за меня или Пашу?

— Ты не сватался.

— Убить меня мало.

Все это уже сбивалось на водевиль, и Пал Палыч предложил поздравить Зиночку по-человечески.

— Ррр… Сейчас не могу. Остыну — поздравлю.

— Ну остывай. Я пока позвоню.

— Постой! Были ЗнаТоКи. А теперь?

— Клянусь не менять фамилию.

— И на том спасибо, — буркнул он ей вслед.

Утро туманное, утро сырое. Граф порезал лапу о стекляшку. От вчерашнего пиршества тело тяжелое. От Зиночкиного счастья грустно. И опять, опять незваный Власов!

— Мешки под глазами, плохо спали, Игорь Сергеевич?

— Практически не спал. Я много передумал, прежде чем прийти.

— Всю ночь не спал, много думал и окончательно решил?.. — Паша как в воду смотрел.

— Да. Окончательно.

— Свидетель подает в отставку. Это я почти знал. Что же, рассказывайте.

— Не хочется говорить. — Он достал из кармана листок. — Прочтите.

«Старшему следователю Управления внутренних дел г. Москвы тов. Знаменскому П. П. Заявление. От гражданина Власова, проживающего… Я привлекаюсь в качестве свидетеля по делу Д. К. Платонова, который избил на улице человека. По этому делу я не могу быть объективным свидетелем, так как…»

Знаменский пробежал текст до конца, вздохнул, отложил. Все встало на свои места.

— В вашем заявлении нет главного, Игорь Сергеевич.

— Я написал все.

— Вы не написали, почему пришли. Ради кого? Ради себя, ради него, ради торжества справедливости?

Власов выглядел постаревшим, был серьезен, лишен стремления подкалывать следователя; отвечал добросовестно:

— Не терплю, если я кому-то обязан или должен. Ни отдельному человеку, ни обществу.

— Не честнее ли сказать: мне стало стыдно. Вы ведь, в сущности, пришли исповедаться.

— В отпущении грехов не нуждаюсь. Просто мой принцип — всегда платить по счетам.

— Э-э, бросьте, Игорь Сергеевич! Не такой вы рационалист, каким стремитесь выглядеть… Пожалуйста, могу зарегистрировать заявление, поставить входящий номер, и когда понадобитесь — вас вызовут. Устраивает? Насколько вижу, нет. Тогда вот как! — Пал Палыч разорвал листок и бросил в корзину. — Вам стало невтерпеж, и надо облегчить душу. Так что говорите.

Хруст пальцев.

— Неприятно.

— А мне? Ведь каждый день я призываю людей признаваться в чем-то постыдном и мучительном.

— У вас привычка.

— Все равно неприятно. Но нужно. И часто больше-то нужно не мне, а тем, кто сидит тут напротив.

— Я… все написал.

— Нет, этого мало. «Шесть лет назад совершил аналогичное преступление… о нем никому не известно…» Нам обоим нужно без канцелярщины, человеческим языком.

Власов беззвучно пожевал губами. Слов во рту не было.

— Давайте я начну за вас. Шесть лет назад цвела сирень, был вечер и теплый ветер трепал рыжие волосы красивой синеглазой девушки.

— Положим, вечер был прохладный.

— Прохладный ветер трепал рыжие волосы. Вы подошли и сказали: «Как жаль, что вы ждете не меня!» Она ждала другого.

— Да. Но многое было иначе, чем с Платоновым. Только вот постепенно…

— Прошлое смешалось с настоящим.

— Да, все стало казаться похожим. Иногда не мог отделять, где Платонов, где я сам… Та девушка напоминала Риту. И она мне… по-настоящему понравилась.

— А вы ей?

— По-моему, отбрыкивалась для вида. Мы почти познакомились, когда явился ее незваный защитник. Корчил из себя рыцаря, изображал, что имеет права…

Он умолк. Пал Палыч не стал понукать: теперь уж заговорил. Договорит. Власов тряхнул головой, освобождаясь от скованности в шее.

— Я был моложе, Пал Палыч. Общительней, остроумней. Женщины, случалось, увлекались не на шутку. Я мог рассчитывать, понимаете?

Знаменский покивал — чего не понять.

— И она вела себя как-то… нейтрально. Словно ждала, чем кончится. Как проявит себя ее приятель… Слово за слово, пошла толковища. Он замахнулся, я успел ударить первым… он отлетел на скамейку, стал сползать вниз… потекла кровь.

— Очень сильно ударили?

— Средне. Но… разводным ключом.

— Это плохо. Куда попали?

— В голову. Правда, удар получился скользящий. Девушка закричала. Ей померещился нож. Но это был разводной ключ. Немецкий, друзья в тот день подарили.

— Зачем ключ? У вас машина?

— Была… Разбил вдребезги, новую не осилил. Да, так вот тут девушка испугалась меня — что я с ножом. Отбежала. Это все произошло на скверике. Безлюдно. Она издали топала на меня ногами и обзывала… вероятно, справедливо. Тогда я ушел.

— Просто ушли… Совесть не пошаливала?

— Должен признаться — нет. С неделю тревожили звонки в дверь, ну, еще избегал бывать на том месте. Вот и все.

— А теперь-то — что все-таки вами движет, Игорь Сергеевич? Разыгрались ассоциации, воспоминания — ясно. Ясно, что вы защищали не Платонова — себя. Но что-то послужило же последним толчком для такого шага, как официальное заявление. Оно ведь чревато…

— Не толчок — обвал всего! Неужели вы не понимаете?! Все не так, как должно быть. Все оборачивается иначе. Одно за другим. Платонов оказался мелочью и трусом. Кого я выгораживал? К Демину чувствовал пренебрежение, а он — сильный характер. Его отец меня благодарит — за что?.. Рита вопреки элементарной логике житейской остается со своим Алешей. Все не так, как я привык считать!

Пережидая очередную паузу, Знаменский подумал, что все равно не понимает Власова. И не поймет до дна. Пусть смятение, переоценка ценностей. Но инстинкт самосохранения должен бы взять верх. Всю жизнь проживши эгоистом, скептиком (может быть, и циником), вдруг не перерождаются в покаянных праведников. Тут срок нужен немалый и многие жестокие уроки…