Геннадий Абрамов - Ни за грош

– Виктор Петрович. Следователь. Вот мое удостоверение.

– Я неграмотная, - с вызовом сказала Марина.

– Разрешите? - вежливо поинтересовался Мамонов. - Все-таки четыре класса. Одним глазком?

И тут Иван вырубил свет.

– Стоять! - взревел Кручинин. - Всем стоять! - Он метнулся к двери. - Михалыч. Фонарь!

Его отшвырнуло к стене. Возня, стон, картонный треск, что-то упало. Топот.

– Михалыч? Ты где?

Нащупал наконец пупочку на стене. Загорелся свет.

– Та-ак... Ну, что ж. Им же хуже.

На столе в малиновом купальнике стояла лысая Марина, заломив руки за голову, и предовольно хихикала. Под столом, кряхтя и охая, корчился милиционер.

– Помочь, Михалыч?

– Паразит, - ворчал милиционер. - Шею свернул.

– Оружие цело?

– При мне, не беспокойтесь.

– Хорошо.

– Зря вы, Виктор Петрович, садануть не велели.

Хотя бы разок, для острастки. Крышу бы им продырявил, вмиг присмирели. - Михалыч вылез, потирая затылок. - А то ищи теперь.

– Ничего. Сами явятся.

Марина, напевая вполголоса популярный мотивчик выламывалась на столе.

– Эта еще, - злился милиционер, - задницей крутит.

– И блоха, мадам Петрова...

– Я не Петрова.

– Но - блоха?

– Выбирайте выражения, товарищ следователь. А то, знаете, за оскорбление личности...

– Спускайтесь, - приказал Кручинин. - И можете одеться.

– Зачем? Мне и так хорошо. Или я вам не нраилюсь?

– Михалыч от вас без ума. Правда, он предпочитает одетых.

– Извращенец. А вы?

– Когда-то однажды я вас увидал, увидевши дважды, я вас забирал.

– Что-то не поняла. Вы меня приглашаете к себе?

– И побыстрее.

– Наконец-то. Лечу! Ловите!

И она прыгнула Кручиннну на руки.

Агафонова похоронили в Долгопрудном. Притулу кремировали в Митине.

День за днем, с разницей в два часа.

В Митино Кручинин послал помощников, в Долгопрудный отправился сам.

Провожали покойного человек двадцать. Пока везли каталку по аллеям к участку, мать Агафонова плакала в голос, а когда опускали гроб, ей сделалось плохо. Из молодежи пришли попрощаться черноглазая красивая девушка, которую родственники покойного называли Катей, и курчавый инвалид в коляске, которого никто из родственников, похоже, не знал и которого Катя называла уменьшительно-ласково - Яшенька.

Прибыл и Изместьев. Во время последней прогулки в лесу Кручиннн сообщил ему о дне похорон, и он приехал, хотя и не обещал. Причем много раньше назначенного часа - и терпеливо ждал, сидя на лавочке у административного корпуса.

Поздоровался издали, кивком. Кручннин из машины не вышел.

Здесь же, на площади у въездных ворот, Катя катала коляску и о чем-то негромко разговаривала с Яшей. По-видимому, они приехали вдвоем, своим ходом. Каким образом, кто им помогал - предстояло выяснить.

Когда прибыл автобус, Кручинин присоединился к процессии.

Изместьев держался особняком, ни с кем не знакомился, за гробом шел одиноко и на почтительном расстоянии. Бросил в могилу горсть земли. Отошел. И еще раз подошел уже после всех. Снял шляпу и постоял со склоненной головой над укрытой венками могилой.

Опустился на колени и трижды перекрестился.

На площади окликнул:

– Виктор Петрович?

– Да.

– Как отсюда добраться до Митина?

– Не успеете, Алексей Лукич.

– И все-таки?

Кручинин смутился.

– Извините, я бы довез... Но дела, вы понимаете?

– Я не прошу вас меня отвезти, я прошу подсказать дорогу. И только.

– На транспорте - сложно. Попробуйте автостопом. На попутках.

– Дорого?

– Помочь вам деньгами?

– Боже упаси.

– До свиданья, Алексей Лукич.

– Прощайте.

По маленькой дорожке, проложенной вдоль шоссе для пешеходов, ехал по направлению к станции Яша в коляске. Катя шла рядом. Они что-то увлеченно обсуждали, и она несколько раз сбегала с дорожки, чтобы сорвать какой-то поздний цветок, поднять крупный оранжевый лист или тронуть рукой мощный ствол старого дуба.

Кручинин уже не сомневался, что на кладбище был кто-то еще наблюдавший и за ним тоже.

– Товарищу следователю - пламенный привет.

– Здравствуйте, Гребцов. Я вижу, вы иногда поступаете разумно.

– Очень редко, - улыбнулся Андрей.

На нем был светлый дорогой костюм, белая рубашка, розовый галстук. Волосы аккуратно уложены. Настроен игриво, легкомысленно - причем намеренно легкомысленно, что, сразу заметил Кручинин, стоило ему немалых усилии. Знакомый прием. Почему-то считается, что подобная форма поведения помогает человеку чувствовать себя гораздо свободнее, раскованнее.

Но это ошибка. Все как раз наоборот.

– Вот. Тело вам притаранил. За душу не ручаюсь.

– Пешочком?

– Ноженьки мои. По колени оттоптал.

– Хотите присесть?

– Нет-нет, что вы, Виктор Петрович. Я скотинка подневольная. Как прикажете.

Они неторопливо двинулись по бульвару в сторону Покровских ворот.

– Сегодня арестуете? - спросил Гребцов.

– Погуляем. Там видно будет.

– За мильтона?

– А у вас еще какие-нибудь грешки?

– Навалом, - рассмеялся Андрей. - Хотя бы приставка. Уперли у вас из-под носа.

– Об этом мы тоже побеседуем.

– Виктор Петрович, перед толстяком я готов извиниться. Любая компенсация. Пусть ребра переломает. Не пикну. Любая - кроме тюрьмы.

Да, решил Кручинин, намерен играть под простачка. И пришел подготовленным.

– Расскажите, пожалуйста, о Мамонове.

– Сикилявка.

– И все?

– И этого - много.

– Где он сейчас?

– Виктор Петрович, извините. Меня он больше не интересует. Я падаль обхожу стороной.

– Видеоустановка у него?

– Плохо вы о нас думаете, - усмехнулся Андреи. - Возвращена законному владельцу.

– Марина дала мне сведения только на вас. А те двее, ваши дружки?

– Она правильно сделала, хотя и круглая дура. Они ни при чем. С дедком вашим я сам-нахулиганил. Один.

Кручннин внимательно посмотрел на Гребцова и неожиданно подмигнул.

– И на месте убийства вы тоже были один?

– А! Вот это уже теплее, - прищелкнул Андрей, - Валяйте - разоблачайте.

– Сами рассказать не хотите? Будет и короче, и лучше для вас.

– Не. Будет длиннее. То, что вам нужно, скажу.

– А вы знаете, что нам нужно?

– Примерно... Влип, зараза, - Андрей почесал в затылке. - Но мои личные дела вас не касаются. Закладок не будет. И никаких фамилий. Вам посадить невинного - полтора раза чихнуть. А у меня... остров невезения в океане есть. Вся харя в вате. Жутко неохота, но - придется. Я понимаю. Придется на вашу контуру поработать. Заметьте, бесплатно. А это всегда унизительно. Даже во имя истины, как любят у вас выражаться.

– Что ж, и на том спасибо.

– Да. Сыграем в открытую. Но, Виктор Петрович, никакого благородства. Забыл уже, когда даром работал. Помню только - всегда унизительно.

– Консультировались?

– Не имеет значения, - Андрей нахмурился, помрачнел. - Мне как вас теперь называть? Гражданин следователь?

– Если можно, по имени-отчеству.

– Конечно, Виктор Петрович. Конечно, советовался. Мы не из тех, у кого руки, вися, отболтались. И не из тех психов, которые считают себя умнее других. - Умнее всех на свете. Примерный ученик, - улыбнулся Андрей. - В прошлом босомыга, а теперь ученик. И хотел бы остаться им как можно дольше.

– У вас неплохой учитель.

– Учителя, Виктор Петрович. Между прочим, ивы тоже.

– Вот как? Я успел вас чему-то научить?

– А как же?

– Надеюсь, не врать?

– Ой, Виктор Петрович. Врать. Взаимность вранья - помните? - у классика - первое условие развитого социализма.

– Почти первое. Искажаете, милый мой. Деликатная взаимность. И не развитого социализма, а русского общества прошлого века.

– А мы не русские, что ли?

– Того общества давно не существует - разве вы не проходили этого в школе?

– Ну пусть - почти... Или, как моя матаня говорит: чего не видишь, про то и не врешь.

– Хваткая у вас память.

– Вы не согласны?

– А что еще ваша мама говорит?

– Прибауточница. Она это дело любит.

– Ну что-нибудь? Что запомнили?

– Зачем? - насторожился Андрей.

– Не хотите, не говорите.

– Ну, всякое... Неправдою жить - не хочется, правдою жить - не можется.

– Дамы, драмы, храмы, рамы.

– Не понял старшего товарища, - Андрей озадаченно посмотрел на следователя. - Смеетесь над юношей, попавшим впросак?

– Давайте по делу, - устало сказал Кручинин. - Чем вы занимались в понедельник, 8 сентября? Вспомните. Подробно, с утра и до вечера.