Татьяна Степанова - Дамоклов меч над звездным троном

Гостиничная охрана уже благоразумно покинула поле битвы, но потасовка не утихла. Снег хрустел под ногами, глаза слепили огни рекламы. Катя увидела Ждановича — лицо его было разбито в кровь, очки отсутствовали. Он яростно рвался из рук удерживавшего его здоровяка Кравченко. По сравнению с ним он казался щуплым, как мальчишка, но бешенство утраивало его силы. Двое охранников отгораживали от него Кирилла Бокова, ухоженное лицо которого искажала гримаса гнева и презрения.

— Вон из моего родного города! — кричат Жданович.

— Это из Уржума, что ли? — ядовито парировал Боков.

— Вон из Питера, сволочь!

— Да пошел ты!

— Фонограммщик!

— Алкаш! Пьяная морда!

В эту минуту у отеля остановился, взвизгнув тормозами, черный джип. Сидевшие в нем двое мужчин и две девушки, увидев происходящее на тротуаре, видимо, с ходу решили вмешаться. Конфликт уже перехлестывал через край. На пороге парадного подъезда тревожно маячил швейцар — вот-вот могла появиться и милиция.

Двое мужчин из джипа быстро приблизились к Ждановичу и Кравченко. Один из них был совсем молодой парень с длинными мелированными волосами. Второй — гораздо старше — среднего роста, худой, широкоплечий. Лицо его в неверных сполохах рекламы показалось Кате смутно знакомым.

— Что тут творится? Что за базар? — крикнул он. — Леха, остынь!

— Сука! — взвизгнул из-за спин охранников Боков. — Совсем уже… Суки!

— Да я тебя сейчас. — Жданович дернулся из железных лап Кравченко. — Пусти! Да пусти ты меня, парень!

Но Кравченко не отпускал его, обернулся к человеку из джипа. Катя поняла, что ему этот человек хорошо, очень хорошо известен.

— Давайте сажайте Леху в мою машину, — скомандовал тот. — Вы что, из охраны гостиницы?

— Нет. Но я по профессии личник, — ответил Кравченко, легко приподнял упирающегося Ждановича и потащил его к джипу.

Паренек с мелированными волосами распахнул дверь, и Ждановича, как Жихарку в печку, затолкали на заднее сиденье. В этот момент охрана усадила Кирилла Бокова и троих его спутниц в подогнанный серебристый «Мерседес». И все рассосалось. Рядом с Катей остались лишь девушки, что приехали в джипе, да их старший спутник.

— Они что, в баре, что ли, пересеклись? — спросил он.

— Да. Мы в соседнем зале были, услышали шум ссоры. Мой муж вмешался, попытался разнять их, — Катя отвечала за всех, потому что человек из джипа обращался к ней.

— Милое дело. А где же его очки? — Я не знаю, — Катя растерянно посмотрела себе под ноги.

— Вот они, — парень с мелированными волосами поднял втоптанные в снег очки Ждановича. — Смотри-ка, целые, только оправа погнута.

— Саныч, ты иди, я его сам отвезу, — сказал ему его старший спутник. — Ладно, отпраздновали. Всех с Новым годом.

— С новым счастьем, — откликнулась Катя. Джип растворился во тьме набережной Мойки.

— Тебе-то, сокровище мое, хоть не навесили фонарей? — заботливо спросила Катя Кравченко.

— Мне? Кто? — он глянул на нее, как орел, сверху вниз.

— Кто же это был, интересно?

— А ты его разве не узнала?

— Нет. А ты узнал?

— Это Виктор Долгушин. — Какой еще Долгушин?

— Какой Долгушин? — Кравченко наклонился к Кате. — Да тот самый. Неужели и «Крейсер Белугин» совсем не помнишь?

Катя не знала что сказать. Некогда «Крейсер Белугин» был знаменитой на всю страну рок-группой, легендарной рок-группой, песни которой, казалось, витали в самом воздухе в смутные годы начала девяностых. Но лучшие песни «Крейсера» давно уже были спеты, а новых не родилось — рок-группа распалась лет семь-восемь назад.

— Как он изменился, — Катя покачала головой. — Боже, надо же… Девчонок с собой возит, парня какого-то… Но, видно, со Ждановичем они — друзья. Кстати, а ты понял, из-за чего драка началась?

— А чего ж тут непонятного? Жданович давно с попсой воюет, это всем известно, — Кравченко хмыкнул. — Очаровашку Бокова терпеть ненавидит, он для него как красная тряпка для быка. Питер считает своим, кондовым. А Боков, видно, сюда приехал на все праздники концерты в клубах давать. Ну, отсюда все и вытекает.

— А при чем тут какой-то Уржум?

— Жданович сам родом из Уржума, — Кравченко обнял Катю за плечи. — А вон и наш Серега. Ну, ты вовремя, как всегда.

— Я из вестибюля все видел. Ты и без меня тут справился отлично. — Мещерский, приподнявшись на цыпочки, хлопнул друга по плечу. — Ох и медведь ты, Вадик. Ну что, мы сегодня в Петергоф попадаем или не попадаем? Я радиотакси вызвал.

— Конечно, попадаем, раз ты этого так хочешь, — покорно ответила Катя. Она смотрела через голову Мещерского на освещенный подъезд «Астории». Только что туда, небрежно кивнув строгому швейцару, вошел тот самый паренек с мелированными волосами — Саныч. Он не уехал вместе с остальными на джипе.

Его линялые джинсы и видавшая виды куртка резко контрастировали с шикарным имиджем «Астории». Катя еще подумала: каким это ветром заносит этого мальчишку в недра роскошного пятизвездочного отеля — неужели попутным? Но Саныч скрылся за сияющими дверями, и Катя почти сразу о нем забыла.

Если бы не целый ряд последующих странных и ужасных событий, она бы, наверное, так никогда и не узнала бы, что Саныча по паспорту зовут Петром Сухим, что в свои двадцать шесть он выглядит на двадцать, что успел он уже поучиться в трех весьма престижных коммерческих вузах столицы и ни в одном не продвинулся далее третьего семестра, что он любит музыку от классики до рока, но абсолютно лишен голоса и слуха. Что, наконец, он единственный сын и наследник Александра Кузьмича Сухого — весьма известного и уважаемого в Москве бизнесмена, основателя инвестиционно-страховой компании, похоронившего свою жену и спустя всего три месяца после похорон женившегося на своей давней любовнице — Алене Леонидовне Куницыной.

Катя вместе с Кравченко и Мещерским ехала в Петергоф. А Саныч после коротких переговоров с дежурившим за стойкой портье пересек обширный холл и на лифте поднялся на третий этаж.

Его отец и мачеха Алена Леонидовна прилетели в Петербург из Москвы два дня назад и сняли в «Астории» двухкомнатный люкс. Саныч громко постучал в дверь номера. Услышал голос отца «войдите» и вошел.

В номере ярко горели все лампы. Работал телевизор. Александр Кузьмич и Алена Леонидовна отдыхали после бессонной ночи.

— А, Петруша пришел, — Александр Кузьмич поднялся с павловского дивана карельской березы. Выглядел он на все свои пятьдесят пять лет — невысокий, полный, лысоватый, хорошо ухоженный мужчина. Строгий, старающийся казаться ласковым взгляд сквозь очки — на сына, застывшего в дверях как статуя.

Алена Леонидовна изящно раскинулась в кресле. В сторону Саныча она и головы не повернула. Алена Леонидовна была холеной, интеллигентной тридцатисемилетней брюнеткой. Фигура у нее была почти идеальной, однако сама Алена Леонидовна так не считала. Настойчиво, почти маниакально стремилась она к дальнейшему совершенству. За Александра Кузьмича она вышла по любви, по привычке и по расчету — все одновременно, вышла после почти трехлетнего романа, начавшегося еще при жизни ныне покойной жены его. Жена Александра Кузьмича болела раком, перенесла три тяжелых операции на кишечнике и в конце концов скончалась.

Александр Кузьмич внешне бесконечно переживал эту потерю, однако очень скоро вступил в новый брак, чем основательно разрушил свои и до того очень непростые отношения с сыном Петрушей — Санычем.

В новом году это была первая их встреча после почти месячной разлуки.

— Я думал, Петруша, ты позвонишь нам ночью, поздравишь, — с натянутой приветливостью сказал Александр Кузьмич. — Мы ждали. Что же ты стоишь? Проходи, садись.

Саныч отлепился от дверного косяка и, как был, не раздеваясь, во влажной от снега куртке, прошелся по люксу, разглядывая антикварную мебель, шелковые обои, ковры, картины, лампы.

— Нехилое гнездышко, — он оглянулся через плечо на отца. — Как раз для медового месяца.

— Мы думали, ты позвонишь, поздравишь нас, — голос Александра Кузьмича дрогнул. — Твой мобильник был отключен. А я звонил тебе. Мы ждали. Я ждал.

— Я поздравляю тебя с Новым годом, дорогая матушка, — Саныч гибко склонился перед отцом в шутовском поклоне.

— Здесь не народный театр, Петруша. А я тебе — отец.

— Нет, моя матушка, — Саныч прозрачными, как льдинки, глазами датского принца сверлил отца. — Нет. Отец и мать — муж и жена, муж и жена — единая плоть, а поэтому…

— Твоя мать умерла, — сказал Александр Кузьмич.

— Помню. Ты вот, кажется, успел уже позабыть.

— Петруша, это ты так пришел поздравить нас с праздником? — спросила Алена Леонидовна. — Можешь больше не стараться. Нам с твоим отцом все ясно. Нам уже больно.

— Я не с вами разговариваю, — Саныч упорно избегал встречаться с мачехой взглядом.

— Ну что ты беснуешься? Что ты изводишь нас и себя? — Александр Кузьмич взорвался. — Неужели даже в такой день мы не заслужили от тебя благодарности? Что с тобой случилось? Откуда и тебе столько жестокости? И, главное, к кому? К самым близким тебе людям!