Джеймс Саллис - Гони!

Прости меня, сынок.

Неужели это правдивое воспоминание? И если так, почему оно пришло лишь теперь, спустя столько времени? Неужели мать в самом деле такое сказала?

Игра ли воображения, истинное воспоминание… какая разница? Лишь бы не прерывалось.

Пожалуйста!

Наверное, я только сделала твою жизнь труднее. А стремилась к другому… Все так запутывается!

— Я в порядке. А что будет с тобой, мам?

Со мной все уже было. Пройдут года, и ты поймешь.

Воображение. Наверняка воображение.

Только теперь ему очень хочется сказать ей, что вот, года прошли, а он так ничего и не понял.

И никогда не поймет.

Тем временем он приехал домой — к последнему из своих убежищ. Мотель «Голубой фламинго». Плата за проживание раз в неделю, вокруг пустошь и много места для парковки, удобный выезд на основные трассы.

Устроившись поудобнее, он плеснул в стакан на полкулака «Баккенэна». Шум дороги, звуки телевизора из соседнего номера, громыхание скейтбордов на стоянке, по-видимому, облюбованной местными детишками. Изредка где-то в небе — треск вертолета дорожно-патрульной или полицейской службы. Когда обитатели соседних комнат принимали душ или шли в туалет, в стенах гремели водопроводные трубы.

Он снял трубку после первого звонка.

— Я слышал, все кончено, — сказал звонивший.

— Так оно и есть.

— А семья?

— Еще спали.

— Ясно. Да, сам Нино всегда спал мало. Я говорил ему, что это совесть мучает его своими костлявыми пальцами. А он заявлял, что у него нет никакой совести.

Короткая пауза.

— Ты не спросил, как я тебя вычислил.

— Липкая лента в самом низу двери. Ты снова ее приклеил, но она плохо прилипла.

— Значит, ты знал, что я позвоню.

— Скорее раньше, чем позже, — учитывая обстоятельства.

— Мы с тобой смотримся немного жалко, правда? Вокруг полным-полно всяких высоких технологий, а мы по-прежнему полагаемся на кусочек клейкой ленты.

— Все инструменты хороши, если они помогают справиться с работой.

— Да, что-то в этом есть. Я и сам всю жизнь был чем-то вроде инструмента.

Водитель не ответил.

— Ну и хрен с ним со всем! Твоя работа закончена, верно? Нино мертв. Так что еще? Ты видишь смысл продолжать все это?

— Совсем не обязательно.

— Есть планы на вечер?

— Ничего такого, что нельзя отменить.

— Ладно. Вот что я думаю. Давай встретимся, пропустим по стаканчику, поужинаем.

— Легко.

— Знаешь, где «Варшава»? Перекресток бульваров Санта-Моники и Линкольна в польском квартале?

Одна из самых уродливых улиц в городе, состоящем из множества множеств уродливых улиц.

— Найду.

— Если, конечно, ты не настаиваешь на пицце…

— Смешно.

— Да. Вообще-то действительно было смешно. Все эти купоны… Итак, встречаемся в «Варшаве». У них общая стоянка с магазином ковров, но ничего, места хватает. Когда примерно? В семь? В восемь? Тебе что больше подходит?

— В семь нормально.

— Заведение маленькое — бара нет, негде посидеть и подождать мест. Так что я приду раньше и займу столик.

— Отлично.

— Тогда до встречи.

Положив трубку, Водитель налил в стакан еще на пару пальцев «Баккенэна». Почти полдень, размышлял он, большинство порядочных граждан с нетерпением ждут возможности поскорее проститься с работой и вырваться на обед или на воздух, в какой-нибудь крохотный парк. Быть может, заехать домой, проверить, как там детишки, сделать ставки у букмекера, назначить свидание любовнице.

Мотель опустел. Когда в дверь постучали с уборкой, он ответил, что все в порядке и сегодня их услуги не нужны.

Водитель вспоминал времена вскоре после приезда в Лос-Анджелес, те многочисленные недели, когда силился не вляпаться в неприятности, держаться подальше от блуждающих акул, охотников и полицейских; барахтался, чтобы просто выжить, удержаться на плаву. Было страшно за все: где ему жить? как добывать хлеб? Он жил, спал и ел в «гэлэкси»; взгляд метался с улицы на крыши и окна ближайших домов, снова на улицу, в зеркало заднего вида, на тени, что оставались позади на дороге.

А потом вдруг на него снизошел покой.

Однажды Водитель проснулся — и вот оно, чудо, ждет его. Словно воздушный шар в сердце. Он заказал в семейном магазинчике по соседству обычную двойную порцию кофе, устроился под низкой стеной перед кустами, замусоренными обертками и пластиковыми пакетами, и внезапно понял, что сидит там уже почти час и ни разу не подумал о… в общем, ни о чем.

Так вот что люди имеют в виду, когда говорят о благодати…

Тот момент, то самое утро ярко воскресали в памяти, стоило ему о них подумать. Однако вскоре в душу закрались сомнения. Он довольно хорошо понимал, что суть самой жизни — в беспокойстве, движении, перемещении. То, что противоречит им или отрицает их, есть не жизнь, а, наверное, что-то иное. Не очутился ли он сам в одном из тех абстрактных, субатмосферных миров, в которых незаметно истаяла жизнь его матери?.. К счастью, примерно в это время он повстречался с Мэнни Гилденом.

А теперь из телефонной кабинки у того самого семейного магазинчика, что и много лет назад, он вновь звонит Мэнни. Через полчаса они уже гуляют вдоль побережья, недалеко от Санта-Моники, до «Варшавы» рукой подать.

— Когда мы только-только познакомились, — начал Водитель, — я был еще совсем ребенком…

— Давно заглядывал в зеркало? Ты же до сих пор всего лишь глупый мальчишка.

— …Я рассказывал тебе, как на меня вдруг снизошло состояние покоя, благодати и как я этого испугался. Помнишь?

Музей американской культуры в миниатюре, вывернутая наизнанку временная капсула: упаковки из-под бургеров и лепешек с соусом тако, банки из-под содовой и пива, использованные презервативы, страницы из журналов, предметы одежды — выбрасывал на берег с каждой волной прибой.

— Я помню. Ты еще поймешь когда-нибудь: только удачливым дана способность забывать.

— Тяжеловато звучит.

— Это фраза из сценария, над которым я сейчас работаю.

Оба на некоторое время замолчали. Они гуляли по пляжу, а вокруг бурлила такая целая и такая другая, простая жизнь, та, которую им никогда не узнать и частью которой не суждено стать. Скейтеры, культуристы и мимы, полчища беззаботной молодежи в пирсинге и татуировках всех видов, красивые женщины. Последний проект Мэнни посвящался холокосту, он думал о Пауле Целане: «…велит им могилу копать». Эти люди сумели каким-то образом докопаться до свободы.

— Я рассказывал тебе историю о Борхесе и Дон Кихоте, — сказал он Водителю. — Борхес пишет о великом духе поиска приключений, о том, как Дон Кихот отправился спасать мир…

— Даже если это всего-навсего ветряные мельницы.

— И несколько свиней.

— Потом он говорит: «Мир, к сожалению, реален. А я, к сожалению, Борхес».

Сделав, круг, они вернулись на парковку. Мэнни подошел к темно-зеленому «порше» и открыл дверь.

— У тебя «порше»? — удивился Водитель. Господи, он даже не подозревал, что Мэнни водит, судя по тому, как он живет и одевается. А еще спрашивал — тогда, давно, — может ли Водитель отвезти его в Нью-Йорк.

— Зачем ты мне позвонил? Чего ты хотел?

— Наверное, побыть в компании друга.

— Недорогое и действенное лекарство.

— И сказать тебе…

— Что ты Борхес. — Мэнни засмеялся. — Ну конечно, ты Борхес, тупой ты придурок. В том-то все и дело.

— Да. Но теперь я понимаю.

Магазин ковров процветал.

И нельзя сказать, чтобы «Варшава» была таким уж запущенным местом.

Типичное бунгало двадцатых годов, где помещения соединялись друг с другом без коридоров. Хорошие деревянные полы, раздвижные окна. Три комнаты заняты под ресторан. Самая большая перегораживалась посередине невысокой стенкой. Соседняя выходила французскими окнами на мощенную кирпичом, оплетенную вьюнками прогулочную аллейку. В третьей, самой маленькой, проистекало, очевидно, некое семейное торжество: сюда все прибывали и прибывали какие-то квадратные, похожие друг на друга человечки с многочисленными квадратными коробками.

Открытые окна обрамляли кружевные занавески. В такой непосредственной близости от океана потребность в кондиционере отпадала сама собой.

Берни Роуз сидел за столиком в углу второй комнаты, у витража. Перед ним стояли на три четверти полная бутылка и бокал с вином. Он поднялся, когда Водитель подошел и протянул руку для приветствия. Они поздоровались.

Темный костюм, строгая серая рубашка с запонками, застегнутая на все пуговицы, но без галстука.

— Может, для начала бокал вина? — предложил Роуз, усаживаясь. — Или предпочтешь свой излюбленный скотч?

— Вино — хорошо.

— Оно, кстати, действительно хорошее. Удивительные вещи нынче творятся: чилийские, австралийские вина!.. Зато это — из одного виноградника на северо-западе.