Дмитрий Линчевский - В капкане

— Что именно?

— И что Петрович вора не нашел. И что хитрит перед нами.

— Почему?

— Вовку выдавать не хочет.

— Дальновидно, — согласился бухгалтер. — Я до этого как-то не додумался. Ну, и голова у вас, прям, Дом советов.

— Да уж, не дурак, — ухмыльнулся директор. — Ладно, неси чашку, плесну по доброте душевной.

Жигуленок взбежал на мост, когда «Казанка» причалила к противоположному берегу. Гробокоп передал лодку какому-то мужчине в кепке и, коротко попрощавшись, направился к стоявшей неподалеку голубой «десятке».

— Он сейчас уедет, — сокрушенно сказал Полынцев, наблюдая с моста за берегом.

— Если вправо пойдет — встретимся.

— А если влево?

— Если влево — нет, — спокойно констатировал Мошкин. — Приметы лучше запоминай.

— Отсюда и марку не сразу поймешь, какие там приметы.

— Одно понятно — человек. Уже легче.

— А ты думал, кентавр?

— Типа того. Не переживай, если упустим, через хозяина лодки вычислим.

— Он уже отплывает.

— Это хорошо.

— Интересно, чем?

— Значит, машина пойдет в нашу сторону. Один из двух зайцев должен остаться.

— Не каркай.

Было бы обидно потерять цель, когда она практически находилась в руках. Это, как в спорте. Хуже всего себя чувствует атлет, занявший второе место (чуть-чуть не хватило до первого). Тот, кто получил бронзу, счастлив, что вошел в тройку лучших. Чемпион, разумеется, в восторге от полной победы. А вот серебряный призер расстроен. Ему не хватило какой-то секунды, может быть, доли секунды, чтоб оказаться на вершине олимпа. Вот и сейчас. Гробокопа засекли, сели на хвост, вывели на сушу, и не приведи господи, отдать ему первое место.

К счастью, Мошкин не каркнул.

Спускаясь с моста, они встретили на круговом перекрестке голубую «десятку».

— Вон она, вон! — заерзал Полынцев, тыча пальцем в чумазое окошко.

— Где?

— Вон же, с того конца на круг заходит.

— Вижу, пеленгую.

Жигуленок пустился по кольцу, нагоняя объект.

— Вправо сворачивает. Видишь?

— Не дрейфь, приятель, я его запеленговал, — сосредоточенно буркнул Мошкин. — Теперь только «Стингер» может сбить нас со следа.

Оказалось — не только.

Вырулив на прямую дорогу, «десятка» взяла курс за город. Трасса была прямая, как стрела. Машины встречались редко. Расстояние до объекта стало катастрофически увеличиваться.

— Ну, давай, жми! Давай! Он отрывается, — нетерпеливо кричал Полынцев.

— Спасибо, что подсказал, а то я без этого спал.

— Ну, подтянись, подтянись немного.

— Да я и так тянусь, уж башкой в потолок уперся, — Мошкин резко отжал сцепление и, выключив передачу, сделал шумную перегазовку, после чего вновь воткнул рычаг на место.

— Что-нибудь изменилось? — спросил Полынцев, не заметив ни малейшего прогресса.

— Сейчас раскочегарится.

То ли действительно жигуленок разошелся, то ли беглец сбавил скорость, но расстояние начало постепенно сокращаться.

— Ну, еще немного! — елозил Полынцев. — Еще чуть-чуть.

— Надо балласт выбросить за борт, — сказал Мошкин, не отрываясь от дороги.

— У тебя есть, что-нибудь ненужное?

— Есть, — кивнул он серьезно.

— Если ты сейчас покажешь на меня — я сдохну со смеху.

Коллега промолчал. Видно, шутка его состояла именно в этом.

За окном потянулся сельский пейзаж: леса, поля, заросшие камышом озера.

— Хорошо бы, он куда-нибудь свернул, — сказал Полынцев, вглядываясь в далекое голубое пятнышко.

Расстояние вновь начало увеличиваться. Силуэт машины стал мелким, расплывчатым.

— Судя по тому, как газует, далеко собрался, — недовольно прокомментировал Мошкин.

— Похоже, что так.

Однако они ошиблись, буквально через пару километров «десятка» снизила скорость и свернула на проселочную дорогу. Голубое пятнышко запрыгало по полю, увеличиваясь в размерах.

— Есть! — подпрыгнул Полынцев. — В какую-то деревню заехал. Сейчас достанем.

Но сначала им нужно было достать нечто другое.

Обогнавшее жигуленок колесо никто вначале не заметил. Но, когда машину стало кренить на правый борт, Мошкин испуганно закричал.

— Бли-ин, это ж наш баллон!

— Кто? — не понял Полынцев.

— Колесо, говорю, наше отлетело!

— Так мы же едем.

— Щас перестанем. Держись.

Он нажал на тормоз, изо всех сил удерживая руль.

Хорошо, что скорость была невелика. Машина, выскочив на обочину, пропахала землю голым диском и уткнулась носом в придорожный кювет.

— Живой? — спросил Мошкин, открывая дверцу.

— Нормально. Плечом немного ударился.

— Главное, не головой. Она б второго сотрясения не выдержала.

Полынцев от досады сплюнул.

— Ты что, колесо не мог прикрутить?

— После такого кросса любое колесо отскочит.

— Ладно, закрывай ее, побежали в деревню.

— Я машину не брошу, — в знакомых интонациях заявил Мошкин.

— А Гробокопа задерживать?

— Бандитов много — машина одна. Вернемся — ее не будет. За Гробокопа мне памятник никто не поставит. А если за каждого преступника своей машиной расплачиваться, то, знаешь ли… Идут они все в задницу

— Ладно, — махнул рукой Полынцев, — тащи ее в мастерскую. Я на разведку.

— Куда ты без машины? Тут километров пять, если не больше. Язык высунешь.

— Эх, неспортивный ты человек, Мошкин. Пробежаться по полю — это ж песня, а не нагрузка. Все, бывай, я погнал.

— Если его найдешь — один не задерживай. Звони — подскочу.

— Пешком?

— Ну, сейчас! Я ж не сайгак, как некоторые. Попутку поймаю.

— И ласточку свою бросишь?

— Из-за тебя брошу. Из-за него — не дождетесь.

— Хоть и кажется мне, что это одно и то же, но рассуждать некогда. Ладно, поскакал я.

Сняв фуражку, он пружинисто взял с места.

По асфальту бежать не стал, найдя пологий спуск, сразу свернул на грунтовую дорогу.

Ноги, почувствовав под собой мягкую землю, радостно затопали, входя в спортивный кроссовый режим. Стопа не любит твердых покрытий — голень забивается (спортсмены знают).

В директорском кабинете продолжалась дискуссия на тему: кто есть кто.

— Я вам говорю, что пятилетний пацан может не только хонорика, но и лошадь увести, — говорил главбух, допивая кофе из чашечки.

— Вообще-то, да, — согласился директор. — Я в пятилетнем возрасте уже с коня падал… Не раз.

— Да? А так не скажешь.

— Потому что удачно падал — всегда головой. Руки, ноги целы, слава Богу.

— Повезло.

— Еще бы!

— А я не помню себя в этом возрасте.

— Да ты себя и в прошлом году уж не помнишь, дырявая голова.

— Да, памятью похвастать не могу.

— Как и всем остальным тоже, — гоготнул шеф. — Так что ты говоришь — все-таки, Вовка?

— Он, постреленок, он.

— А Василий-то? Хорош жук. Я все думаю, чего он так подробно про Петровича докладывает. А оно, вон как обернулось.

— Так Василий, может, и не знал ничего про Вовку-то?

— Да как не знал? Зверьки — не конфеты, в кармане не спрячешь.

— Быть может, Вовка их спрятал втайне от батьки, по-тихому.

— Да как втайне? Дома-то все равно нашлись бы: хоть в сарае, хоть в огороде.

— А он их, например, в лесу спрятал. В клетку из-под кролей посадил, да в овражке устроил. Бегает туда, играется.

— Послушай! — вдруг осенило директора. — А он их, может, вообще в клетку не сажал!

— А как же?

— А вот, догадайся.

Теперь пришла очередь начальника загадывать загадки подчиненному. Не все ему над руководством подтрунивать.

— В ящик? — предположил главбух.

— Не-а.

— В коробку?

— И не в коробку.

— Куда ж еще-то? Сдаюсь.

— А никуда!

— Как так?

— А вот так. Он вообще их в село не приносил. Украл для того, чтобы в лес выпустить. Подарить, так сказать, жизнь и свободу.

— Вот это да! — восхищенно сказал бухгалтер. — Ну и голова у вас — поражаюсь! Натуральный Дом советов.

— Да уж, не дурак, — от удовольствия крякнул директор. Ему было приятно лишний раз блеснуть умом и смекалкой. Особенно в таком, без преувеличения, сложном деле. Пусть знают, что у начальника не только крепкая хватка, но и высокий, можно сказать, недюжинный интеллект.

— Действительно, — вслух размышлял главбух, — у детей ведь обостренное чувство жалости. Они любят этих, как его, птичек из клеток выпускать и все такое остальное.

— Вот-вот. Освободил зверьков и чувствует себя героем.

— А почему не всех-то?

— Испугался, что шум поднимется. А так, вроде, и не заметят. В следующий раз еще пару-тройку выпустит.

— Точно, точно. Как я об этом не подумал.

— Тут есть, кому думать.

— Да, да, да. Так, получается, опять сами дело раскрыли?