Евгений Сухов - Капкан для медвежатника

Посчитав, что он отработал свои пиастры, гид попрощался и исчез. Елизавета и Савелий, побродив еще немного по Старому городу, вернулись на корабль. Там уже вовсю шли работы по загрузке питьевой воды, и маркиз был занят. Они прошли в свою каюту и оставались там до вечера. А наутро «Солдадо» поднял якорь, и, обогнув Аденский полуостров, взял курс на северо-северо-запад.

Со смертью господина Заславского (главного подозреваемого в деле о хищении секретных документов из сейфа Императорского Промышленного банка) улик против Екатерины Вронской почти не осталось. Письменные показания бывшего управляющего Промышленным банком, свидетельствовавшие против Вронской, теперь были просто бумагой со словами покойника, в правдивости которых можно было усомниться. Привязать убийство Заславского к Екатерине Вронской не удалось, да и вообще, убиение бывшего управляющего банком фальшивым чиновником Министерства внутренних дел оставалось до сих пор неразрешимой загадкой. К тому же этот мнимый санкт-петербургский инспектор, выйдя за ворота Арестантского дома на Пречистенке, словно в воду канул. Более его никто не видывал, и опрос всех московских извозчиков, что было весьма нелегким делом, никаких результатов не принес.

Оставалось множество вопросов: почему убили Заславского? Кто именно? И за что? В сущности, человеком он был безвредным.

Хотя, с другой стороны, Бориса Яковлевича могли пришить и из-за женщины. В добром здравии пребывали мужья, которым он наставил рога, были холостые обозленные мужчины, у которых он отбил любовниц. Вполне возможно, кто-то из обиженных им и мог всадить финский нож в сердце или нанять для этого дела специалиста. А на то, что убиение произвел мастер или человек, сделавший это не впервые в жизни, указывали точный расчет и твердый удар.

Специалиста могла нанять и Вронская, ведь ежели следовать логике – ищи самого заинтересованного, – то более всего убийство Заславского было на руку именно ей. С его гибелью над Кити практически развеивались все грозовые тучи, грозящие ей неприятными последствиями. Ну, разве что она будет официально «оставлена в подозрении» и за ней установят гласный и тайный надзор. На этом неприятности могут для нее закончиться. Исчерпаться. Впрочем, еще неясно, как на это дело посмотрит суд присяжных...

Это дело Аристов и Заварзин решили все же довести до суда. А вдруг присяжные заседатели примут во внимание показания Заславского и осудят Вронскую? Хотя, надо признать, шансов для этого было маловато, но они все же были.

И через две недели после убиения несчастного Заславского суд над Екатериной Васильевной Вронской все-таки состоялся.

Кити явилась на судебное разбирательство в образе скромной пастушки. Ну, конечно, не совсем «пастушки», но это была сама скромность, как в одеянии, так и в поведении: глаза смотрели долу, она то и дело смущалась от задаваемых прокурором вопросов, отвечала печально, тихо и со слезой в голосе...

–  Вы были знакомы с покойным ныне Борисом Яковлевичем Заславским?

–  Да.

–  Насколько близко?

–  Я... любила его.

–  Вы знали, что он женат?

–  Нет, он сказал, что совершенно свободен.

–  Он сам вам это сказал?

–  Да.

–  Обвинение располагает сведениями, что вы все же знали, что он связан супружескими узами.

–  Это неправда.

–  Из показаний самого Заславского следует, что вы определенно знали, что он женат.

–  Не хочу бросать тень на покойного, – она будто бы с трудом перевела дух и продолжила еще тише, – ведь я любила его, но Борис Яковлевич пишет неправду. Сам он мне о том, что женат, не говорил, а я не догадалась спросить, простите.

–  А если бы вы знали, что он женат, ваши... интимные встречи все равно имели бы место?

–  Конечно нет. – Она твердо и с некоторым возмущением впервые посмотрела в глаза обвинителю. – На чужом несчастии собственного счастия не построишь...

Со скамей присяжных заседателей послышался одобрительный шепоток.

–  Это вы уговорили его похитить из банковского сейфа секретные документы? – продолжал допрос обвинитель.

–  Конечно нет!

–  Выходит, он просто оговорил вас?

–  Мне кажется, он допустил слабость, пытаясь оболгать меня. Ведь я оставила его, узнав, что он... симпатизирует еще одной даме. Но он был хорошим человеком...

Потом был носовой платочек, промокание несуществующих слез и раскаяние в голосе: конечно, в смерти Бориса Яковлевича она не виновата, хотя и чувствует за собой вину в его гибели...

Словом, Кити Вронская произвела хорошее впечатление на суд, и особенно на присяжных заседателей. Семеро из них были добропорядочными гражданами, женатыми не первый десяток лет, и симпатизировали Вронской так, как симпатизируют пожилые мужчины хорошеньким молодым женщинам. Им нравилось смотреть на нее, слышать ее голос, а ее непорочность просто умиляла.

Четверо из присяжных были не прочь переспать с Кити или даже заиметь ее своей содержанкой, посему здесь симпатии также были налицо. А один из присяжных, тайный мужеложец, к женщинам относился равнодушно, и когда одиннадцать присяжных проголосовали за «не виновна по всем пунктам обвинения», он также проголосовал за это. Так что присяжные заседатели вынесли, причем единогласно, оправдательный вердикт.

Аристов, присутствовавший на суде (полковник Заварзин на суд не пошел, «чтобы не расстраиваться», как он сам заявил, потому что не верил, что Вронскую осудят), не выдержал и после окончания подошел к Кити.

–  Поздравляю вас, сударыня, – произнес он, пронзительно глядя в глаза Вронской. – Вам удалось одурачить присяжных заседателей и весь этот суд в целом. Но не меня. – Григорий Васильевич перешел на шепот, довольно зловещий: – Меня вам одурачить не удастся. И поверьте: с этой минуты я не спущу с вас глаз и буду следить за вами днем и ночь. И придет момент, когда вы допустите ошибку, а я окажусь рядом.

–  Такого момента не наступит никогда, – также шепотом ответила ему Кити. – Вы только зря потратите свое драгоценное время, которое могли бы использовать на поимку настоящих преступников.

–  Ну что ж, посмотрим, – сказал Аристов.

–  Посмотрим, – ответила Вронская и кивнула: – Прощайте.

«Зараза эдакая», – выругался про себя Григорий Васильевич и тоже покинул здание суда. Нет, он поймает ее, непременно поймает с поличным, чего бы это ему ни стоило.

Конечно, говорить одно, а вот реальное состояние дел совсем другое. Екатерина понимала, что, как ни бодрись, а положение у нее аховое, если не сказать хуже. Уж если начальник московского сыска сказал, что не спустит с нее глаз, – значит, так оно и будет. Теперь за ней по пятам будут ходить филеры, одни – скрываясь, а другие совершенно открыто. Вся ее жизнь будет на виду у посторонних людей, заинтересованных в том, чтобы уличить ее в противузаконных деяниях и поймать при этом за руку. О всех ее передвижениях будет знать этот противный генерал Аристов: куда она ходит, с кем встречается и, вообще, чем она дышит. Как же она тогда продаст эти чертовы документы и получит свой заработанный миллион?

«Чего-нибудь придумаю», – успокаивала она себя, но время шло, а документы так и оставались лежать без движения, правда, в спокойном и надежном месте. Таком надежном, что черта с два кто догадается, даже этот Аристов со всем своим штатом филеров и секретных агентов.

Дважды она была на приеме у вице-губернатора. Охмуряла его, как могла, глазами и едва ли не прямыми намеками обещала райское блаженство, давила на жалость, рассказывая, как несправедливо с ней обошлись – никакого результата. Вице-губернатор на словах сочувствовал, несомненно, готов был с ней переспать разок-другой, но помощи никакой не обещал и, похоже, не предпринимал никаких усилий, дабы облегчить ее положение. Она так и оставалась поднадзорной, ощущая на себе холодный острый взгляд повсюду следовавших за ней филеров.

Она подала прошение на имя императрицы с просьбой унять начальника Московского сыскного отделения Аристова в его стремлении уличить ее в противузаконных деяниях, но прошение осталось без ответа. На ее просьбу предоставить ей аудиенцию из канцелярии императрицы ответили отказом.

Два ее друга из числа свитских генералов вдруг сделались до того занятыми, что отказались ее принять, а добрейшая и влиятельнейшая в Москве княгиня Голицина, прежде всегда радушно встречавшая ее, вдруг перестала здороваться и стала избегать встреч с ней. Словом, все от нее отвернулись, что было следствием судебного процесса, о котором пронюхали репортеры и, естественно, напечатали все газеты.

«Но меня же оправдали!» – хотелось иногда крикнуть прямо в лицо этим ханжам и лицемерам, что, конечно, ничего бы не дало и уж точно не изменило бы ее положения.

А главное – молчал Герберт.

Он, конечно, был в курсе событий касательно ее и осторожничал, но если бы имел сам какие-нибудь результаты, то, наверное, как-нибудь изловчился бы и дал об этом знать. Похоже, он до сих пор не получил денег, чтобы заплатить ей за документы.