Татьяна Степанова - Звезда на одну роль

Дальше Кравченко следил за действием словно в полусне.

Саломея услышала Крестителя. Он Громове вещал из своей темницы о том, что Мессия пришел в мир, дабы искупить его грехи. И вот они встретились: принцесса и юный пророк. Кравченко узнал в этой роли Данилу. На этот раз он сбросил все одежды — только шкура волка на бедрах и цепи на руках.

— Ангел Господень, где же ты? — взывал он, потрясая стиснутыми кулаками, цепи звенели. — Спустись с мечом своим! Разрушь этот дворец! И пусть настанет Страшный Суд!

Он был весь — воплощенный Гнев. Ярость. Он ищем не напоминал традиционный образ библейского пророка, и даже то, что он был так молод... Кравченко это показалось кощунственным, но этот Креститель больше походил на Демона с картины Врубеля. Глаза его сверкали тем же мрачным отчаянием и страстью, голос, хриплый, грозный, пугал:

— Таких, как вы, сметет с лица Божий гнев! Вы живете в разврате, рыскаете в поисках наслаждений, вы...

— А разве ты не ищешь наслаждений? — Саломея смотрела на него, прикрыв лицо веером из страусовых перьев. Он вздрогнул. Саломея приблизилась, веер свернулся, развернулся. Она протянула руку и провела пальчиком по его голой груди сверху вниз. Все ниже и ниже. Он затрепетал. Ее ладошка застыла на шкуре волка. — Твое тело бело, Иоанн Креститель, как снег в горах. Позволь... Позволь мне прикоснуться к нему...

Он отпрянул, откинулся назад. Саломея прижималась все теснее.

— Твои кудри темны, как ночь, как южная ночь...

Твой рот... — Она искала губами его губы. — Твой рот, Иоанн Креститель, я полюбила твой рот. Он как золотая рыбка... Он может извергать проклятия, но может и говорить слова, ласковей всех слов в мире. Рот, такой сочный.., алый, как цвет крови.., теплый... Позволь мне поцеловать твой рот. Позволь мне... — Их дыхание смешалось, руки Крестителя уже поднимались, чтобы обнять принцессу, прижать ее к груди, но тут за сценой пророкотал бутафорский гром. Руки бессильно упали, кандалы лязгнули.

— Оставь меня, не смей творить насилие, — прошептал он. — Через женщину дьявол посылает зло в сей мир.

— Позволь мне целовать твой рот...

Он с силой оттолкнул ее от себя. Принцесса упала, покатилась по ступеням.

— Ангел Смерти говорит твоими устами, дочь Иродиады. Я уже вижу отблеск его меча на твоем лице!

— Позволь мне.., я буду целовать твой рот, Иоанн Креститель! Я буду, слышишь! Буду целовать твои губы! — Саломея извивалась на белых ступеньках, точно золотой червяк.

Кравченко украдкой следил за своими соседями. Чугунов слушал без особого интереса, елозил языком за щекой, щупая ноющий зуб. Японцы шептались — один, видимо, переводил. Альбинос закрыл глаза и утонул в мягком кресле. Рука его свесилась, пальцы слабо перебирали воздух. Точно отрубленные щупальца...

А Кравченко было очень интересно и как-то.., жарко. Он весь взмок, то ли от тепла камина, то ли... Он все время помнил, что Саломею, так прижимавшуюся, так лапавшую этого надменного красавца, играл парень!

«Катя была права на все сто», — думал он, следя за пиром во дворце тетрарха, где грустный, рафинированно-сентенциозный Ирод обсуждал с Иродиадой слухи о том, что в Галилее появился какой-то человек, который воскрешает мертвых.

А Катя в этот самый миг бездумно смотрела «Храброе сердце», где отважные шотландцы, возглавляемые героем Мэла Гибсона, выходили в чисто поле на битву с англичанами. На экране лихо мчалась закованная в броню рыцарская конница. Но ряды шотландцев стояли, не дрогнув, готовясь встретить врага. И вот тут вдруг...

От неожиданности Катя так дернулась, что свалила и портрет Бонапарта, и телефон, поставленный на подлокотник кресла. У нее перехватило дыхание. Она нажала «стоп», перемотала назад пленку. Вот снова. Снова. ДА! Так оно и было... Только так!

Она подняла телефон, лихорадочно набрала номер Мещерского. На экране кипела битва не на жизнь, а на смерть. Телефон не соединялся. От удара, что ли? Она нажимала кнопки, чуть не плача с досады. Наконец...

— Алло, Сережа!

— Катя, что случилось? Вадим, да?!

— Я смотрю «Храброе сердце»... Ты смотрел его?

— Нет, Катенька, Господи ты Боже мой! Ну разве так можно... Ну, успокойся ты. — Он тяжело дышал в трубку. — Я подумал...

— Сереж, здесь есть одна сцена, сцена битвы: англичане наступают, шотландцы обороняются. Они...

— Ну, что делают шотландцы. Катя?

— Они метнули в них...

А далеко-далеко на сцене в Холодном переулке Ирод спрашивал Иродиаду:

— Куда она смотрит, Саломея?

— Ты опять пялишься на мою дочь, — ворчала Иродиада и залпом осушала кубки, полные вина.

Ирод поднялся, поцеловал ее руки — правую, левую. Почтительно облобызал.

— Саломея, станцуй для меня, — попросил он тихо.

— Я не хочу танцевать, тетрарх. Музыка звучала в зале, щемяще-нежная, хватающая за сердце.

— Саломея, станцуй. Я печален сегодня. Когда я шел сюда, я поскользнулся в луже крови. Если ты станцуешь, я исполню любое твое желание. Я клянусь.

Саломея вышла из-за кресел, из-за спин зрителей. Она стояла теперь к ним спиной, томно поводила бедрами. С ее плеч до самого пола стелилась златотканая накидка. Пламя светильников освещало ее.

— Чем ты клянешься, тетрарх?

— Жизнью своей, богами. Чем ты хочешь. Я дам тебе все. Даже половину царства.

— Ты поклялся, тетрарх.

— Я поклялся, Саломея.

Свет на сцене внезапно потух. Потом зажегся снова — слабый. И были две гибкие тени на стене. Звучала музыка, свет разгорался ярче, ярче. И теперь зрители затаили дыхание — перед ними танцевали две Саломеи. Две совершенно одинаковые принцессы в гирляндах, сплетенных из пурпурных роз, только в гирляндах, которые ничего не скрывали, наоборот!

Впрочем, танцевала — неистовствовала, крутилась, прыгала — только одна Саломея. Как вихрь, как пантера. Босые ноги ее так и мелькали. Кравченко против воли ощутил острое волнение — его зажгло. Чугунов возбужденно сопел, он покраснел, налился кровью. Саломея крутанула задом перед самым его лицом. Гирлянда роз хлестнула его по щеке. Он поймал ее рукой, рванул к себе — тщетно, она уже умчалась на другой конец зала.

Саломея номер два была только тенью. Она двигалась, точно сомнамбула, легко и бесшумно. Ее почти не было видно. Много ли мы обращаем внимания на свою тень?

Саломея-первая сделала великолепный прыжок. На мгновение они встали рядом, резкий жест и.., их гирлянды упали. Свет ярко вспыхнул — стало видно, что это парень и девушка, мокрые от пота, с развившимися белокурыми волосами. И снова наступила тьма.

Голос Ирода, хриплый, срывающийся от вожделения, спросил:

— Что же ты хочешь, Саломея?

— Я хочу.., чтобы ты дал мне.., на серебряном блюде... ГОЛОВУ ИОАННА КРЕСТИТЕЛЯ! -Голоса Саломей звучали хором, торжественно и неумолимо.

Кравченко подался вперед. Он лихорадочно следил, что же будет дальше. Вот ей, вернее, им принесли голову. Тот самый Данила, теперь переодетый в раба-германца, в рогатом шлеме и шкуре, принес-Принес свою собственную голову. Саломея взяла се — Саломея-парень. Она объяснялась мертвой голове в любви, потом поцеловала ее в мертвые губы.

Потом принцесса снова раздвоились. Теперь танец предназначался для мертвого Иоанна. А со сцены за ней наблюдали потрясенный Ирод, мрачная Иродиада. Из зала пялились взвинченные зрители.

— Твоя дочь — ЧУДОВИЩЕ — кричал Ирод, ломая руки.

— А я горжусь ею! — отвечала его жена. А Саломеи кружились, прыгали, плясали, стараясь угодить. Кравченко вздрогнул — рядом кто-то всхлипнул. Он увидел, что Чугунов стиснул кулаки, лицо его выражало чисто физическое страдание. По воспаленно блестевшим глазам было ясно, чего он хотел...

— Сереж, это КОПЬЕ, понимаешь? — кричала Катя в трубку. — ОН УБИЛ ИХ ВСЕХ КОПЬЕМ! Пронзал насквозь. Я только что видела нечто подобное в фильме. Это могло случиться только так!

Мещерский молчал.

— Это копье, клянусь тебе! Если б мы с тобой жили лет этак семьсот назад, эта рана сквозная не вызвала бы у нас такого удивления. Тогда так убивали многих. Это никакой не штырь! Это толстое копье с наконечником. Оно пробивало даже рыцарскую броню!

— Я сейчас приеду, — сказал Мещерский.

Саломеи прыгнули, совместились, наклонились над мертвой головой, припали к ней, слившись в чудовищном тройном поцелуе.

— Ибо таинство Любви сильнее таинства Смерти. ТОЛЬКО ЛЮБВИ НАДО ИСКАТЬ! — Их голоса дрожали от страсти.

Вот они выпрямились, воздели руки к Луне, обнаженные, одинаковые под ее лучами. Почти одинаковые...

Кравченко, не отрываясь, смотрел на Ирода. Лицо того кривилось, по щекам текли слезы. Настоящие слезы. За его спиной высился германец — раб в рогатом шлеме. В руке его дрожало вознесенное... КОПЬЕ.

— УБИТЬ ЭТУ ЖЕНЩИНУ! — простонал Ирод.

Кравченко вскочил, но поздно. Копье просвистело в воздухе. И тут одна Саломея, Саломея-парень, толкнула Саломею-девушку, они упали на ступени. Саломея-парень подмял свою тень под себя. Копье пронеслось над ними и вонзилось в дубовую панель над камином.