Иоганнес Зиммель - Ушли клоуны, пришли слезы…

— Вот видишь! — сказала Еля Норме.

Когда Барски вернулся, Каплан спросил:

— Ну, что слышно?

— Это Александра. Хочет немедленно показать нам что-то. Мне очень жаль, Еля, но ничего не попишешь. Мы подвезем тебя до дома. Не сердись.

— Сердиться? Я рада, что мои туфельки так подействовали на вас. Да и мороженого я уже наелась. Больше не влезет.

Когда Барски подозвал официанта, чтобы расплатиться, Каплан спросил:

— Что там у Александры горит?

— Хочет показать нам лично. И чтобы Сондерсен обязательно при этом присутствовал. Я ей объяснил, что он задержался в Ницце.

— Поехали в институт! — сказал Каплан.

— Нет, не в институт. Нам нужно в Бендешторф.

— Куда?

— В редакцию «Мир в кадре», — сказал Барски.

В жарких лучах послеполуденного солнца воздух над полями подрагивал. По обе стороны шоссе — красно-фиолетовые поля и луга. Барски поставил свой «вольво» перед высоким зданием. Здесь чудесно пахло свежескошенной травой и осенними лесами, со всех сторон окружавшими маленький городок.

В холле было прохладно. Александра Гордон сидела в кресле напротив молодого бородатого мужчины в очках с никелированной оправой. При появлении Барски, Нормы и Каплана оба встали. Молодой человек представился:

— Карл Фрид. Я замещаю Йенса Кандера.

— А где сам Йенс? — спросила Норма.

Розы она взяла с собой — в машине слишком жарко, завянут.

— Уехал, — сказал Фрид. — Уехал.

— Что за чудеса? — удивилась Норма. — Он мне ни о каком отъезде ни словечком не обмолвился. И далеко уехал?

— Да, довольно далеко, — сказал бородатый молодой человек. — Не подниметесь ли ко мне? Все уже готово.

Вскоре они все сидели в кабинете Кандера. Фрид включил телевизор, задернул гардины, сел за письменный стол и набрал по внутреннему телефону трехзначный номер.

— Фрид, — назвался он. — О’кей, Чарли. Включай!

— В чем, собственно, дело? — спросил Барски.

— Сейчас увидишь, — сказала Александра.

Норма вспомнила, что в этом кабинете она однажды была уже в подобной ситуации, когда Кандер прокручивал для нее видеокассету второй программы с похоронами семьи Гельхорнов. И снова на черном мерцающем экране появились цифры: 5, 4, 3, 2, 1, потом раздался щелчок. И появились кадры, снятые в каком-то саду в яркий солнечный день.

— Это снято в Париже, за зданием госпиталя имени де Голля, — сказала Александра.

Камера отъехала от клумб с пышными цветами и показывала теперь Патрика Рено в белом халате. Все так и впились в экран: руки Патрика, его лицо и уши были, казалось, только что покрашены яркой золотистой краской.

— Почему у него такой вид, Александра? — спросил Барски.

— Подожди, подожди, — ответила та.

На экране новая картинка. Большой двор внутри больничных зданий, тоже залитый солнцем. Здесь прогуливается другой человек в белом халате.

— Это… — начала Александра.

Норма перебила ее:

— Профессор Кайоль! Президент наблюдательного совета «Еврогена» в Париже. Он вместе с другими зарубежными гостями был на похоронах Гельхорна и его семьи на Ольсдорфском кладбище, я его хорошо знаю по фотографиям в газетах.

— Да, — сказала Александра. — Это профессор Робер Кайоль. Его снимали скрытой камерой, и он ничего не заметил.

Среднего роста кряжистый мужчина приблизился к камере. Его лицо, уши и руки были такого же ярко-золотистого цвета, как и у Патрика Рено. Кайоль медленно прошел мимо камеры и исчез из кадра.

— Черт побери, Александра, что сей сон значит? — спросил Каплан.

— Техники сделали из этой ленты кольцовку, — сказала англичанка. — Сейчас все повторится сначала. Вот, пожалуйста…

И снова на экране появился Патрик с золотистыми руками и лицом, а за ним — профессор Кайоль в таком же виде.

— Достаточно, — сказала Александра бородатому молодому человеку в очках с никелированной оправой.

Тот снял телефонную трубку, набрал трехзначный номер и проговорил:

— Спасибо, Чарли. Конец! — Встал, выключил телевизор и отдернул гардины.

— Видите ли, с самого начала, когда фрау Десмонд сказала, что пленка первой программы телевидения о похоронах пропала, я почуяла неладное. Я про видеозапись. А ведь пленка второй программы цела и на месте. Впоследствии исчезли и две пленки французских телевизионщиков о пресс-конференции по поводу загадочных раковых заболеваний в «Еврогене». Я предполагала, что долгое время фрау Десмонд считала, будто отсюда пленка похищена из-за одной известной нам теперь личности.

— Я заблуждалась, — призналась Норма. — Потому что этот человек на пресс-конференции в Париже не присутствовал, и тем не менее обе пленки были украдены еще до первого их показа.

— Вот в этом вся соль, — заметила Александра. — Я себе просто места не находила. Снова и снова рассматривала все снимки похорон в газетах. На них попали абсолютно все присутствовавшие. Значит, если бы на пленке телевизионщиков оказался снятым кто-то, кто не должен был попасть на экран, его не было бы и на снимках — ведь их делали с телеэкрана. Помните, фотографов на кладбище не допустили? Поэтому я задала себе вопрос: а вдруг электронные камеры — а снимали только такими — зафиксировали что-то, чего фотоаппаратом не возьмешь?

— Например, некоторые изменения цвета кожи, — предположил Каплан.

— Например, да, — сказала Александра. — Я думала о том, что и мы, и парижане движемся в одну сторону. Мы и они пытаемся найти средство против некоторых разновидностей рака. Мы делаем это с помощью энзимов, вирусов и разрезов, они — с помощью радиоактивного облучения. Скорее всего, никто из вас не заметил, но я-то точно помню, что в одном месте передачи о похоронах Гельхорна по первой программе — когда показывали его зарубежных коллег — возникла незапланированная техническая перебивка кадров. И не всех показали. Был слышен только голос диктора.

— На пленке второй программы их можно увидеть, — сказала Норма. — Мне несколько раз прокручивали ее записи.

— Я ее тоже просмотрела, — сказала Александра. — Да, коллеги Гельхорна на ней есть. Кроме одного. Может быть, он выражал в этот момент соболезнование родственникам. Как бы там ни было, на пленке второй программы его нет. Зато по первой программе в передаче «Мир в кадре» его показали.

— Ты хочешь сказать, что пленку «Мира в кадре» украли потому, что на ней был профессор Кайоль? — спросил Каплан.

— Да, и по этой же причине произошла техническая перебивка, — сказала Александра. — Подожди, не мешай! Я, значит, позвонила Патрику в Париж и сказала: «У тебя ведь в „Теле-2“ есть приятель, оператор Феликс Лоран, у которого украли пленку с пресс-конференцией в Париже. Попроси его снять тебя электронной камерой. И профессора Кайоля тоже. Но скрытой камерой, чтобы он ничего не заметил». Ну и вот, пленку вы видели. У них, снятых электронными камерами, совершенно неестественный цвет кожи. Он изменился под влиянием тех препаратов, которые они там у себя, в «Еврогене», применяют.

— Разве это возможно? — спросил Барски бородатого молодого человека.

— Вы только что сами убедились.

— Нет, я вот о чем спрашиваю: разве можно такие детали увидеть на телеэкране?

— М-да, все зависит от обстоятельств. Если на место выезжает опытный редактор, он один с мониторной стены выбирает то, что ему понравится. И затем уже эту пленку передает на телевидение, к нам, где мы ее перезаписываем. Потом редактор монтирует ее в соответствии с отведенным ему временем и наговаривает комментарий. Затем готовую к передаче пленку без всяких проверок передают режиссерам вечерних передач, а те пускают ее в эфир в назначенное время. В Ольсдорфе у нас был один из наших самых опытных редакторов. Вальтер Грютер.

— Где он сейчас?

— Понятия не имею, — ответил Фрид.

— То есть? — переспросил Барски.

— То есть понятия не имею. В тот день, когда должны были передавать репортаж о похоронах, Грютера послали в Афины. Снять репортаж для «Еженедельного обозрения».

— И дальше?..

— Из Гамбурга он улетел, но в Афины не прилетел, — ответил молодой бородач.

— Скрылся? Бежал, да? — спросила Норма.

— Да. Его некоторое время искали, а потом бросили. И вот что он прислал нам сегодня и передал через вахтера. — Фрид положил рядом с магнитофоном кассету. — Слушайте. — И он включил магнитофон. Послышался приятный низкий мужской голос:

— Добрый день. Меня зовут Вальтер Грютер. То есть так меня звали, когда я еще работал в редакции «Мир в кадре». Для вас не имеет значения ни мое настоящее имя, ни где я в настоящее время нахожусь. Я из спецгруппы. Можете спросить обо мне у господина Сондерсена. Он будет готов ответить на многие ваши вопросы. Посылаю вам сегодня эту кассету, поскольку мне стало известно, что фрау доктор Гордон получила из Парижа некую пленку. Вы знаете, что в день похорон меня послали в Ольсдорф снять передачу. Потом я смонтировал ее и при этом впервые заметил, что у профессора Кайоля лицо и руки ярко-золотистого цвета. В автобусе у меня еще не было магнитной записи. В телестудии в тот день черт знает что творилось. Передавались и комментировались важные события. Тогда я позвонил одному из руководителей спецгруппы и сообщил о замеченном мной феномене. Он приказал, чтобы в том месте, где профессора Кайоля можно увидеть рядом с американским, английским и советским коллегами, я сделал техническую перебивку или затемнил кадр. После чего я должен незамедлительно переправить в безопасное место весь материал, то есть видеопленку. Попросту говоря, похитить ее. — Он помолчал недолго, затем продолжил: — Вас, конечно, заинтересует зачем. Подумайте хорошенько! В Париже журналисты к этому моменту уже пронюхали кое-что о загадочных заболеваниях раком в «Еврогене». Правительство сделало все, чтобы это происшествие осталось в тайне.