К. Сэнсом - Горбун лорда Кромвеля

– Надеюсь, на эту работу вы наняли не работников Палаты, сэр Гилберт? – с улыбкой поинтересовался я.

На Рождество Копингеру пожаловали дворянский титул, и сам король оказал ему честь, коснувшись мечом его плеча. Кромвелю как никогда прежде нужны были преданные люди в графствах.

– Нет, нет. Это мои люди. Я плачу им из собственного кармана. – Он окинул меня высокомерным взглядом. – Очень жаль, что вы в свое время не пожелали остаться со мной.

– Эти места хранят дурные воспоминания. Я гораздо лучше себя ощущаю в городе. Надеюсь, вы меня понимаете.

– Что ж, очень хорошо, сэр, очень хорошо, – снисходительно закивал он мне в ответ. – Но надеюсь, что вы не откажетесь со мной отобедать. Я не прочь показать вам планы, которые остались от моих предшественников. Мы собираемся переделать некоторые здешние надворные постройки под небольшие загоны для овец. Но это будет возможно только после того, как снесут сам храм. Представляю, какое это будет зрелище. Ждать осталось совсем недолго. Всего несколько дней.

– Это уж точно. А теперь прошу меня простить.

Я поклонился и, завернувшись поплотнее в плащ, поспешно удалился прочь.

Переступив порог двери, ведущей в бывшие монастырские помещения, я очутился в грязном, затоптанном коридоре. В трапезной за столом восседал ревизор Палаты. К нему беспрестанным потоком подходили подчиненные, принося то, что могло представлять какую-либо ценность на аукционе, который должен был состояться через два дня. Это были тарелки и позолоченные статуэтки, золотые кресты и гобелены, ризы, стихари и даже постельные принадлежности монахов.

В комнате, некогда служившей трапезной, не осталось никакой мебели, а вместо этого громоздились всевозможных размеров коробки и ящики. Расположившись спиной к камину, Уильям Гленч, как звали главного ревизора Палаты, обсуждал со своим писарем какую-то запись в лежавшей перед ним бухгалтерской книге. Это был высокий тощий мужчина в очках, с весьма суетливыми манерами – надо заметить, что слишком много подобного рода людей пригрела у себя Палата за последнюю зиму. Когда я представился, Гленч встал и отвесил мне официальный поклон, предварительно сделав какую-то пометку у себя в книге.

– По всей видимости, у вас тут все организовано наилучшим образом, – сказал я.

– Да сэр. У нас все схвачено. Вплоть до последнего горшка и кастрюли на кухне.

Его манера говорить на какой-то миг напомнила мне Эдвига, поэтому я невольно вздрогнул.

– Насколько я понимаю, вы собираетесь сжигать эти книги. А не могут ли среди них оказаться те, которые представляют некоторую ценность?

– Нет, сэр, – уверенно заявил он, отрицательно помотав головой. – Все книги необходимо уничтожить. Это инструменты папистов. Ни одна из них не написана на чистом английском языке.

Отвернувшись от своего собеседника, я открыл первый попавшийся мне под руку сундук, который был наполнен церковными украшениями, и вытащил из него искусно гравированную золотую чашу. Она оказалась одной из тех, которые Эдвиг бросил в пруд вслед за телом Орфан, чтобы люди сочли ее сбежавшей воровкой. Я повертел церковную утварь в руках.

– Это нельзя продавать, – сказал Гленч. – Все золото и серебро велено доставить в Тауэр на монетный двор, на переплавку. Сэр Гилберт пытался приобрести некоторые из этих вещей. Он нашел их очень красивыми украшениями для дома. Возможно, он прав, но тем не менее все эти безделушки являлись атрибутами папистского ритуала. Уж кому-кому, а ему об этом следовало бы знать.

– Да, – подтвердил я. – Это верно. Я положил чашу на место.

Двое чиновников принесли большую плетеную корзину, и писарь принялся выгружать из нее на стол монашескую одежду.

– Надо было ее сначала выстирать, – поморщился он, – а уж потом приносить.

Я почувствовал, что Гленчу не терпится вернуться к своим обязанностям.

– Ухожу, ухожу, – произнес я и добавил: – Прошу вас только удостовериться в том, что вы ничего не забыли.

Его оскорбленный взгляд принес мне мимолетное удовольствие.

Я миновал крытую аркаду и, не сводя внимательного взора с копошащихся на крыше храма работников, направился в его сторону. Ныне здание дома Божьего было окружено грудой сброшенных сверху осколков черепицы. Когда я вошел внутрь, то сразу отметил, что внутреннее пространство все еще освещается струящимся сквозь витражные окна мягким светом, который по-прежнему создает калейдоскопическую игру теплых красок на полу. Сверху сквозь грохот молотков доносились громкие голоса, которые эхом прокатывались но храму. Посреди нефа пол был разрушен и завален разбитой плиткой. Это было то самое место, на которое упал брат Эдвиг и куда впоследствии приземлились отрезанные от крыши колокола. Я взглянул наверх, на зияющую пустотой колокольную башню, и воспоминания нахлынули на меня с прежней силой.

Обогнув крестную перегородку, я увидел, что ни аналоя, ни даже большого органа уже не было на прежнем месте. Печально покачав головой, я собрался уходить.

Но тут мой взор упал на притулившуюся в углу фигуру в сутане с капюшоном. Лицо монаха было повернуто в другую сторону. На мгновение меня пронзил суеверный ужас: уж не сам ли брат Габриель вернулся с того света, чтобы оплакать руины своей прежней работы? Но в этот миг неизвестный обернулся, и я чуть не вскрикнул от страха, ибо поначалу вообще не увидел чьего-либо лица в капюшоне. Но в следующий миг оно обозначилось, и я узнал черты темного лица брата Гая. Он встал и слегка мне поклонился.

– Брат лекарь! – радостно воскликнул я. – А я чуть было не принял вас за призрака!

– В некотором роде так оно и есть, – мрачно улыбнулся он мне.

Я подошел к нему ближе и присел, жестом приглашая его присоединиться ко мне.

– Рад вас видеть, – произнес он. – Мне хотелось бы поблагодарить вас за назначенное мне годовое содержание, господин Шардлейк. Насколько я понимаю, оно было мне повышено не без вашего участия.

– В конце концов, вы были избраны аббатом после того, как Фабиан был объявлен неспособным занимать эту должность. И хотя вам довелось побыть аббатом всего несколько недель, это обязывало назначить вам более щедрое денежное обеспечение.

– Приор Мортимус был крайне недоволен тем, что братия избрала меня, а не его. Поэтому он вернулся обратно в Девон работать воспитателем в школе.

– Да благословит его Господь на этом пути.

– Я размышлял о том, насколько справедливо то, что я получил большее содержание, нежели другие братья, которым придется жить на пять фунтов стерлингов в год. И решил, что, даже если я откажусь от денег, им от этого ничего не прибавится. К тому же с моим цветом кожи жить в миру мне будет несладко. Я думаю сохранить за собой свое церковное имя Гай из Молтона и не возвращаться к мирскому имени Элакбар. Как вы считаете, дозволят ли мне это в случае запрета использовать предваряющее слово «брат»?

– Разумеется, дозволят.

– Только не надо чувствовать себя виноватым. Надеюсь, вы по-прежнему мне друг?

– Да, конечно, – кивнув, ответил я. – Если бы мне вновь приказали прибыть сюда в качестве эмиссара Кромвеля, я бы не испытал при этом ни малейшего удовольствия. Ибо больше не имею никакого желания таковым оставаться. – Я почувствовал, что меня забила дрожь. – Здесь холодно. Я замерз.

– Да, вы правы, – кивнул брат Гай. – Я тоже тут засиделся. Все время думал о монахах. О том, как они, сидя на этих самых скамьях в алтаре, молились и пели псалмы. И так продолжалось в течение четырех сотен лет. Корыстные, ленивые, преданные – среди них были всякие. Впрочем, – он указал наверх, откуда доносился грохот, – сейчас не время об этом говорить.

Едва я успел проследить за его взглядом, как от потолка отслоилась штукатурка и градом осколков повалилась вниз. И в тот же миг на полу заиграл ворвавшийся через образовавшуюся в крыше брешь веселый солнечный луч.

– Эй вы, недоумки, вы пробили дыру! – раздался громкий голос сверху. – Теперь будьте осторожны!

Гай издал странный звук, нечто среднее между вздохом и стоном. Я коснулся его руки.

– Пойдемте, пока на нас не свалилась остальная штукатурка.

Мы вышли на двор, и я увидел его лицо при дневном свете. Оно оказалось печальным, но спокойным. Мы двинулись в сторону дома аббата. Встретившийся нам по дороге Копингер довольно холодно поприветствовал брата Гая.

– Когда в конце ноября монахи покинули монастырь, сэр Гилберт попросил меня остаться, – начал рассказывать мне Гай. – Ему поручили приглядеть за этим местом до прибытия Портинари. Поэтому он обратился ко мне с просьбой о помощи. Вы не представляете, как разлился в январе рыбный пруд. Пришлось хорошо потрудиться, чтобы его осушить.

– Должно быть, здесь было трудно оставаться одному. В особенности после того, как все уехали.

– На самом деле нет – до тех пор, пока сюда не явились люди из Палаты и не начали свою работу.