Роберт ван Гулик - Убийство по-китайски: Золото

Тут грянул оркестр, запиликали скрипки, зазвенели тарелки. Женщина изящно поднялась и запела страстную песнь, содержание которой осталось для судьи совершенной тайной.

— Она говорит, — зашептал старшина Хун, — что ее муж заявился домой однажды потемну и провел с нею ночь и что с тех пор прошло восемь месяцев и единый день. А уехал он еще до рассвета…

На подмостках творилось нечто несусветное. Все четверо актеров пели и говорили одновременно; старейшина ходил кругами и качал головой так, что его белая борода моталась из стороны в сторону. Муж, оборотясь лицом к зрителям, размахивал руками и распевал скрипучим голосом, что жена его лжет. При этом указательный палец его правой руки был закрашен сажей так, чтобы казалось, будто пальца этого вовсе нет. Его брат стоял, сложив руки рукав в рукав, и одобрительно кивал головой. И все было сделано для того, чтобы оба как можно больше походили друг на друга.

Вдруг музыка оборвалась. Старейшина прорычал что-то второму брату. Тот изобразил страшный испуг: он вертел головой, топал ногами и выпячивал глаза. Тут старейшина снова закричал, и человек выпростал правую руку из рукава. На ней тоже не было указательного пальца.

Оркестр взревел во всю мочь. Но гром музыки утонул в восторженном реве толпы. Старшина Хун вместе со всеми орал во всю глотку.

— Что это все значит? — раздраженно повторил судья Ди, когда шум поутих.

— Так ведь это же брат-близнец мужа пришел к ней в ту ночь, — поспешно объяснил старшина. — Он отрезал себе палец, чтобы она подумала, что он вправду ее муж! Вот почему это действие называется «Пожертвовал пальцем ради одной весенней ночки»!

— Вот так история! — сказал судья Ди, приподнимаясь. — Лучше пойдем отсюда.

Толстяк чистил апельсин и небрежно бросал через плечо корки прямо на колени судье.

Тем временем на сцене развернули огромное красное полотнище с пятью огромными черными иероглифами.

— Поглядите, ваша честь! — вскричал старшина Хун. — Следующее действие: «Судья Ю чудесно разгадывает три тайны!»

— Так и быть, — сказал судья Ди, опускаясь на место. — Судья Ю — величайший из судей времен великой династии Хань, правившей семь сотен лет назад. Посмотрим, что они сделали из этого.

Старшина Хун, облегченно вздохнув, тоже сел.

Покуда оркестр играл вступление в быстром темпе, на подмостки вынесли большой красный стол. Огромная фигура с жестким лицом и длинной бородой, широко шагая, вышла на сцену. Человек был облачен в просторное черное одеяние, шитое красными драконами, и черную же высокую шапку, увенчанную кольцом из сверкающих бирюлек. Встреченный громким криками восторженных зрителей, он тяжело сел за красный стол.

Затем на сцену явились два человека; став на колени перед судейским столом, оба запели пронзительным фальцетом. Судья Ю выслушал их, причесывая бороду растопыренными пальцами. Затем вытянул руку, но на что он указывает, судья Ди не смог увидеть, потому что в этот самый момент мальчишка-оборванец, разносчик масленых пирогов, попытался влезть на переднюю скамью и вступил в яростный спор с толстяком. Однако судья Ди, уже попривыкнув к особенностям сценической речи, кое-что понял из песни, слова которой пробивались сквозь препирательство.

Когда маленький разносчик наконец убрался, судья обратился к Хуну:

— Снова те же два брата? И кажется, один обвиняет другого в убийстве старика отца.

Старшина радостно закивал головой. Судья же Ю поднялся и стал будто что-то раскладывать на судейском столе. Он делал вид, будто, взявши что-то двумя пальцами, внимательно рассматривает это что-то, задумчиво хмуря чело.

— Что там такое? — спросил судья Ди.

— Ты что, глухой? — бросил толстяк через плечо. — Миндальные орешки!

— Понятно, — натянуто откликнулся судья.

— Их отец, — поспешил объяснить Хун, — успел сообщить, что разгадка его убийства — в миндале. Старший брат утверждает, что отец написал имя убийцы на клочке бумаги и спрятал в орешке.

Судья Ю сделал вид, будто осторожно разворачивает маленькую бумажку. И вдруг, откуда ни возьмись, в руках у него оказался большущий лист бумаги с начертанными на нем двумя иероглифами, которые он и показал зрителям. Толпа негодующе взвыла.

— Это имя младшего брата! — вскричал старшина Хун.

— Заткнись! — гаркнул на него толстяк.

В оркестре разом грянули гонги, тарелки и малые барабанчики. Младший брат встал с колен и под скрипучую мелодию флейты страстно запел, утверждая свою невиновность. Судья Ю, сердито выкатив глаза, смотрел то на одного брата, то на другого. Вдруг музыка смолкла. В наступившей мертвой тишине судья Ю, перегнувшись через стол, ухватил обоих за вороты и притянул к себе. Сначала он принюхался к дыханию младшего, затем — старшего. Затем, резко оттолкнув последнего, грохнул кулаком по столу и что-то грозно проревел. Оркестр вновь грянул; зрители одобрительно завопили. Толстяк вскочил и взревел во весь голос:

— Молодец! Молодец!

— В чем дело? — против воли заинтересовавшись, спросил судья Ди.

— Судья сказал, — козлиная бородка старшины Хуна дрожала от возбуждения, — что от старшего брата пахнет миндальным молочком! Старик отец знал, что старший сын, убив его, уничтожит и все свидетельства, какие может оставить убитый. Поэтому старик и сообщил о миндале. Миндаль — вот настоящий ключ к разгадке, потому что старший брат очень любил миндальное молоко!

— Недурно! — заметил судья Ди. — Я-то думал…

Но тут оркестр, предваряя следующую сцену, разразился оглушительной музыкой. На этот раз на колени перед судьей Ю стали два человека в блестящих золотом одеждах. И каждый держал в руке грамотку с большой красной печатью и покачивал ею. По их облику судья Ди догадался, что это вельможи. Государь завещал каждому из них по половине огромного состояния в виде земель, домов, рабов и драгоценностей, как то было записано в грамотах, которые они и представили. И каждый жаловался на несправедливый дележ, на то, что другой получил больше положенного.

Судья Ю смотрел на них, сверкая белками глаз. Он сердито мотал головой, отчего бирюльки на маковке его шляпы сверкали в резком свете цветных фонариков. Оркестр звучал чуть слышно; напряженность росла и передалась судье Ди.

— Говорите же, ваша часть! — проорал в нетерпенье толстяк.

— Заткнись! — к великому своему удивлению, услышал судья Ди свой собственный голос.

Громко ударили гонги. Судья Ю поднялся. Он выхватил грамоты из рук истцов, а затем вручил каждому бумагу другого. И воздел руки в знак того, что решение принято. Оба вельможи в недоумении таращились на свои бумаги.

Зрители оглушительно рукоплескали. Толстяк повернулся к судье и начал поучительным тоном:

— Ну что, ты опять не понял, да? Эти двое…

И тут же смолк. И челюсть у него отвалилась. Он узнал судью.

— Я все полностью понял, благодарю вас! — чопорно ответил судья.

Он встал, стряхнул с коленей апельсиновые корки и стал проталкиваться сквозь толпу. Старшина Хун последовал за ним, бросив последний тоскливый взгляд на сцену, где перед судейским столом уже стояла актерка, та самая, что указала им их места.

— Это действо о девушке, переодевшейся мужчиной, — сказал он. — Очень интересное, ваша честь!

— Нам пора возвращаться, Хун. — На этот раз судья был неумолим.

Они шли по запруженной народом улице, когда судья Ди внезапно сказал:

— Так оно всегда бывает, Хун: ждешь одного — получаешь совсем другое! Признаться, когда я был школяром, я представлял работу судьи чем-то вроде того, чем сейчас на сцене занимался старина Ю. Я думал так: вот сяду я на свое судейское место, снисходительно выслушаю всякие длинные, запутанные истории, хитросплетения лжи и противоречивых показаний. А потом вдруг обнаружу в них слабое место и немедленно произнесу приговор, повергнув в смятение преступника! Да, Хун, теперь-то я знаю, как это происходит на самом деле.

Они засмеялись и продолжили путь назад, к управе.

Вернувшись в управу, судья Ди повел старшину прямо в свой кабинет.

— Завари мне хорошего чаю покрепче, Хун! И себе также. Потом подготовь мое парадное облачение. Хотя мне не очень-то хочется идти на эту церемонию в Храм Белого Облака. Я бы предпочел остаться здесь и поразмыслить вместе с тобой о нашем деле. Но тут ничего не поделаешь!

Старшина заварил чай, судья сделал несколько неторопливых глотков. Затем сказал:

— Знаешь, старшина, теперь я начинаю понимать твое увлечение театром. Надо бы нам почаще бывать на представлениях. Сначала все кажется очень запутанным, а потом, как только прозвучат ключевые слова, все становится вдруг кристально ясным. Жаль, что с нашим делом об убийстве так не получится!

И он в задумчивости стал теребить усы.

Тем временем Хун, осторожно извлекая из кожаного короба парадный головной убор судьи, говорил: