Лев Портной - Копенгагенский разгром

— Горничная виконтессы, Николь, привезла ее из Ярмута, — ответил граф Воронцов. — Да не волнуйся, она неплохо устроилась. Ты лучше вот что скажи. Как Артемий Феклистов оказался там? Ты же опознал его труп…

— Я ошибся. Скажите, а Камышова так и не нашли?.. Я уверен, что не нашли.

— Нет, не нашли, — ответил граф Воронцов, на мгновение замер и воскликнул: — Ты хочешь сказать, что тогда в пабе «Green King» убили Камышова?!

— Именно, — кивнул я. — Его лицо обезобразили до неузнаваемости. Оборвали нашивки. Позднее я обнаружил эти нашивки в сундучке Оливера Годена. Это были серебряные нашивки. Их носят офицеры Второй дивизии Балтийского флота, где и служил Камышов. А Артемий Феклистов, как и прочие офицеры Первой дивизии, носил золотые нашивки!

— Ты необыкновенно наблюдателен, — промолвил граф Воронцов.

— Задним числом, Семен Романович, задним числом, — вздохнул я и продолжил: — К сожалению, после Копенгагена Нельсон отправился в поход на Ревель. И помешать второй раз я не мог. Но уверен, что вести о копенгагенском разгроме достигли российских берегов раньше английской эскадры и наши корабли встретят англичашек во всеоружии.

— Ты сделал все, что мог. Ты просто герой! — восхитился граф Семен.

— Но я потерял серебро! Бог весть как я теперь предстану перед государем…

— Андрей, — в голосе Семена Романовича появились осторожные нотки, — ты, кажется, до сих пор не знаешь о том, что произошло в России.

— Что? — насторожился я.

Семен Романович посмотрел мне в глаза и после недолгого молчания сказал:

— Андрей, император Павел умер.

— Как это умер? — изумился я.

— Его убили.

— Как это — убили? — Я не верил своим ушам.

— Бывшие фавориты Екатерины, оказавшиеся в немилости, проникли во дворец…

Я схватился за голову, будучи не в силах поверить, что нашего государя нет в живых.

— Существует официальная версия, — вздохнул граф Воронцов. — Апоплексический удар. Но все знают…

— Но как могло такое случиться?! — воскликнул я. — А охрана? Где была охрана?

— Предательство, Андрей, простое предательство. Охрана предала его.

— И что теперь?

— Императором стал Александр Павлович.

— Король умер. Да здравствует король, — с грустью промолвил я. — Но как мог Александр Павлович допустить такое?

— Поверь мне, — со вздохом ответил граф Воронцов, — его не спрашивали.

— А вас, выходит, восстановил в правах новый государь? — догадался я.

— Да, Александр Павлович вновь назначил меня послом, — подтвердил Семен Романович. — Но ты же знаешь, Андрей, я служил, служу и буду служить России.

Я закусил губу. Выходило, в те минуты, когда я свою жизнь ставил на кон, государя императора уже не было в живых. И ради чего тогда я шел на смертельный риск?! В ушах еще звучали слова графа Воронцова: «Служил, служу и буду служить России».

Так-то оно так. Только казалось несправедливым, что за утерянное серебро теперь спросит с меня не Павел Петрович, а новый государь император Александр Павлович.

Не смея злоупотреблять гостеприимством графа Воронцова, мы поселились в небольшой гостинице на Портлэнд-стрит. По вечерам мы собирались в доме Семена Романовича на так называемый five-o’clock. Я с нетерпением ждал новостей о походе адмирала Нельсона против России. Екатерина Романовна и господин Новосильцев каждый раз заставляли меня пересказывать мои приключения. Как-то раз Николай Николаевич пожурил меня тет-а-тет:

— Эх, Воленс-Ноленс, как же это мадемуазель Элен охмурила тебя?! Я видел, как ты смотрел на нее!

Я вспыхнул, уязвленный несправедливыми упреками, но промолчал, подавив свои чувства. Новосильцев недвусмысленно дал понять: предпочтительно будет забыть о том, что авантюристка, похитившая серебро Российской империи, была протеже российского посла.

— В следующий раз буду разборчивей, — ответил я Новосильцеву.

Он с чувством пожал мне руку.

Семен Романович хлопотал об увольнении меня и мосье Каню из английского флота и выдаче нам документов для возвращения в Россию. А я почти все время проводил с Николаем Николаевичем. Он рассказывал много интересного о Лондоне и Великобритании, и я даже перестал замечать высокомерие, присущее его характеру. Иногда я бродил по улочкам один и однажды наткнулся на небольшую таверну неподалеку от нашей гостиницы. «Sweet Nicole» — так называлось заведение.

Повинуясь необъяснимому порыву, я зашел не в него, а в таверну на другой стороне улицы. Столик у окна оказался свободным. Я следил за «Sweet Nicole» и сам не знал, что надеялся увидеть. Как-то обернувшись, я встретился взглядом с кельнером. Он улыбнулся в ответ, и я подумал, что здесь надо мною не станут шутить — подадут еду на стол.

Открылась дверь, и вошел Жан Каню с котом под мышкой. Я удивился: мы не привыкли трапезничать в такое время, да и заведение я выбрал случайно. Французишка послал мне едва заметный кивок и направился к буфету. Он сразу нашел общий язык с рыжим детиной, стоявшим за стойкой. Говорили они вполголоса, и слов я не разобрал, да я и не прислушивался. Каналья чем-то развеселил хозяина таверны. Тот поделился радостью с тремя завсегдатаями, распивавшими эль в углу. Они подошли к буфетной стойке. Любопытство взяло вверх, и я попытался вникнуть в их болтовню. Но говорили они негромко, зато хохотали, заглушая слова.

А ведь эта сценка повторялась каждый раз, как мосье Каню заходил в заведения. Видно, французишка вооружился набором шуток, безотказно действовавших на кабатчиков. Я рассердился. Парнишка, сновавший между столиками, обслужил бы меня, не появись тут Жан, взявший в привычку подходить к буфетной стойке. От досады я кликнул кельнера с нарочитой резкостью. Он не обратил на меня внимания.

Для порядка я еще дважды позвал кельнера. С таким же успехом я мог и с пивным бочонком поговорить. Он игнорировал мои призывы, а сталкиваясь со мною взглядом, растягивал губы в глупой улыбке.

— Однажды мое терпение лопнет, и кто-нибудь из паршивых англичашек навсегда разучится улыбаться! — пробормотал я и направился к буфетной стойке.

На следующее утро я не устоял и зашел в таверну напротив. Она оказалась небольшой, с темной мебелью и тяжелым запахом лука. Трое посетителей — их лица показались мне смутно знакомыми — трапезничали в углу. За буфетной стойкой старичок в белом передничке протирал полотенцем посуду. Название «Sweet Nicole» оказалось единственным, что могло напоминать о горничной виконтессы.

Не успел я присесть, как дверь отворилась, порог переступил мосье Каню с котом Нуаром. Я не выдержал и закричал:

— Господи! Жан! Иногда мне кажется, что ты ходишь за мной по пятам!

— Лондон — небольшой город, мистер, — сухо ответил каналья.

Он держался так, словно мы и вовсе знакомы не были, а так — может, виделись пару раз, и все.

— Жан! Хватит ломать комедию! Подсаживайся!

Французишка переменился в лице и попятился к выходу. Я вскочил, схватил его за рукав и чуть ли не силой усадил за столик. Сам не знаю, что со мною произошло. Два дня назад я готов был гнать его в шею, до того надоел.

— Э-э, сударь, мы же договорились об отпуске-с! — промямлил Жан.

— Да брось, старина! — воскликнул я. — Что нам мешает выпить по чашечке кофия, как старым добрым приятелям?!

Французишка смотрел на меня словно собака, ожидающая, что ее вот-вот побьют.

— Позвольте, джентльмены, — раздалось у меня за спиной, — так вы, сдается мне, знаете друг друга!

Мосье Каню стал подниматься из-за стола, как-то странно стреляя глазами, вытягивая рот трубочкой и проделывая какие-то совершенно новые, необыкновенные по сложности физиономические ужимки. Я протянул руку и удержал его. Он побледнел, осунулся, и даже усы его как-то обвисли.

Я обернулся. Голос принадлежал одному из той смутно знакомой мне троицы, что занимала угловой столик.

— Знаем друг друга?! — переспросил я. — Да мосье Каню много лет служил моим камердинером!

— Вот как! — протянул незнакомец и вдруг закричал: — Так вы, значит, мошенники!

— Э-э… — протянул в ответ мосье Каню.

Но англичанин перебил его новым выкриком:

— Ну, French-fried-fuck! Сейчас получишь!

Он поднялся из-за стола и двинулся в нашу сторону. Двое его друзей с воинственным видом засучили рукава. Я понял, почему эти трое показались мне знакомыми. Накануне они обедали в таверне напротив. Жан балагурил с хозяином, а тот подозвал этих троих, чтобы и они посмеялись над анекдотами мосье Каню. Я решил, что сегодня они додумались до какого-то оскорбительного смысла этих шуточек со стороны француза. Иначе как было понимать восклицание French-fried-fuck?!

— Джентльмены, мы все уладим! Я вообще-то русский, — сказал я, примирительно выставив вперед ладони.

— French-fried-fuck and Russian duck! — рявкнул в ответ англичанин.