Сергей Зверев - И слух ласкает сабель звон

— И что же?

— Через два месяца и четыре дня графиня умерла в страшных мучениях. После смерти она почти потеряла человеческий облик, да так, что дети не могли подойти к гробу, — говорил старик.

— Ну, как, вам подойдет такая история? — усмехнувшись, поинтересовался барон.

— Отлично, — деловито кивнул журналист. — То, что надо.

Далее он вместе с бароном отправился на территорию с великолепным парком, прудами, аллеями и газонами.

Повсюду шла предпраздничная суета. Один за другим приезжали экипажи с многочисленными гостями, родственниками и соседями из поместий, из Кельна и Берлина. Помолвка дочери барона должна была стать ярким событием.

На обширной площадке под навесами стояли столы для гостей. Кухня, источавшая дивные ароматы, работала на полную катушку. В стороне накрывались столы попроще, для крестьян, — сегодня все должны были быть довольны.

— Ну что же, барон, размах впечатляет, — одобрительно кивая, заметил журналист. Он был доволен всем, вот только не хватало какой-то изюминки, чтобы репортаж получился «острым».

— А сколько хлопот с этим праздником! — посетовал владелец замка. — Но чего не сделаешь для родной дочери…

Неподалеку красовалась новая, посыпанная песком площадка для цирковых представлений, там был натянут канат. В отдалении виднелся огромный загон с целым табуном лошадей.

— Это моя гордость, — отметил хозяин поместья. — Таких коней нет ни у кого в Германии.

Яркими красками выделялись пестрые цирковые фургоны. Никто особо ничего не охранял, в Германии воры — редкость.

— А что вы скажете, барон, по поводу грандиозного фейерверка? Некоторые высказываются в таком роде, что это пир во время чумы, — продолжал задавать вопросы корреспондент.

— Глупости. Если так рассуждать, то и жить не стоит. Война идет, но жизнь на этом не останавливается, — пресек домыслы недоброжелателей барон. — Я считаю…

— Господин барон! — прервал его рассуждения человек, по виду управляющий. — Неприятное известие.

— Что такое? — в один голос спросили барон и корреспондент: один с недоумением, а второй насторожившись, как охотничья собака, почуявшая дичь.

— Какие-то негодяи увели один из пиротехнических фургонов, — управляющий сокрушенно развел руками.

Барон был возмущен. Но, как оказалось, это было еще не все. Кроме того, «негодяи» изъяли еще двух коней и реквизит цирковых джигитов в виде бурок с галунами, папах, сабель.

Журналист воспрял духом — сенсация будет!

Барон пребывал в возмущении. Впрочем, чуть позднее он решил пока не думать об этом. Конечно же, история вышла неприятная, но не отменять же было праздник…

— Ну, вот и все, — произнес Голицын. — Смотрите, Элен, прибыло ваше транспортное средство.

В туманный осенний день поручик, ротмистр, Санин и парижанка сидели за столиком в кафе. Перед друзьями стояли чашечки кофе, бутылка шампанского, и они скромно отмечали последние «события». Народу в кафе было немного, так что можно было поговорить и о том, и о сем.

За окном виднелась типичная кельнская улочка, по которой в разные стороны шли люди. Кто-то гулял, но по большей части каждый спешил по своим делам, поскольку был полдень, будни. Иногда, сигналя, проезжало авто, чаще цокали копыта и тарахтели коляски.

Репортер размышлял о том, что вот ведь как странно получается: вокруг тысячи людей, самых разных: военных, цивильных, учителей, врачей, сыщиков, но никто из них не подозревает, что сейчас в центре города, в кафе сидят люди, объявленные вне закона в Германии. Те, кто представляет чужую, враждебную немцам страну, — проще говоря, шпионы. У него в голове крутились десятки идей на тему того, как можно все это описать. В том, что это будет сенсация, он и не сомневался.

Парижанка была, пожалуй, наиболее грустной из всей компании. У всех остальных впереди значились задачи, планы и цели, которые еще надо было осуществить, а вот Элен с тоской думала о том, что, не успев отыскать русского поручика Сергея, она вновь вынуждена расставаться с ним.

Однако и это короткое время расставания подходило к концу. Поскольку надо было выбираться из Кельна, то необходимы были пути этого самого выхода. Они нашлись — экипаж, присланный друзьями Гамелена, и решал эту проблему. Друзья согласились заодно забрать и переправить через границу и Санина, который, мягко говоря, был совершенно не нужен, тем более на завершающей стадии операции. Этот самый экипаж и стоял сейчас в условленном месте на противоположной стороне улицы.

— Неужели все? — широко раскрытыми глазами глядела парижанка. — Как все-таки это несправедливо, не правда ли, Сергей?

— К сожалению, — изрек Голицын. — Ведь ты сама понимаешь — мы люди военные, и для нас долг — прежде всего.

— Мы еще увидимся, — горячо сказала Элен. — Не говори ничего против. Ведь я обладаю даром предвидения. Да-да, не смейся, еще с детства я умела угадывать то, что вскоре случится. Вы знаете, господа, — оживилась девушка, — когда мне было всего семь лет, мой отец собирался уехать по делам. Ничего необычного, поездка на поезде, в Лион. Казалось бы, что тут особенного? Но мне вдруг стало так страшно, как никогда не было до этого. Я увидела этот поезд, летящий на всех парах под откос. Я видела словно наяву крушение: гибнущих в огне людей, катящиеся с высокой насыпи вагоны, погибших, раненых, окровавленных детей и взрослых. Родители не могли понять, почему я стала так рыдать, вцепилась в рукав пиджака отца и, как заклинание, твердила: «Папочка, не уезжай! Папочка, не уезжай!» Не знаю, как, но мне удалось отговорить отца от поездки, и он перенес ее на другой день. Странно это, наверное, выглядело: маленькая девчушка, умоляющая отца не ехать именно в тот день.

— И что же? — спросил Голицын. — Что было дальше?

— А вот дальше начинается самое интересное, — покачала головой француженка. — В тот самый день, когда отец должен был ехать, случилось крушение поезда. Причем именно того. Я помню лица родителей, когда они развернули утреннюю газету за завтраком.

— Впечатляет, — кивнул поручик.

— Очень интересно, — вмешался ротмистр. — Я всегда интересовался подобными вещами. Вот, кстати, меня хлебом не корми, а дай узнать, что произойдет дальше. Некоторые боятся, а я просто горю таким желанием. Не согласитесь ли вы, мадемуазель, предсказать мне хоть что-то?

Игривое настроение Кураева и его речи были прерваны красноречивым взглядом поручика.

— Вы такой смешной, мсье, — сказала парижанка. — Вот таким я представляла русских: этакими медведями — веселыми, смешными, немного неуклюжими.

— Да, мадемуазель, я такой, — гордо выпятил грудь Кураев. — Я — олицетворение русского духа. Скажу вам больше: на таких, как я, вся Россия держится. Знаете, как у нас говорят: ссориться — так навсегда, целоваться — так с разбега.

— В скромности вам не откажешь, — улыбнулась девушка.

— Скромность — это удел монахинь, а я, знаете ли, человек иного склада, — сообщил о себе офицер. — Ну, вы же сами понимаете: те, кто оказывается в таком деле, люди не совсем обычные. Других не посылают. Хотя… — покосился он на репортера, — бывают и исключения. Но даже характер таких людей мы можем подкорректировать и подправить, насколько это возможно. Ты-то, Санин, что думаешь по поводу пережитого? Небось никогда тебе не случалось попадать в такие переделки?

И здесь репортера словно прорвало. Все его хаотические мысли, идеи, переживания будто хлынули наружу. Он залпом выпил бокал вина, и глаза его загорелись.

— Да, в таком деле мне еще бывать не приходилось, это верно! Но за годы своей журналистской деятельности большую часть времени я провел не за столом. По роду моей работы где мне только не приходилось бывать! Но этот случай особый. Я хочу сказать, что за время, проведенное с вами, господа, я многое понял. Я понял и осознал, что такое настоящая опасность, что такое офицерское братство, я на себе ощутил, что такое война. Тем более мне выпала счастливая возможность взглянуть на нее глазами русского человека, патриота!

Санин уже забыл свои страхи, то, как он «раскололся» на допросе, и действительно, видел все несколько иначе.

— Ну, и какие же выводы вы из этого сделали? — поинтересовался поручик.

— А такие, что я еще опишу ваши подвиги, — пообещал Санин. — Весь мир узнает о них. Мне хочется, чтобы славные дела героев не оставались в тени. А я… стану знаменитым.

— Неплохо! — хмыкнул Кураев. — Мы, значит, сражаемся, жизнью своей рискуем, а он желает на нас заработать.

Но Санин не обратил внимания на эти слова. Теперь в голове журналиста зрели грандиозные планы. Все, хватит, он неплохо поработал для других, он столько сил отдал на какую-то дурацкую писанину, которая приносила сущие пустяки — и в моральном, и материальном плане. Каждый писака может давать репортажи с линии фронта, сидя в теплой землянке, защищенный от всех невзгод. Но теперь-то уж все, достаточно! Времена меняются. У каждого человека, если он, конечно, того стоит, наступает момент, когда ему дается шанс проявить себя. И вот он наступает именно для него — Аркадия Санина. Момент славы!